Эврисфей же, будучи обязательным человеком, утром, еще до завтрака отправил к Алкиду вестника звонкоголосого с приказом явиться немедленно. При виде явившегося родственника, грустные глаза Эврисфея округлились от удивления и голосом скрипучим, как у старика, он спросил нарочито строго:
– В чем к царю ты явился, Алкид? Ты одет, словно варвар, в шкуре вонючей какой-то… да еще и с суковатой дубиной нестроганой… Так ты этой дубиной всех послов Эргина с копьями и мечами раскидал по земле, как малых детей?!
В голосе царя против воли прозвучало смешанное с завистью искреннее восхищение, которого Алкид не заметил. Очень он злился, что Эврисфей занял место, которое по словам отца Амфитриона Зевс предназначил ему и скрывать этого не старался:
– Хоть ты ростом, питомец Зевеса, не вышел, зато умом прозорливый. Этой дубиной я не только с воинами Эргина расправился, я уж сбился со счета скольких она навечно под землю заколотила мужей… А в этой шкуре я пришел потому, что у меня бесстрашное львиное сердце, если хочешь можешь проверить… Впрочем, если запах этой шкуры тебе неприятен, можешь дать мне для нашей встречи гиматий, если у тебя, конечно, найдется для меня подходящий.
Сын смертный Зевеса опустил на пол дубину и кулаки его сжались. Он из-под низких бровей враждебно так посмотрел на царя, что тому стало не по себе. Эврисфей съежил свои и без того узкие плечи и хилую, как у ощипанного цыпленка, шею втянул. Царь много раз в воображении своем представлял, что и как Алкид сделал с послами Эргина и с Пирехмом, представил и сейчас и ему очень захотелось расстаться поскорей с таким родственником, но он все время помнил о словах Геры.
– Чувствую, что Судьба моя незадачливая поместила меня между молотом и наковальней… и, должно быть, не на один год. Что ж, придется крутиться. Телом я хилый, но не умом.
Так подумав про себя, Эврисфей встал, важно оперся на скипетр и, намеренно придав голосу высокомерность, сказал, хоть глаза его остались печальными:
– Алкид, как царь, я требую, – и, кажется, я вправе это сделать, – я требую, чтоб с завтрашнего дня, ты начал мне служить. Подвиги для наших граждан нужные, ты будешь по моим приказам совершать, если не хочешь, чтобы, проявив власть, сурово я тебя наказал. Ведь когда воли хозяина раб над собой не чует, нет никакой охоты трудиться у него прилежно.
Алкида схватила в цепкие объятья мощная Гибрис – богиня непомерной гордыни и спеси, она даже вставила ему в волосы цветок львиного зева, являющегося надменности символом. Не зря говорят, что нет гнуснее порока, чем высокомерие, которому нет предела, ибо оно больше всего развращает, изнутри разъедая бессмертную душу.
Сын прекрасноволосой Алкмены при всех громко расхохотался в ответ и, плюнув на полированный пол, владыке арголидских народов сказал, словно бросил ему в лицо камень, надменные слова с небрежной издевкой:
– Ну же, попробуй, накажи, как можно суровей! Или передумал уже? Не царь ты, Сфенелид, а пустое ничтожество с длинными ушами ослиными, и скипетр твой с набалдашником, как с кисточкой хвост у осла.
Эврисфей, хоть и дядя, но был ровесник Алкида, он не так давно стал Микенским царем, но собой уже отроком научился владеть. Поняв, что палку слегка перегнул в высокомерном обращении с необузданным племянником, он, наклонив яйцевидную голову набок, с деланным миролюбием Алкиду сказал:
– Ты не понимаешь, брат, что говоришь. Потом тебе самому будет стыдно. Видно, ты сейчас меня оскорбил, находясь в большом гневе, который и мудрых в неистовство вводит, а ты еще совсем юный. Давай перенесем наш разговор на то время, когда ты будешь спокойным. Сейчас же ступай пока не сделал того, о чем придется потом сожалеть.
Царь нарочно назвал племянника братом, подумав, что тому это больше понравится, ведь браться более равны, чем дядя с племянником.
Перед сном Эврисфей долго молился своей покровительнице Гере, и она посетила его во сне. Царица богов, величаво подняв красивую белокурую голову, увенчанную, как всегда, роскошной бриллиантовой диадемой, внимательно выслушала его рассказ о встрече с Алкидом и потом приказала:
– Я довольна тобой, Эврисфей. Ты не глупый и владеешь собой и правильно сделал, что довел Алкида до гнева. Завтра вознеси на алтарь великого Зевса гекатомбу круторогих белых быков, никогда под ярмом не бывавших. Потом в смиренной молитве пожалуйся Громовержцу на нечестивость Алкида. Скажи, что он открыто не подчиняется тебе, как царю и этим подрывает сами незыблемые устои законной царской власти. Особенно подчеркни, что Алкид оскорбил тебя, вызывающе насмехался не только над твоими ушами, но и над скипетром царским, называя его ослиным хвостом с кисточкой.
Эврисфей все в точности так и исполнил. Зевс, услышав царскую жалобу и посмотрев сверху на жалобщика, сказал Гермесу, своему вестнику и особо доверенному помощнику в тайных делах:
– А ведь мой сын от Алкмены правильно назвал недоношенного Эврисфея ничтожеством, хилый он, Посмотри, Киллений, и уши у Сфенелида действительно очень длинные, хоть до ослиных, пожалуй, им далеко. Настоящие ослиные уши только у Мидаса я видел.
Однако, рассказывая о жалобе Эврисфея на совете богов, премудрый Кронид назвал ее вполне справедливой, ведь сын Сфенела был царь, и Геракл должен был послушно ему служить. Справедливость на Олимпе многоложбинном превыше всего почитали, хотя каждый из бессмертных богов часто по-своему ее понимал.
Некоторые говорят, что отношения Алкида после встречи с его великим отцом не сложились, и были никакими, да и на свадебном пиру они были более, чем прохладными. Новобрачный нарочито вел себя с верховным властителем бессмертных богов, как равный с равным. Встречаясь взглядом, он смотрел на отца с дерзким укором, словно тот был виноват перед ним. Это не могло понравиться властолюбивому Зевсу, ведь даже главные боги, его единоутробные братья Посейдон и Аид, несмотря на первородство, всегда безоговорочно признавали его старшинство. Царь морей обычно умело скрывал свое недовольство главенством Зевеса и поспешно вскакивал, когда тот входил в обеденный зал или почтительно замолкал, опуская глаза, когда царь начинал изрекать на пирах иль советах богов. Незримый Аидес, безраздельно царивший в своем любимом подземном мирке, безропотно позволял Зевсу командовать в его царстве безысходной печали и могильного мрака.
Громовержец призвал древнюю богиню неотвратимого возмездия Немесиду и, тяжко вздохнув, ей при богах приказал:
– Ты, Немесида, должна покарать, как всегда, справедливо Алкида за жестокую расправу и глумление над неприкосновенными согласно законам богов и Эллады послами Эргина, а также за то, что он оставил без погребения останки Пирехма ну и… за неподчинение Эврисфею, ведь царствует он согласно моей клятве священной, а слово мое вовек непреложно и никем нарушаться не может, тем более что я тогда еще и головою кивнул.
После совета, когда все богини и боги по своим домам расходились, Зевс за плечи схватил и придержал Немесиду. Когда все, включая довольную Геру, разошлись, он, многозначительно помолчав и пошевелив кустистыми своими бровями, внимательно оглянулся вокруг. Удостоверившись, что ни Гера, ни ее служанки за ними не наблюдают, он подмигнул Немесиде, потом легонько пощупал ее упругие ягодицы и игриво сказал:
– Помню нашу незабываемую встречу в Рамнунте, и ты помнишь, наверное. Такое не забывается, но не забывай, Немесида и то, что Алкид мой родной сын. Поэтому наказание должно быть, конечно же, справедливым, но не чрезмерно суровым и его следует сразу же прекратить, как только он, вдоволь помучавшись, обратится в Парнасский удел за оракулом.
Все это в точности Немесида-богиня в прилежном уме записала и потом в жизнь претворила.
Говорят, древняя богиня возмездия Немесида в юности была очень хороша собой, и Зевс, как большой любитель прекрасного, не мог в нее не влюбиться, а самое прекрасное для него во вселенной – красивое лицо и стройное тело девушки.
Царь богов стал неотступно преследовать возлюбленную богиню сначала на суше, а потом и в воде, и в воздухе. Немесида плохо знала отца всех бессмертных и смертных и потому, не сумев спастись бегством, простодушно попыталась спрятаться от него сначала в воде, превратившись в рыбу. Зевс как будто только этого и ждал – он превратился в быстрого бобра и стал резво гоняться за нею в воде. Немесида выпрыгнула на берег и стала превращаться то в одного зверя, то в другого, но Зевс неотступно преследовал ее по пятам, принимая облик более сильного или быстроногого зверя. Вконец измучившись, девушка взлетела, превратившись в дикую бесплодную гусыню, а Зевс стал могучим лебедем.
Некоторые, как Гигин говорят, что, когда Зевс воспылал страстью к Немезиде и, не сумел склонить ее разделить с ним ложе, то он утолил свое желание посредством такой уловки. Он приказал Афродите обернуться орлом и притворно преследовать его, сам же он превратился в лебедя и, словно улетая от орла, нашел спасение у милостивой Немесиды, которая не оттолкнула его и, заключив в объятия, уснула; во сне Зевс в образе лебедя сошелся с нею в образу гусыни и улетел.
Когда бог и богиня приняли свои облики, Зевс страстно возжелал теперь по-человечески овладеть Немесидой, но несчастная девушка стала умолять его не делать ее матерью и позволить ей вести жизнь, предназначенную Мойрами. Разохотившийся Зевс сразу остыл, услышав про Мойр и отпустил богиню нетронутой, тем более что она пообещала сама найти превосходную замену себе на ложе любви.
Богиня длинноволосая послушалась своего внутреннего голоса, которым вещала Мойра Лахесис и пошла в Спарту. Там, встретившись с кроткой красавицей – женой царя Тиндарея Ледой, быстро уговорила ее пойти купаться на реку Еврот, обещав ей за это после смерти слияние с собой. Там молодая царица стала возлюбленной Зевса и будущей матерью прекрасного сына Полидевка и еще более прекрасной дочери, которую так и звали – Елена Прекрасная потому, что никогда на земле не было женщины прекраснее ее.
Рассказывают так же, что потоптанная Зевсом в образе гусыни Немесида все же забеременела и снесла яйцо, которое Гермес по воле Мойры Лахесис швырнул между ног Леды, когда та мылась в прекрасно отесанной ванной, сидя на гладкой скамье.
Другие уверяют, что это не более, чем поэтическое преувеличение. Они, якобы, даже слышали, как сама Елена неоднократно говорила:
– Ведь не было случая, чтобы у эллинов или варваров женщина снесла яйцо и, как говорят, родила меня от Зевса в образе лебедя.
Богиня неотвратимого возмездия за злобу, греховность и спесь была благодарна Владыке Олимпа за то, что в Рамнунте он, в облике лебедя, только потоптал ее, но, став мужчиной, не овладел ею, как девушкой.
Немесида, распустив по плечам светло русые волосы, венчанные простой серебряной короной, украшенной только фигурками оленей, не медлительно запрягла в свою искусно сделанную Гефестом колесницу могучих крылатых грифонов. Кроме крепкой уздечки для обуздания пагубных страстей и непристойных влечений и весов для взвешивания вины людей, совершивших проступки, она взяла с собой лишь плеть, которой пользовалась для мягкого наказания провинившихся в виде сильных болей в голове. Карающий меч свой изоострый богиня возмездия дома оставила – помнила она приказ Зевса, чтоб наказание его смертного сына не было чрезмерно суровым.
Быстролетная колесница, запряженная чудовищами с мощными львиными туловищами, хищными орлиными головами и огромными крыльями, обеспечивала стремительность справедливого воздаяния Немесиды, ибо медлить она не любила в отличие от Зевса-Кронида и всегда так говорила:
– Ничто так не пагубно, как отсрочка наказания, она отнимает веру в торжество справедливости у пострадавших и делает преступников еще более дерзкими. Когда справедливое наказанье следует быстро за преступлением, оно преграждает путь тем, кто пользуется его последствиями и, предупреждая тех, кто хочет совершить подобное преступление, пресекает будущие злодейства.
Орфики царицу великую Немесиду в гимне называли всезрящей и говорили, что в радость одной лишь ей, почтенной, справедливые речи. Она, всегда ведая стыд, ненавидит нетвердое, хитрое слово, и потому весь смертный люд пред нею в томительном страхе трепещет. Не только проступки, но и самые тайные мысли людей всегда заботят ее, от нее не скрыться в общем потоке речей душе, о себе возомнившей чрезмерно – Все она видит и слышит, и все справедливо рассудит! Смертных судить – ей начертали сами непреложные дщери Ананке. Немесиду умоляли образ мыслям людей даровать благой, устранить звериную злобу, греховность, надменность, гордыню и спесь в переметных и скачущих мыслях.
А Мом, бог злой насмешки, о Немесиде сказал, что она преследует каждого неотвратимо, но мало кого настигает.
Богиня, сощурив суровые очи и огладив ладонями стройное, как у девушки тело, пустила грифонов огромных – мощных возмездия птиц, по свежему следу Алкида, и взлетела в небо на своей быстролетной крылатой повозке так стремительно, что ее светло-русые волосы совсем на ветру растрепались. И вот уже, неблизкий путь, стремительно завершив, незримая для всех опустилась на черную землю богиня у стен древних Фив, где исполинским птицам с четверными когтями сесть приказала и найти укромное место, где их никто не увидит.
О проекте
О подписке