В каждой воинской части есть открытая асфальтированная площадка, квадратура которой пропорциональна количеству солдат. В танковой учебке, куда попал Лёха Тальянкин, размеры площадки позволяли заниматься строевой подготовкой половине полка одновременно. Это плац, в переводе на немецкий.

Армия Пруссии давным-давно доказала: первейшей дисциплиной является муштра! Ничто так не развивает чувства единения толпы, как строй с одинаковым ходом.

– Левой!

– Левой! Раз, раз! Раз, два, три!

Растворение личности в общей массе придаёт походная песня, заученная до мозолей на языке.

Всё это в большей мере известно осеннему призыву. Летом в самую страду, строевой подготовке не уделяется достаточного внимания. И всё же, Лёхе повезло. Пока полк полностью не укомплектовался личным составом, новобранцы потоптали плац в своё удовольствие. Тальянкину поначалу нравилось лихо разворачиваться, щёлкая каблуками кирзачей и печатать шаг по команде:

– Строевы-ым, марш!

Строевая подготовка началась с утреннего марша к полигону. Курсантов нужно было ознакомить с местом обучения воинской специальности. После завтрака рота бодро зашагала по каменистой пыльной дороге, вдребезги расколоченной гусеницами танков. Командовал сам ротный. Хмурый, невыспавшийся или непроспавшийся. Приподнятое настроение, казалось, навсегда покинуло его.

– Левой! Левой! – отрывисто и жёстко командовал капитан.

Дорога пошла в горку. Курсанты начали отставать от офицера, сбивая шаг.

– Строевым, марш! – грянула команда ротного.

Сразу выяснилось, что половина солдат давно «потеряла ногу» и плетётся вразброд – добросовестно, но совершенно нестройно втаптывая сапоги в дорожную пыль.

– На месте… – скомандовал капитан.

Солдаты облегчённо дважды топнули, но команды «стой!» не последовало. Многие замерли, некоторые продолжали маршировать. Строй стал похожим на муравьиную кучу, хаотически движущуюся на одном месте.

– Так дело не пойдёт, – нахмурился капитан. – Бегом, марш!

Офицер побежал рядом со строем, не переставая командовать.

– Левой! Левой!

И опять пошёл разнобой. Из-за разной длины ног солдат и далеко неодинакового служебного рвения, строй растянулся. О синхронности на бегу, не могло быть и речи. Но капитан решил добиться своего.

– Кругом! Бегом, марш! Левой! Левой!

Отмахали по четыре стометровки туда и обратно, но бежать в ногу почему-то не получалось. Лёха с Кирюхой держались вместе, благодаря одинаковому росту. Сквозь зубы они цедили самые «приятные слова» в адрес ротного. Но капитан ничего не слышал. Он самозабвенно носился, не переставая, одному ему известным способом, определять синхронность строя.

Наконец ротный притомился, присел на придорожный камень, закурил. Сержанту он приказал продолжать челночный марш-бросок.

Шутько запыхался, постоянно следя за ногами капитана. Сержант бежал в ногу. Пот крупными каплями скатывался с его чуба, белоснежный подворотничок превратился в грязно-серую тряпочку. Голос сержанта охрип, в лёгких не хватало воздуха. У него было больше всех причин проклинать ротного. Но нужно было достойно тащить службу.

Бойцы бежали, позабыв о времени.

– Левой! Левой! – медным звоном отдавалось в голове Лёхи. Спины бегущих впереди взмокли от пота. По бедру в такт стучала сумка с противогазом. Оставалось радоваться, что присяга ещё не принята и не пришлось тащить автоматы. Но и это оказалось слабым утешением.

Бег без перерыва на разворот измотал солдат. Казалось, нет ни голубого неба, ни ласкового утреннего солнышка, ни распускающихся молодых листьев на придорожных берёзках. Ни мира, ни земли – только изнурительное непрерывное движение, ноги впереди бегущего да хриплая команда Шутько.

Строй заметно замедлял темп. Сказалась усталость сержанта, не привыкшего к незапланированным перегрузкам. И ротный решил взбодрить курсантов.

– Газы! – раздалась команда его свежим голосом.

– Конец фильма, – прохрипел Лёха.

– Начало службы, – поправил его Кирюха.

Бойцам пришлось показать небывалую выдержку. Они «неслись» чуточку пуще быстрого шага. Пошатываясь, почти вслепую, глядя на землю сквозь запотевшие стёкла противогазов.

Лёха окончательно утерял чувство времени и пространства. Артерии в голове готовы были разорваться от стука, лёгкие с трудом удерживались в грудной клетке, непрерывно работало сердце, в ушах стоял тупой гул. Головной мозг продолжал мыслить. Я должен выдержать это испытание, должен! Бегут урюки и айзеры, хлюпики и дистрофики, бегу и я! Внезапно Лёха наступил на что-то упругое и поскользнулся. Он с трудом удержал равновесие и продолжил движение.

– Отставить, мать вашу! Разойдись! – дикий вопль капитана прервал «приятную пробежку» курсантов.

Подчиняясь команде, строй рассыпался в разные стороны. Солдаты в изнеможении повалились кто куда.

В месте, где только что споткнулся Лёха, распластавшись на животе, лежал Дюдюсь в запылённой и мокрой насквозь хэбушке.

Командиры подбежали к нему, перевернули бойца на спину. Глаза солдата были сомкнуты, бледное лицо приобрело синюшно-землистый оттенок.

– Кажись, не дышит, товарищ капитан!

– Отставить панику, сержант! – озверел ротный. – Щупай пульс!

– А вы, бараны, снимите противогазы! – крикнул он курсам. – Отставить газы, говорю!

Присев на корточки, стараясь не испачкать отглаженную хэбушку, Шутько попеременно ощупывал тонкие запястья Дюдюся.

– Бегом в санчасть, товарищ сержант!

Шутько поднялся на ноги, захлопал глазами. Он что, тут самый молодой?

– Бегом, товарищ сержант! – повторил ротный и тихо добавил: – никто из курсов не знает, где санчасть. Побежать мне?

– Никак нет, то есть: «Есть»! – совсем запутался Шутько. Чтобы не напороть косяков, он развернулся, и ноги в руки до части!

Капитан влепил пару пощёчин Дюдюсю.

Глаза бойца на миг открылись.

– Строиться! – скомандовал капитан. – Рядовой Тальянкин, остаётесь с пострадавшим от вражеского налёта! – остроумие вернулось к ротному.

– Рота! Строевы-ым, марш!

До полигона оставалось немногим больше километра.

Лёха присел рядом с Дюдюсём, закурил. Кто-то должен был прервать эту безумную гонку, устало подумал он, сбрасывая сапоги.

Долго отдыхать не пришлось. Поднимая плотные столбы пыли, примчался армейский «уазик»…

– Травматический разрыв селезёнки, – сказал равнодушный майор медицинской службы. – Нужна операция.

– Живой-то останется? – поинтересовался Лёха.

– Передай капитану, вернём целёхонького, как девочку! – ухмыльнулся начмед.

Вот оно как! А Лёха-то подумал, служба для Дюдюся закончилась.

Но служба не собиралась заканчиваться, наоборот, тотчас напомнила о себе. За отсутствие на полигоне рядовому Тальянкину старшина влепил пару нарядов вне очереди.

Никуда не исчезла и строевая подготовка. На обед и обратно рота шла строевым шагом, самозабвенно горланя песню.

– Броня крепка, и танки наши быстры!

Отбившись за сорок пять секунд с восьмой попытки, солдаты обменялись с командиром пожеланиями.

– Спокойной ночи, товарищи курсанты!

– Спокойной ночи, товарищ сержант!

– День прошёл!

– И х. й с ним!

И опять строевая подготовка!

– Напра-во!

А теперь весело и непонятно:

– Строевы-ым, марш!

И закачались двухъярусные кровати.

– Отставить! – улыбнулся Шутько. На сегодняшний день хватит, решил он. Сержанта ожидала ещё куча дел…

ЛЁХА ТАЛЬЯНКИН – ИЗМЕННИК РОДИНЫ

Никакому Государству нельзя оставлять военную мощь без контроля. Для того и существует Особый отдел.

Армия представляет собой сжатую модель общества, поэтому офицеров в Особом отделе немного. На огромный учебный полк их всего двое. Старший лейтенант Холодков и капитан Белоярский.

Для кадровых офицеров оба – штабные крысы. Особистам неведома служба в нарядах и ненормированный рабочий день.

На самом деле офицерам особого отдела отдыхать некогда. Они обязаны везде и всюду быть бдительными. На полигонах, у прокопченных полевых кухонь командно-штабных учений, в отдалённых и центральных гарнизонах, во время штабных совещаний и перекуров. Куда бы ни направила судьба военных контрразведчиков, им нужно держать ухо востро, включая супружескую постель. Только при таком подходе и служебном рвении возможен карьерный рост офицера Особого отдела.

Оба особиста, поразительно схожие внешне, мало чем отличались и по складу характера. Единственное различие в званиях налагало на них разную ответственность. Капитан Белоярский курировал ещё и соседнюю артиллеристскую часть, где часто пребывал по долгу службы.

Весна дошла до самого Дальнего востока. Тёплый майский ветерок ласково поглаживал верхушки декоративного зеленеющего кустарника, рассаженного вокруг штаба полка. Отбросив секатор, Лёха присел на траву. Стрижка живой изгороди как боевая задача отнимала немало сил и терпения. За каких-нибудь четыре часа поднадоело продираться сквозь заросли, отсекая ветки, невписывающиеся в интерьер. Рядом с Лёхой уселся Кирюха. Чуть поодаль – ещё двое бойцов: Роман Ниятуллин и Вовчик Иванов.

Завершался первый месяц службы. И начало её не предвещало ничего хорошего в ближайшие пять месяцев до «деревянного дембеля». Солдаты, осознавшие понятие «учебка», все без исключения стремились в войска. Подальше от Устава, сержантов и бесконечных работ: без передышки, под одной командой, кнутом бьющей в уши: «Наскоряк! Наскоряк!» – которую время от времени подкрепляют сержантские тычки и пинки.

Сегодня они работали под началом офицера. Старший лейтенант не стал утруждать себя контролем. Поставив боевую задачу, он преспокойно укатил в гарнизон.