Заинтересованным лицам парень охотно рассказывал, почему он поет не в квартире, а здесь, и откуда гитара приобрела свою странную нумерацию. История расходилась из уст в уста между мужиками, которые по вечерам коротали время у своих гаражей. В связи с этим случаем они охотно вспоминали свою небезынтересную молодость и собственные безумства…

Мать злилась пуще прежнего, ибо ее недоброе дело пошло только на руку сыновьему увлечению, и глубоко сожалела о нереализованной идее ритуального костра.

Как-то раз выбрав время, когда Виталька отсутствовал дома по причине занятий в школе, она крадучись зашла в комнату сына.

Гитара лежала там же, под кроватью, и всем своим видом гордо посмеивалась. За это ее хотелось просто придушить. Руки невольно потянулись к грифу – будто к горлу… Но какая-то невидимая сила окружала победоносный инструмент золотистым ореолом неприкасаемости, и руки, так и не дотянувшись до своей цели, бессильно отпрянули назад. Мать быстро вышла из комнаты, грызя заломившийся ноготь.

Злой «рок» тяготел, очевидно, надо всем домом, ибо скоро Виталька нашел себе сотоварища по хобби. Он приобрел друга в лице подросшего Валька из третьего подъезда, у которого была отцовская почти расстроенная гитара и неплохой, с едва заметной хрипотцой, голос.

Теперь они могли с полным правом петь прямо на скамейке перед детской площадкой, представляя собой уже не взъерошенных загнанных одиночек, но цивилизованное творческое объединение. Пива мальчики не распивали, так что запозднившиеся мамочки не гоняли их, а иной раз даже слушали импровизированные концерты с любопытством и, случалось, жиденько аплодировали.

Мать презрительно фыркала на такую популярность и все чаще уходила к той самой подруге из дома напротив – рассказывать про то, что ее единственный сын отбился от рук. Соседка с дружеской готовностью, достойной сравнения с боевой, слушала, как именно он отбился, и в каких масштабах. Сетовала на современную молодежь. Давала одни и те же бессмысленные советы.

Крепнущий в своих убеждениях Виталька в пику матери завел себе черную кожаную косуху и ходил в ней, не снимая. Больше всего он любил прямо так сидеть на драгоценном диване в гостиной, с которого при случае неизменно прогонялся тряпкой под крики: «Не ходи по дому в верхней одежде, сколько раз тебе говорить!!!»

На свой шестнадцатый день рождения, вдохновленный невесть чьим непотребным примером, Виталька проколол себе левое ухо. Дома – чудом его не лишился. Но серьгу снимать не стал даже под угрозой проклятия.

Вскоре к спетому дуэту прибился еще один парень из спортивной школы, куда ходил Валек.

Димон оказался сочинителем неплохих, почти осмысленных стихов, которые легко перекладывались на песни, и обладателем тамбурина. Решено было организовать собственную музыкальную группу. Незамысловатое название «ВДВ» – Виталик, Димон, Валек – было выбрано путем долгих споров и горячих препирательств.

Группа стала собираться по выходным в людных переходах и играть там всё, что только было разучено – свои «первые ласточки» и чужие хиты, спетые уже сотни раз до хрипоты в горле.

В тот самый день, когда они заработали за три с лишним часа непрерывного искусства триста шестьдесят семь рублей, Виталик ощутил неповторимый, искрящийся счастьем вкус зарабатывания денег любимым делом, и решил из принципа не поступать на юриста.

Конечно, он еще ни в чем не был уверен. Будущее пролегало вперед и только вперед, растворяясь в тумане уже через пару шагов и делаясь еле заметной тропой… Парень смутно понимал, что пробиться по-настоящему – будет непросто. Но прикладывать свои усилия в иных направлениях – не хотел до дрожи в коленках.

Громкое и уверенное заявление об отказе поступать в юридический перед матерью было ничем иным, как попыткой убедить самого себя в сделанном выборе – а заодно и в реальности достижения заветной мечты.

Да и кроме того, утереть нос матери, так крепко солившей ему все эти годы, похваставшись перед ней своими успехами, тоже хотелось.

Однако маму не интересовали его успехи. Ее интересовало исключительно его поступление, потому что кто-то там, через кого-то там, после приложенных ею всесторонних усилий, весьма неопределенно пообещал ходатайствовать за Виталика в случае подачи им документов на юрфак. Мать схватилась за это обещание, как утопающий за соломинку.

С такой матерью и с такой соломинкой Виталик был почти обречен.

Он и сам понимал это. И поэтому после произошедшего знакового скандала заперся в своей комнате, чтобы ему не мешали думать.

Ничего путного за весь вечер в голову так и не пришло. На следующий день – тоже… В растерянности юноша решил посоветоваться с первокурсником Андреем, жившим этажом выше, который был известен тем, что умел изображать из себя любое животное, благодаря чему в прошлом году удачливо проскочил на первый курс по специализации «актер драматического театра».

– Здорово! – приветствовал его Андрей, открывший дверь в домашних тапочках на босу ногу, – Ты по какому поводу?

– Привет. Мне, в общем, поговорить надо.

– А, ну заходи!

Мальчики прошли на кухню. Гостеприимный Андрей молча достал еще одну кружку, сварганил в ней чай и поставил ее перед гостем.

Без лишних предисловий Виталик начал:

– Повезло тебе, поступил куда хотелось! Золотые у тебя родители… А моя мать хочет, чтобы я поступил на юриста.

Андрей присвистнул и немного подумал.

– А сам ты чего хочешь?

– Играть в группе! И ничего другого не хочу! Незачем тратить силы на то, что не нравится, как думаешь?

Андрей глубокомысленно отпил чай из своей большой чашки в горошек.

– Вот я поступил, куда хотел. И что, ты думаешь, оказалось? Оказалось – тяжело. Первый курс. Занятия с утра до ночи – почти круглосуточно. Шесть дней в неделю, иногда и по воскресеньям бывают, по полдня… Это сегодня хорошо, выходной как выходной наконец-то, отоспаться хоть за целую неделю – дрых до одиннадцати утра… вот ты меня в непарадном виде и застукал… Думаю оттуда валить, и в этот год поступать на что-нибудь нормальное.

– Что – нормальное? Юридический – нормальное, что ли?

– «Вас ждут фабрики и заводы!» – глубокомысленно процитировал Андрей. – Так нам на каждой паре говорит преподавательница по сценическому движению. А еще у нас отсев после первого курса двадцать процентов. И знаешь, что мне кажется? Если я окажусь в их числе и вылечу отсюда, потом, скажем, поступлю туда снова – и снова вылечу, в итоге не будет у меня нормальной вышки – фабрики и заводы меня действительно ждут…

Обладатель гитары № 15 грустно вздохнул. Самого Виталика, по заверению его мамы, не ждал никто. Не ждали даже и там. Несобранные бутылки не в счет – такие незначительные предметы, скорее всего, ждать не умеют.

По прошествии многих часов раздумий и полубессонных от переживания ночей документы в юридический были поданы.

Наконец настал знаменательный день, в который должны были объявить результаты набора. Протолкавшись среди абитуриентов к списку поступивших, Виталик прочел свое имя. Вздохнул – но едва ли с облегчением, скорее с чувством неотвратимости грядущей пятилетней тоски… Он должен был, со своими-то экзаменационными результатами, быть благодарным тому самому кому-то там, из-за которого он теперь настоящий студент, он – здесь. Но на сердце упрямо скребли неблагодарные кошки.

Теперь времени на нереализованную, но не позабытую мечту оставалось мало, да и выкраивать его удавалось далеко не каждый день. Верить в нее стало еще трудней оттого, что распылилась его группа. Димон махнул на все рукой и подался к поэтам, поймать Валька было трудно из-за постоянных соревнований…

Толстенные скучные учебники Виталька скоро возненавидел. Постановления, Приказы и Положения снились ему в страшных снах. Нетворческая учеба давалась туго. Теперь вместо ночных репетиций Виталик зубрил законодательные статьи и в перерывах бился головой о стену.

В первую же зимнюю сессию очередной экзамен он завалил с треском, придя с путаными от переутомления обрывками фраз в голове и без взятки в кармане. Не стал выпрашивать себе шанса на пересдачу – молча развернулся и ушел.

Надумав про себя что-то по дороге, домой зашел мрачнее тучи. Мать, как всегда, убиралась на кухне.

– Я завалил экзамен. Пересдачи не будет. Я вылетаю с твоего юридического.

Мать замерла на секунду. Развернулась всем телом.

– Ты не посмеешь… – после секундной паузы прошипела она, и вдруг ахнула: —…да ты это специально!!!

– Я?.. Я – специально?! Я??? – Виталик ощутил, что расширяется, расширяется и сейчас взорвется, как атомная бомба. – Это ты!!! Это все ты!!! Ты разбила мою мечту, я бросил гитару, растерял свою группу! Из-за тебя я не стал музыкантом, и юристом тоже не стану!!! Паршивый из меня юрист!!! Никакой!!! Провались он, этот твой чертов юрфак!!!

– Придурок! – сорвалась мать и бросилась за сыном по привычному около-стольному кругу – Что, вот что ты теперь делать будешь?!

– Мечту свою реализовывать! – на бегу открики-вался парень. – Осенью в музыкальное училище пойду! Соберу новую группу! Ты про меня еще по телеку услышишь!

– И думать не смей, я тебе сказала!!! Не смей, слышишь меня? Проклятая твоя музыка!!! На наркотики сядешь, до тридцати не доживешь, как отец твой, будь он неладен!!!

Виталик сразу забыл, что куда-то бежит, и застыл на месте, как каменное изваяние. Поперхнулся, задохнулся застревающими в перехваченном спазмами горле словами:

– Ты… мне… никогда не говорила!

Руки и ноги почему-то сразу стали тяжелыми, стало трудно думать, дышать и вообще передвигаться.

– Оставил меня одну, без мужа, с тобой годовалым на руках… Ни о ком не подумал… – плакала навзрыд мама, сидя на табурете и вытирая с увядшего лица слезы мокрой посудной тряпкой…

Витальке впервые за последние несколько лет, если не вообще впервые в жизни, стало жалко мать. Он подошел к ней на свинцовых ногах, неловко обнял за содрогающиеся плечи.

– Почему ты не говорила мне… Так вот оно что… Мам… Мама. Это мой выбор. Понимаешь, мой выбор? А отец… Я ведь тут ни при чем… Ни при чем… Слышишь?! Понимаешь меня?! Ма-ма!..

Мать не слушала, размазывая текущие из глаз, опустошенных многолетней вынашиваемой болью, слезы…

* * *

Виталька был невозмутимо-спокоен, забирая из деканата поданные при поступлении документы. Он рассчитывал, что до августа ему как раз хватит времени на подготовку, и уже присматривался к факультетам «музыкалки».

Весной освобожденному от рутины высшего образования Виталику пришла повестка. Его забирали в армию. Дать взятку было некому. Болен Виталий не был. Мать проводила его спокойно, впервые без эмоций, без слез, какая-то вся притихшая.

Сын пошел в армию покорно, как барашек на заклание. Такие понятия, как патриотизм и любовь к Родине, выдуло из его головы сразу и начисто. Армия с ее униформой и строевым шагом казалась ему пугающей, ломающей душу каторгой, пройдя которую, он уже не сможет остаться прежним… Остаться тем самым патлатым подростком Виталиком, который мог решать за себя сам и всегда знал, чего он хочет. Тем Виталиком, к которому он привык и которого так любил в себе сам.

Виталик плакал, стиснув зубы до хруста, а на пол одна за другой сиротливо падали длинные, некогда бывшие роскошными, русые пряди…

* * *

…Он вернулся окрепший и подросший. Открыл дверь в свою комнату, вдыхая широкими легкими до странности знакомый, но при этом почти забытый запах родного дома.

На кровати его терпеливо ждала положенная сюда матерью припылившаяся гитара с криво написанным потрескавшейся от времени красной краской числом «15»…

Все дороги были открыты.