Жить в прошлом

Юлия Лайус
Окружающая среда

Дипеш Чакрабарти, один из самых известных историков, работающих в области постколониальных исследований и глобальной экологической истории, в своей недавней публикации подчеркивает новую роль музеев в эпоху антропоцена – конструировать обновленную историю человечества, в которой «естественная» история, история «цивилизаций» и «технологическая» история были бы не просто объединены, но перемешаны^[17]. Это утверждение основано на новом понимании истории, которое помещает в центр понятие антропоцена как новой геологической эпохи. В эту эпоху человек, используя созданные им технологии, становится главным источником изменений окружающей среды, в том числе глобального климатического кризиса^[18]. Опора на концепцию антропоцена приводит к тому, что «сегодня» человеческой истории оказывается связанным, переплетенным с «сегодня» геологического времени, и это то новое, чего никогда ранее не случалось ни в самой истории человечества, ни в ее описании и репрезентации.

История взаимоотношений человека и природы – экологическая история – может быть написана с двух разных ракурсов. Можно считать человеческую историю особой частью естественной истории, сплетать их вместе. Концепция антропоцена подчеркивает, что сближение, переплетение этих двух «историй» после длительного периода их принципиального разделения особенно важно в условиях экологического кризиса. С другой точки зрения, глубокий методологический смысл имеет расщепление понятия природы на собственно природу и окружающую среду. В этом я опираюсь на работы Сверкера Сорлина и Пола Ворда с их концепцией окружающей среды, в которую под воздействием человека превращается природа. Природа в их понимании находится вне истории, и, как только она попадает под воздействие человека, сплетается с человеческой историей и начинает пониматься исторически, она полностью превращается в окружающую среду^[19]. Именно процесс превращения природы при помощи технологий в окружающую среду (process of environing)^[20], собственно, и является главным предметом экологической истории.

Природа вне истории представлена в публичном пространстве в первую очередь в естественно-научных музеях: зоологических, геологических, палеонтологических. Основными экспонатами таких музеев являются «объекты природы»: камни, кости, червяки в стеклянных банках, чучела и муляжи. Если они располагаются по отдельности, то их объединением, общим нарративом служит научная классификация или процесс эволюции (в пост-дарвиновские времена это практически совпадающие нарративы). Еще одним объединяющим нарративом может быть география, которая особенно мощно вторгается в те части музея, где природные объекты объединяются в диорамы: животные в естественной среде обитания, окруженные деревьями, камнями, нарисованной водой и небом, то есть вписанные в географический ландшафт. Людей на таких диорамах, как правило, нет, то есть природа представлена в своем так называемом первозданном состоянии. Таким образом музеи транслируют зрителю представление о том, что существует идеальная дикая природа (wilderness), не тронутая человеком и не втянутая им в историю. Парадоксально, но вместе с тем симптоматично то, что для конструирования этого образа нетронутой дикой природы в музеях используются мертвые – как правило, убитые именно человеком – природные объекты: чучела, засушенные растения, муляжи. Традиция такого представления природы насчитывает несколько столетий и передана нам еще кабинетами редкостей раннего Нового времени. Такое представление природы чаще всего встречается в музеях несмотря на то, что еще первоe поколение экологических историков убедительно показало, что дикая природа существует в первую очередь в представлениях людей как социальный конструкт^[21]. Такие музеи, несомненно, необходимы для целей научного просвещения, но для экологического просвещения их явно недостаточно.

Новое понимание истории, заложенное в концепции антропоцена, полностью ломает привычную нам классификацию музеев, которую Чакрабарти анализирует на примере музеев Чикаго (города, где он живет и работает): Филдовского музея естественной истории, возникшего в 1893 году в качестве наследия Всемирной Колумбовой выставки, Института искусств и Музея науки и промышленности, организованного в 1930‐х годах по примеру Немецкого музея в Мюнхене^[22]. Чакрабарти показывает, что только Институт искусств научился достаточно легко переходить границы между искусствами, технологиями и природой, в то время как в двух других музеях, как и в большинстве им подобных, границы между естественной историей и историей технологий, а также социальной историей до сих пор остаются непроходимыми.

Экологическая история возникла в 1970-е годы, в десятилетие, известноe быстрым ростом экологических движений^[23]. Оба направления – и экологическая, и публичная история – в значительной степени выросли из одного корня и были тесно связаны с повесткой сохранения: будь то охрана природы или сохранение исторического наследия и памяти^[24]. Оба направления смогли использовать окна возможностей, открывшиеся благодаря принятию важных законов, в первую очередь в США, но затем и в Европе. В США это были National History Preservation Act (1966), National Environmental Policy Act (1970) и Endangered Species Act (1973). Первые профессиональные общества и их журналы также были созданы в одно и то же время и тоже в США: Американское общество экологической истории (American Society for Environmental History, ASEH) – в 1977 году, а Национальный совет по публичной истории (National Council on Public History, NCPH) – в 1979 году.

Призыв одного из основателей экологической истории Дональда Уорстера выйти за стены университетов и архивов на свежий воздух полей, купить кроссовки и не бояться испачкать их в придорожной пыли стал неформальным девизом экологических историков^[25], которые с течением времени все охотнее включают в свою методологию изучение на местности (place-based learning), частью которого обязательно становится общение с местными экспертами и публикой^[26].

Объединяет оба направления еще и то, что они так или иначе декларируют свою задачу служить человечеству, обеспечивая «пригодное к употреблению прошлое» (usable pasts)^[27]. При этом самый полезный вклад, который историки могут внести в практические вопросы современности, – это продвигать сложное, а не редукционное мышление. Они являются экспертами в решении сложных проблем, так как постоянно работают над тем, чтобы понять проблемы, которые имеют не одну причину, и предложить решения, приводящие ко многим непредсказуемым результатам^[28]. Самая большая сила, которая есть и у публичных, и у экологических историков, – это способность взять, казалось бы, незыблемый существующий статус-кво и показать, что «это было не всегда так». Они могут взглянуть на настоящее и разоблачить «естественный порядок вещей», показать, насколько он на самом деле «неестественен», насколько он сотворен человеком^[29].

Теория

Одна из первых дискуссий об отношениях публичной истории к проблемам окружающей среды была опубликована в 1993 году в журнале NCPH The Public Historian в качестве президентского обращения Мартина Мелози, который был сначала президентом NCPH, а затем президентом ASEH^[30]. К этому времени в США основные комиссии и агентства, имеющие отношение к охране природы (The Environmental Protection Agency, National Park Service и другие) и к проблемам загрязнения, в том числе ядерного (Nuclear Regulatory Commission), уже включили в свой штат историков. Исторический отдел был создан и в инженерных войсках США (US Army Corps of Engineers). Также многие историки консультировали частные компании. В своем обращении Мелози предостерегал историков от слишком буквально взятой на себя роли единственных «адвокатов» природы и призывал к укреплению связей между экологическими и публичными историками, которые, по его мнению, еще не достигли продуктивного взаимодействия ни с эмпирической, ни с методологической точки зрения. Но главная проблема заключалась в том, что ни тем ни другим не удавалось в достаточной мере привлечь внимание широкой аудитории. Основной призыв Мелози звучал так: «Давайте сделаем экологическую историю инструментом для того, чтобы ценность истории в целом стала более понятной для публики. Давайте позволим нашей профессии, такой богатой своим содержанием, предложить руководство в понимании сущности отношений человечества с окружающим его физическим миром»^[31].

Через десять лет Мелози вместе со следующим президентом NCPH Филипом Скарпино выпустили сборник под названием «Публичная история и окружающая среда»^[32]. В нем работа экологических историков в публичной сфере была рассмотрена в рамках следующих направлений: сохранение ландшафтов; менеджмент культурных ресурсов; юридическая поддержка восстановления окружающей среды; музеи, медиа и исторические общества; анализ экологической политики; работа с экологическим движением. Оценивая путь, который обе дисциплины проделали за десять лет, Мелози и Скарпино отметили, что публичная история уступает экологической по глубине и масштабам исследований, но зато гораздо успешнее вовлекает в диалог широкую публику. Они снова подчеркнули, что рассматривают экологическую историю в первую очередь как способ мышления и инструмент, которым должны уметь владеть публичные историки.

В 2004 году NCPH впервые провел объединенную конференцию с ASEH на тему «Пространства культуры и места природы». По ее результатам был опубликован специальный выпуск The Public Historian, заголовок вводной статьи к которому уже содержал несогласие с описанными выше установками. Он выводил экологическую историю в публичное поле как самостоятельного игрока^[33]. В статье были заданы «зеркальные» по отношению к заявлениям Мелози вопросы: какие возможности может предложить публичная история экологическим историкам? Как экологические историки могут адаптировать к своим нуждам подходы публичной истории с целью распространения исторических знаний?^[34] Статьи, собранные в выпуске, показывали на примерах то, как экологические историки конструктивно вовлекались в политические дебаты и взаимодействие с экспертами и политиками по вопросам использования природных ресурсов и охраны среды. Таким образом, в качестве аудитории публичной экологической истории были показаны другие профессионалы, в первую очередь ученые, инженеры, менеджеры корпораций.

Важнейшим вопросом для функционирования такой публичной истории стала необходимость дистанции историка и сохранения его критической позиции. Так, Уильям Кронон, один из самых известных экологических историков, который в 2012 году стал президентом Американской исторической ассоциации (American Historical Association, AHA), подчеркивал важность использования наработок экологической истории для текущей политики, но предупреждал о том, что историки не могут анализировать прошлое, рассматривая как данность те самые категории, которые должны подвергать критике^[35]. Для экологических историков, работавших в корпорациях, основной проблемой стало балансирование между нуждами корпорации и требованиями исторического сообщества к качеству производимого знания. Одним из способов такого балансирования рассматривалось критическое отношение к тем вопросам, которые корпорация и ее публика ставят перед историком, и возможности историка их переформулировать, расширить или, наоборот, сфокусировать, не следуя полностью за вопросами и интересами пусть и профессиональной, но не сведущей в истории аудитории.