Останавливается в паре метров от своих ворот, ослепив их замкнутое молчание. Не выключая двигателя, выходит из машины. Оглядывается, прислушивается. В воздухе разлит многоголосый собачий вой со стороны сараев. Серая туманная завеса поднялась выше в небо, и теперь сквозь нее просвечивает белое пятно холодной луны.

Гнутой тенью Сурен наползает на ворота. Длинный сувальдный ключ с металлическим мурчанием проникает в замочную скважину и хлестко и звонко поворачивается в ее лоне вправо. Толчок – и встроенная в ворота калитка уходит в пустоту. Сурен шагает внутрь.

По причине ли несовершенства памяти или игры воображения, но сейчас, как и некоторое количество лет подряд, открывая в ночи гараж, перешагивая через железный порожек и утопая в черной пустоте, Сурен вспоминает разговор, который то ли был, то ли не был при аналогичных обстоятельствах. Тогда кто-то сказал, что нет ничего страшнее, чем ступить в темный гараж, в котором оказались злоумышленники. На что кто-то другой парировал, что нет ничего обиднее, чем зайти в темный гараж и пустить их за собой. Кто эти собеседники и был ли он одним из них, Сурен сказать сейчас не мог, хотя пару лет назад, пересказывая в компании суть этого диалога, он безуспешно попытался вспомнить обстоятельства разговора. Сейчас же, перенося вес тела с левой ноги, еще остающейся вне гаража, на правую, шагнувшую внутрь, он опять вспоминает эту повисшую в воздухе полемику. Но интерес к ней гаснет так же неожиданно, как и возникает.

Левой рукой, на уровне груди, Сурен берется за холодный край ворот, правой – за рычажок верхней задвижки. Всем телом делает рывок на себя и резким движением извлекает задвижку из тугого паза. Повторяет действие с нижней задвижкой, и только она высвобождается из тесного заточения, как ворота ухают и распускают живот, и прежде узкий световой ручей, струящийся в гараж через калитку, прорывается через основные ворота и обильно заполняет пространство до потолка.

Гараж большой и почти пустой. Можно подумать, что новый, но нет. Пол засыпан свежим гравием, колея от колес уже раскатана. Стены оштукатурены, и еще ни один гвоздь их не испортил. Потолок: деревянные балки, накрытые сверху волновым шифером. На центральной висит бечевка. Ее свободный конец не туго подвязан на высоте вытянутых рук так, чтобы край не касался крыши автомобиля. Это та самая веревка, на которой Сурен подвешивает за ноги зайцев и освежевывает их.

По левой стороне к стене прислонены четыре шины (пара новых зимних и пара чуть изношенных летних), в углу жмутся детали автомобиля. У противоположной стены двумя блоками вертикально сложены листы шифера. Сколько их точно, Сурен не вспомнит, но знает, что их должно хватить для замены крыши старого гаража. Вдоль правой стены несколько мешков с картошкой, лопаты, тяпки, ведра – все, что может пригодиться для работы в огороде.

Сурен до конца открывает правую дверцу ворот и фиксирует ее воткнутой в землю задвижкой – для подстраховки, потому что она легко ходит. Вторая дверца более надежная, поэтому ее просто толкает к стене, предварительно вернув калитку в свою нишу. На случай ветреной погоды для этой дверцы в гараже припасен кирпич.

Возвращается в машину, трогается и медленно въезжает в бокс. Зловеще ползут тени. В свете фар кружится пыль. Тормоз. Нейтральная. Ключ зажигания. Тьма.

Естественного освещения с улицы достаточно для ориентирования. В гараже сильный запах «свежих» выхлопных газов. Делает глубокий вдох. Еще один. Еще один. Чтобы легкие полностью набрались этой гадости. Ничего особенного не чувствует, хотя всегда было интересно, как это – надышаться и незаметно уснуть.

Сколько людей угорело таким образом за последнее время, мама дорогая! Вовка особенно запомнился. Он арендовал у Сурена старый гараж. В том гараже его и нашли, уснувшим в машине на переднем сиденье. Он был холодный и тяжелый. Играло радио. На капоте заветривалась закуска. Зачем завел двигатель? Взрослый ведь мужик, не мог не понимать последствий.

Или те студенты, которых нашли на 8 Марта. Обоим не больше двадцати. Она чуть младше, он чуть старше. Где им было миловаться, как не в гараже? Говорят, что они лежали в обнимку, укрывшись одной курткой. Говорят, она была сложным подростком, а его родители были против их отношений.

Сурен проделывает весь ритуал закрытия ворот в обратном недавним действиям порядке: сводит двери, тянет их на себя, вставляет нижнюю задвижку. Тянет двери еще раз на себя, вставляет верхнюю задвижку. Выходит из гаража, закрывает калитку.

Длинный сувальдный ключ с металлическим мурчанием проникает в замочную скважину и хлестко и звонко поворачивается в ее лоне влево. Сделав свою работу, ключ возвращается бочком к товарищам, укрывается теплой ладонью и прячется в правый карман куртки.

После долгой поездки ноги непослушны. Под ботинками скрипит песок. Толкается навязчивый сквозняк. Где-то на ветру скрипит безутешная железяка, пытаясь встроиться в собачий хор, доносящийся со стороны сараев.

Иногда, ночью, когда нет свидетелей, путь вдоль гаражного ряда Сурен преодолевает бегом. Дистанция около ста метров, и уклон градусов в десять. Не бог весть какое спортивное достижение, но хочется разогнать кровь, размять конечности. Вот и сейчас, чувствуя вялость в ногах, он решается пробежаться. С первых же шагов получается тяжело, не бежится.

– Терпеть, – говорит он себе. – Хотя бы половину. Хотя бы до гаража.

В середине ряда находится старый гараж Сурена. Тот самый, который арендовал Вовка и крышу которого Сурен планирует перекрыть новым шифером. С такого расстояния, при такой плотной облачности его не разглядеть. Стена ряда, при дневном свете аляписто украшенная гаражными воротами разных цветов (его голубые), сейчас просто слилась в сплошное серое полотно. Ориентир не виден, но известен. Сурен смотрит вперед и бежит.

Дорога неровная, поэтому он то и дело оступается. С дыханием беда, а ведь даже не курит. Главное – поймать ритм, как в боксе. Делает на четыре шага вдох, на четыре выдох. Постепенно по телу разливается тепло, движения становятся более послушными. Он по-боксерски закрывает кулаками подбородок. Следит за дыханием. Раз, два, три, четыре. Раз, два, три, четыре. Кислорода постепенно начинает не хватать. Как будто выдыхает больше, чем вдыхает. Делает дополнительный вдох и тут же сбивается. И вот уже глубоко дышит ртом, но продолжает бежать.

В темноте прорезается контур цели. Остается буквально несколько метров. Еще немного, и он пересекает условную черту и переходит на шаг.

Дыхание ни к черту. Тело плохо слушается. После 14-часового рабочего дня иначе и быть не может. А ведь были времена, когда организм был готов к марафонским изнурительным нагрузкам, обладал взрывной силой. На износ гонял себя – с утра бегал по сопкам, потом полтора часа в зале, потом на реку, потом опять по сопкам. Сейчас же тело тяжелое, как не свое. Возраст, будь он неладен.

Решает сделать «соточку». Снимает часы с запястья и убирает их в карман. Начинает боксерскую дорожку, на каждый шаг выбрасывая вперед кулаки разноименных рук. Когда счет переваливает за пятьдесят, добавляет боковые удары и апперкоты. Но это лишь иллюзия боя с тенью. Таким манером он мог бы и километр пройти, а может, и больше. Дыхание почти не задействовано. В руках нет взрывного завершения. Корпус не работает. Ноги ватные.

За стеной воют собаки. Вокруг ни души. На дне грязного неба едва дышит луна.

Переходит на шаг. Возвращает часы на запястье. Сердцебиение участилось. Самообман ли, но настроение как будто улучшилось, а в теле появилась легкость. И сквозняк уже не кажется таким колючим.

Несколько лет назад Сурен купил сыну грушу и повесил ее в гараже. Сын тут же заколотил по ней руками и ногами, но все неточно и неправильно: раскачал ее, закрутил, заболтал. Тогда Сурен показал мастер-класс. Сделал несколько примерочных джебов правой и так приложился левым боковым, что попал «в самую душу» груши. Она ахнула, поперхнулась и передала инерцию удара в балку. Одобрительно и продолжительно загудела крыша. Это был нокаут, не меньше. Мало было видеть восхищение в глазах сына. В тот момент Сурен был доволен собой. В следующие месяцы он время от времени ходил с сыном в гараж и ставил ему удар, и каждый раз не мог себе отказать в удовольствии поработать с грушей самостоятельно. Потом старший сын куда-то грушу подевал, и возможность боксировать пропала. Сейчас Сурен шел и думал, смог бы нанести такой же сокрушительный удар, как в прежние времена, или нет.

Тем временем он выходит с территории гаражей на улицу Старикова, прямо к заборам сараев.

Сараи представляют собой огромную территорию, на которой находится лишь богу известное количество огороженных высокими деревянными заборами участков. Часть жителей поселка (например, его тесть и теща) держат здесь домашний скот – коров, свиней… Это место малоприятное по многим причинам. Здесь грязно и вонюче, остромордые кошки здесь похожи на крыс, а крысы жирные и непугливые. Все здесь деревянно-ржаво-железное. Со всех сторон рвут глотки цепные псы. Здесь навоз, вперемешку с соломой, навален огромными кучами на каждом углу. Кривыми тонкими паучьими лапами скелеты абрикосовых деревьев в марте охраняют эти кучи. А в конце лета эти же деревья обильно посыпают эти навозные кучи мелкими желтыми плодами, сильно порченными бородавчатыми наростами. Скотину в сараях держат люди простые. Утром и вечером они приходят сюда с ведрами помоев, а уходят с бидонами молока.

Прежде чем повернуть направо, в сторону дома, Сурен успевает заметить с левой стороны, метрах в тридцати, свет фонарика, идущий из глубины внутреннего прохода сараев. Как кошка пробует коснуться воды, так свет осторожно, из-за укрытия, своей бестелесной лапкой тянется к дороге, но едва коснувшись асфальта, одергивает ее, и тут же пробует снова. Не сбавляя хода, Сурен поворачивается спиной к свету незнакомца и продолжает путь.

Первая мысль: не воры ли? И сам себе отвечает, что вряд ли воры будут ходить с фонариком.

«Что можно делать в сарае в полночь?» – спрашивает себя. И тут же отвечает: «Например, следить за отелом или опоросом».

Со свиньей дело ясное: если вовремя поросят не забрать, то она их съест. Проглядела эволюция этот нюанс… Что касается коровы, то ей часто помощь не лишняя. Тесть рассказывал, что однажды ему пришлось теленка буквально за ноги тянуть, чтобы помочь несчастной разродиться. Силы у нее закончились, стонать перестала, уронила голову на землю и дышит так тяжко, что вот-вот издохнет. При этом из нее уже торчит голова телка и две пары спичечных передних ног. Тогда и решился: взял за копыта детеныша и стал потихоньку тянуть, тот и выскользнул.

И тут Сурен вспоминает, как и сам несколько лет назад ходил за полночь в сарай к тестю помогать его корове облегчиться, после того как та обожралась овса из случайно оставленного в проходе ведра.

Оглядывается. Незнакомец идет следом: фонарик выключен, в руке ведро.

Этот прием Сурен знал с детства. На всю жизнь запомнил, как однажды к ним пришел сосед (маленький и кривоногий, жил в конце улицы) и стал просить помощи у отца: корова чего-то объелась, теперь распухла, как бочка, как бы чего не случилось. Тогда отец, работавший ветеринаром, подсказал, что делать…

Моль времени попортила память, но в череде сохранившихся воспоминаний был такой эпизод, в котором Сурен радостный бежал по улице и хворостиной гнал чужую рыжую корову, из которой бесконечно валились зеленые лепешки, пока корова не отощала натуральным образом.

Поэтому, когда жена положила трубку телефона и пересказала родительскую беду, Сурен взялся помочь с рвением и радостью того десятилетнего мальчишки, счастливого до Луны и обратно. Он тут же велел сыну собираться, благо на дворе стояла восхитительная теплая летняя ночь.

Тесть не сразу согласился, даже скорее был против, но других вариантов не было. «Как бы ноги у нее не разъехались, чтобы не переломалась», – сказал он. Сын взял припасенную хворостину. Сурен, за неимением второй, взял доску от ящика.

Тем временем Сурен вступает в световое пятно первого из двух фонарей улицы Старикова. Это метка перекрестка, который уводит дорогу в объезд поселка, к Сычевой горе. Ее асфальтовое покрытие проводит ровную черту между сараями и Новыми домами. Первые два дома тут – у дороги. А это уже, считай, цивилизация. С правой стороны от Старикова – сектор частных домов.

Оглядывается. Тот идет следом.

Она не хотела даже двигаться, а уж заставить ее бежать казалось делом невозможным. Удивительной была слишком твердая отдача удара, который приходился в мягкое место бедра. А когда она все-таки побежала, грузно и неуклюже, то ставила ноги так нелепо, удерживая на них свое тучное круглое тело, что казалось, и правда может «переломаться».

План сработал: вскоре из нее полилось. Лепешки шлепались об асфальт и разлетались вокруг. Чтобы не поскользнуться, приходилось бежать сбоку, а то и перепрыгивать. Дорога шла под уклон, и в какой-то момент корова так разогналась, что стала отрываться от преследователей. Бежать в кирзовых сапогах было неудобно, они едва не слетали. «Заворачивай ее!» – кричал он сквозь смех. Сын – шустрый и тонконогий – смог догнать ее, спугнуть на обочину, в поле, где она быстро потеряла прыть. Было и смешно, и радостно, и хорошо. Это был по-настоящему счастливый момент жизни.

Впереди, вдалеке, появляются огни встречного автомобиля, поворачивающего с проспекта. Автомобиль не спеша проезжает под дальним фонарем. Минует поворот во дворы Новых домов. Проезжает мимо Сурена и кратко сигналит. В ответ Сурен поднимает руку в приветствии, и только теперь – по кузову – узнает знакомого пожарника Толю. Давно работал Сурен в пожарной части. Сейчас даже не вспомнить, работали ли они вместе с Толей или просто вместе выпивали несколько раз в той самой части в компании общих друзей. Сурен помнил, что у Толи не было фаланги пальца и шутку на этот счет: «У трудовика в школе не было двух пальцев, но были две смешные истории».

Почему он вспомнил про корову? Ах да – незнакомец с фонариком. Оглядывается – никого. Свернул к Новым домам?

На обратном пути в сарай, после того как корова облегчилась, им повстречался местный житель. В темноте они сначала не узнали друг друга, но по поселковому порядку поздоровались за руку. Тот спросил, кто такие, куда корову гоните. Получив ответ и узнав соседа, стал извиняться, мол, поймите правильно. В ответ Сурен его поблагодарил и похвалил.

Бесконечный пеший путь домой продолжается мимо одноэтажного здания банка, с большими зарешеченными окнами. Вправо уходит улица 50 лет ВЛКСМ, с двухэтажным частным долгостроем на углу (дом учительницы математики). Сразу за его забором начинается «короткий путь» – ведущая в центр поселка тропинка. На нее Сурен и сворачивает, доставая телефон с фонариком.

Оторвавшись от асфальта, тропинка тут же упирается в Л-образную опору линии электропередачи. Одним ответвлением она ныряет ей между ног, другим (суеверным) обходит стороной. Потом вновь сливается воедино и далее несколько метров тянется параллельно улице Старикова, мимо скелета нерожденного одноэтажного здания, подпирающего небо дюжиной бетонных столбов, в ночи напоминающих перевернутого вверх ногами жука. Это могла бы быть прекрасная отвратительная копия разрушенного храма Юпитера, с его несгибаемыми колоннами и рассыпанными поблизости каменными фрагментами, если бы жизнь имела хоть толику сарказма.

Прыгая с кочки на кочку, тропинка огибает «храм Юпитера» и устремляется вниз по склону через пустырь, пока ее бег не прерывает неглубокая и неширокая дождевая канава, прижавшаяся к несбалансированной, как клюшка, улице. Здесь тропинка теряется и находится несколькими метрами ниже с обратной стороны. Тут она начинает свой вольный бег в полную силу, скользя через изогнутую, как дно ложки, лужайку, опасно минуя угол здания электрической подстанции, оставляя с правой стороны пустырь в несколько соток, с одиноко растущим у его края молодым орешником, сейчас, мартовской ночью, торчащим из земли инородно и безжизненно. За пустырем начинается заветренная парковка, прилегающая к заднему фасаду Дома быта, половина помещений которого давно пустуют.

Сразу за Домом быта располагается центр поселка, с фонарями и фонариками, перекрестком (без светофора), вывесками продуктовых магазинчиков. Одна из стоящих строем вдоль проспекта елей (крайняя, у автобусной остановки, у парковки бывшего универмага) до сих пор украшена остатками новогодних украшений, как придорожный куст в мусорных фантиках. Опыт прошлых лет практически гарантирует ей достоять в этих ошметках праздника до следующего Нового года.