Все вообще кавказские народы, как то: горные племена и живущие на плоскостях, начиная от Черного моря до Андреевской деревни, имеют свои поселения, именуемые аулами, под зависимостью владетельных князей или управляются избранными старшинами вольных обществ. Имеют вместо домов плетенные из хвороста и обмазанные сараи (сакли) с двумя или более отделениями, смотря по многолюдному семейству; посредине каждого отделения сделан, из того же материала, очаг с длинным отверстием, обмазанным глиною, где зимой поддерживается беспрерывный огонь как для обогревания, так и приготовления пищи. Домашнее убранство заключается в узорчатых плетенных из тростника циновках и разноцветных с бахромой, тонких шерстяных войлоков; у богатых, сверх того, ковры и палацы – все это расстилается около стен на земляном полу, с длинно-узкими подушками, набитыми шерстью: на этих половых диванах сидят и спят дома хозяева и здесь принимаются близкие родственники. Женский пол – на женской половине, а мужчины – в отдельных от общей связи строениях, называемых кунацкой, где угощаются все приходящие и приезжающие, знаемые или вовсе чужие, несмотря на звание и состояние посетителя. Все вообще горцы внимательны к гостеприимству, и хлебосольство почитается у них высокой добродетелью. Гость во время пребывания своего в доме, им посещаемом, совершенно обеспечен как в особе своей, так и в имуществе; гостеприимство у горцев уважается до такой степени, что если бы заехал внезапно кровный враг, то и в таком случае господин дома обязан его принять со всем приличием, не подавая ни малейшего виду своей ненависти, а при отъезде дать ему провожатого для охранения в пути, он отвечает за безопасность посетителя своей жизнью и всем состоянием; здесь не исключены даже христиане, совсем чуждые знакомства.
Домашняя утварь их состоит из медных и чугунных котлов разной величины и формы, медных, деревянных больших и средних тазов их изделия. Кто более имеет металлической посуды, тот считается зажиточным. К этой хозяйственной потребности принадлежат глиняные горшки и кувшины; последние бывают величиной от одного до пяти ведер собственно для воды, отличной глины, доброты и отделки, сохраняемые в наследство[16]. Пища их состоит из просяной или кукурузной муки, молока и части масла или бараньего сала, вроде похлебки она раздается сделанными нарочито для этого употребления коренковыми ковшами, с печеными в горячей золе лепешками или с пшенной густой кашей, разрезанной на ломтики (паста); к этому прибавляют овечий сыр, летом свежий, а зимой копченый, и тем оканчивается вся прихоть вечернего и утреннего стола, в особенности у бедных. Богатые готовят суп в том же роде из баранины и редко из говядины; жаркое – шашлык из свежей или копченой баранины, на горячих углях приготовляемый и довольно вкусный; к этому прибавляют, во время угощения сторонних, пилав, приправленный чесноком, размешанным в кислом молоке, и на десерт подают сотовый мед или лепешки из пшенной муки, замешанной на меду, и поджаренные в кипятке растопленного коровьего масла – это лакомство довольно вкусно. До водки все вообще горцы лакомы, если только могут найти случай пить ее без издержек, но в домах своих не держат. Виноградные вина запрещены законом, все питье их состоит в разведенном с водой кислом молоке (сгозм), называемом арьян (айран. – Изд.), и любимого питья горцев, приготовляемого из просяной муки, вроде браги (буза); самое же роскошное – бал-буза, она приготовляется из пшенной муки с медом, особенного вкуса и с опьянелостью – вот в чем заключаются все прихоти горцев. Трапеза их вообще подается на круглых столиках о трех низеньких ножках, они едят сидя на полу, покрытом циновками или коврами; кроме деревянных ложек, никаких более приборов нет. Князья, первостепенные вельможи и почетные старики садятся за обед или ужин одни, без участия даже детей; все молодое семейство мужского пола начинает свой стол после старших, и обед заключается прислугой. Все же женщины – на своей половине и точно тем же порядком. Ни в каком народе не уважается так старость, как у горцев: сын не смеет сесть не только перед отцом, но и перед дядей с отцовской или материной стороны; если же входит старик, хотя бы и простого роду, то молодые люди встают с приглашением посетителя занять указанное место, тогда садятся и сами.
Мужчины, кроме детей до семилетнего возраста, живут отдельно от женщин и не могут входить днем на половину последних, как равно женщины в мужское отделение, исключая старых; все надобности их, относящиеся к мужчинам, передаются или посредством детей или при встречах во дворе. Мужчины не занимаются домашними трудами, за исключением полевых работ и скотоводства, они все дни просиживают в кунацкой, у ворот или при молитвенном доме (мечеть) совершенно праздными; напротив, все домашние заботы и тяжкие труды лежат на женщинах: они управляются с домашними животными, готовят пищу, приготовляют припасы, соблюдают чистоту и опрятность в доме, по окончании утренних забот, садятся за рукоделие; все, что для мужчин нужно, от верхнего платья до последней обуви, исполняется рукой женщины; на их попечении ухаживать за малолетними детьми, снаряжать их и думать собственно о себе. Главное же занятие мужчин – следить за чистотой оружия и верховой принадлежностью; они не стесняют себя в отлучках и без всякой заботы рыщут по произвольному желанию, и с возвращением в дом никто не потребует отчета, где он был и что делал, – отец и мать как будто не замечали отсутствия сына, если он не имел от них особенного поручения. Лучший разгул горца – звериная охота, посещение знакомых, осматривать свои табуны или отару (стадо овец) и молодецкий разгул на грабежи – вот вся деятельность мужчины в домашнем его быту, если он не имеет постоянного ремесла, как то: кузнечного, оружейного, серебряного для украшения оружия, седельного или ременного, которое наследственно переходит от отца к сыну, имеющему более наклонности к отцовской промышленности; изделие же деревянных потребностей принадлежит исключительно старикам.
Женщины вообще, исключая старух, не могут видеться с посторонними мужчинами, они всегда укрываются от глаз любопытных; но девицы свободно и везде могут ходить с открытым лицом, останавливаться с молодыми людьми, участвовать с ними в праздничных беседах, плясать и петь; но всякое отступление от азиатского приличия в нравственном отношении подвергает жизнь их самым гибельным последствиям: никто не пощадит запятнавшую честь свою легкомысленным поведением, а потому все девицы, при всей свободе своей, сохраняют себя во всей строгой чистоте. Хороводы их бывают вовремя двух годовых праздников: Рамазана семи- и Курбат трехдневного. В нескольких местах аула и на известных площадках собираются девицы и холостые молодые люди; они составляют круг и, взявшись за руки, кружатся тихо и грациозно под песню или под национальную музыку, извлекаемую из инструмента, составляющего жестяной цилиндр не более одного дюйма в диаметре, длиной в аршин, с тремя к нижнему концу ладами; эта флейта приставляется на один из верхних зубов так, чтобы округлость ее пересекалась посередине отверстия зубом; когда испускаемый игроком воздух начнет проходить в цилиндр, инструмент издает вблизи дрожащий звук, но издали чистый, приятный флейтовый голос. Есть и другие инструменты, как то: вроде скрипки – кобыз с тремя волосяными струнами, издающий сиповатый звук посредством смычка, натянутого волосьями в четверть дуги и намазанного толченой серой: этот инструмент держится ручкой вверх, подобно виолончели, он не принадлежит горцам, а перешел к ним от монголов; трехструнная балалайка, совершенно другой от русских форм; волынка, подобная малороссийской, перешедшая, вероятно, от последних к крымским татарам, а от них к горским племенам, наконец, род арфы, странного устройства о двенадцати кишечных струнах, тон ее меланхолический и приятный, этот инструмент, вероятно, остался от греческих колоний, занимавших восточный берег Черного моря, как ближайших соседей горцев.
Пляска черкесская отличается от прочих народных плясок тем: кавалер делает легкие прыжки со стороны на сторону и при каждом из них становится на пальцы обеих или поодиночке ног, заложа руки за поясницу; девицы, развернув обе руки и вытянув их горизонтально, опустив немного кисти рук и наклонив голову, как будто во избежание любопытных взглядов танцующего, едва касаясь пола, плавно подходят сперва с одной, а потом с другой стороны кавалера и, отходя назад, становятся на свое место – в движениях их видна какая-то покорная грациозность, которая невольно ложится на душу. Господствующий же танец во всех племенах – лезгинка, перешедшая к высшему сословию горцев от лезгинского племени, она имеет приятный для глаз вид и не без цели: мужчина, назначая себе в танец девицу, должен, со всей вежливостью азиатского этикета, подойти к ней и дотронуться до руки ее, в это время начинается музыка и пара пускается в танец; здесь кавалер, при всех своих быстрых изворотах, старается повстречаться лицом к лицу со своей дамой, как будто полюбоваться ее красотой, но ловкая танцорка так искусно и гибко делает маневры, что самому отчаянному знатоку танца не удастся достигнуть своей цели – всякий легкий, живой и неожиданный оборот кавалера всегда опоздан. Мило смотреть на этот воздушный танец, столько в нем тонкого расчета и грации, если он чисто лезгинский, без всякой сторонней примеси.
Когда молодому человеку исполнится 20 и более лет и желание его будет вступить в брак, тогда он о намерении своем объявляет отцу и указывает на ту девицу, которую выбрало его сердце; отец передает эту новость матери, они совещаются между собой, до какой степени состояние их позволяет на выкуп, потом отец жениха делает предложение отцу невесты, а жена его – матери; здесь, при согласии, совершается условие о выкупе, и если со стороны невесты оно удовлетворительно, дается уже слово после первых обрядов, свадьба отсрочивается до условного времени, а иногда на год и более. По заключении договора жених не только не может видеть днем своей нареченной невесты, но и проходить мимо ее дома, свидание их бывает ночью и тайно, чтобы никто из домашних и сторонних не мог быть свидетелем; всякая в подобном случае встреча признается стыдом для жениха, вредит невесте и ее родным. Когда же условленный срок для брака настанет, тогда родители невесты везут ее с торжественным поездом в дом жениха, где встречают их родные с духовником (мулла), который и утверждает союз молодых брачной молитвой, соединяя при этом мизинцы рук их вместе; при всей этой процессии невеста накрыта длинной фатой, или тонким белым покрывалом, так, чтобы никто не мог видеть ни лица ее, ни талии; после чего молодую уводят в особо назначенное для них отделение, и с этого дня муж не может видеться днем со своей женой до того времени, когда она родит дитя, тогда только разрешается ему свободный к ней доступ. Молодая до рождения сына, остается безмолвной; она не может ни говорить, ни отвечать на вопросы свекра, свекрови, деверей и невесток, впрочем ее не затрудняют ответами: весь разговор состоит в назначении общих домашних занятий, а потому молодая, кроме исполнения желаний старших, не подвергается никакому испытанию.
Когда мужу будет известна первая беременность подруги его, тогда он вешает над нею заряженный пистолет на случай, если она родит сына, то должна выстрелить: этим сигналом извещается муж и все родные о рождении наследника, и все в доме приходят в торжественный восторг; девочки лишены этой почести, хотя более приносят домашней пользы.
Но если бы родители или родные не согласились выдать дочь свою за искателя руки ее, тогда молодой человек, во избежание нарекания, старается узнать секретно, через близких, преданных ему друзей, по желанию ли девицы сделан ему отказ; если получит отрицательный ответ, в таком случае он, с дозволения родителей, совещается с верными ему друзьями выкрасть невесту волею и неволею, во что бы то ни стало. По этому плану все участники собираются в полном вооружении на условленное место, известив наперед девицу, в какое время и в каком месте она должна показаться со стороны скрытой засады, и при появлении ожидаемой добычи берут ее без всякого шума, сажают в приготовленный экипаж (арбу), укрытый со всех сторон и запряженный лихими лошадьми, окружив вершниками, несутся во всю прыть, приближаясь же к жилищу жениха, начинают стрельбу из ружей в знак удачного подвига; услыхав сигнал, родные, кроме отца и матери, выходят встречать приезжую гостью и отводят в половину, назначенную для ее жизни; здесь, с исполнением брачного обряда, начинается пир. Впрочем, при таких случаях бывают и кровавые сцены: если родители невесты узнают вскоре о похищении дочери их, в таком случае они со всеми родственниками преследуют похитителей, и, если погоня их будет удачна и виновные настигнуты, завязывается перестрелка, и убийство неминуемо, но никогда не случается, чтобы невеста была отбита и возвращена в дом родительский; этим преследованием прикрывается только стыд, ежели бы со стороны родных девицы не было оказано обычного сопротивления. Этот обряд исполняется и в таком случае, когда бы потеряна была возможность настичь похитителя. Обычай свадебных пиршеств не сопровождается никакими излишними прихотями, и девицы никогда не участвуют в свадебных процессиях. У горцев нет девичников, исключая в племенах кумыкских, где за несколько дней до свадьбы, собираются в дом невесты подруги ее и молодые люди, они поют не свадебные песни, которых у них нет, но плясовые и танцуют до рассвета, в этих увеселениях может находиться и жених, но он старается скрывать себя от глаз невесты. После похищения девицы родители жениха и молодой начинают сближаться между собою посредством духовных лиц и почетных стариков, наконец дело улаживается согласием на выкуп (калым).
Неверность в супружестве со стороны женского пола дает право мужу умертвить виновную или, обезобразив глаза, уши или нос, отправить в дом ее родителей и требовать обратно уплаченный за нее выкуп. Никто не может быть посредником, чтобы согласить мужа жить с позорной женщиной, здесь нет примирения: обесславленная жена отчуждается не только мужем, но и своими родителями, родственниками, и участь ее гибельна. Впрочем, такое явление между горским женским полом бывает редко, не по строгости их поведения, но по жестокому последствию: она не только отталкивается от всего общества, но ей предстоит в будущем все варварские мучения или смерть; эта несчастная потеряла право на защиту, и соблазнитель будет преследован со стороны мужа и родственников ее: куда бы ни скрылся он, везде будет найден, и только кровь его смывает нанесенное оскорбление.
Смерть одного из семейства приносит в дом общую печаль. Тело покойного оставляется на том месте, где постиг его смертный час; по обмытии надевают на него чистое двойное белье, голову обертывают через подбородок белым платком, а все тело – тонкой холстиной. Тогда домашняя печаль разносится по всему селению, приглашается хор известных плакальщиц, умеющих исчислять добродетели и воинственную отвагу покойного, в этот дом скорби собираются все родные и знакомые обоего пола, мужчины остаются снаружи при входе в саклю, а женщины входят во внутренность ее и садятся по обеим сторонам скорбящей женщины, которая с растрепанными волосами, открытой грудью и в изорванном платье сидит неподвижно, опустив голову на грудь. Когда весь порядок будет устроен, одна известная импровизаторша начинает куплет плачевной песни речитативом, а прочие присоединяют свои голоса и оканчивают первой напев восклицанием «вовшау!» (увы!), и так продолжается несколько куплетов, в которых исчисляются все подвиги покойного, доброта его сердца, любовь к семейству и оставленной подруге, которой более не видать ясных дней и не ожидать милых ласк возлюбленного. Она осиротела, как ласточка со своими птенцами. Кто защитит бедную от невзгод? Кто даст приют сиротам ее? Кому тяжела печаль бедной страдалицы? Кто утешит горькую? Кто подаст ей руку радости? Того уж нет! Чья грудь так сладостно согревала несчастную, он уснул непробудным сном и оставил другу своему, всем родным и друзьям одну скорбь неутешную. В продолжение этого периода страдалица бьет себя в грудь, раздирает ее и лицо ногтями до ручья крови с неистовым криком «аия, вай!» (ах, ох). После все умолкает, как будто из сострадания, чтобы дать несколько успокоиться несчастной. Потом начинается та же процессия; в продолжение первой процессии мужчины из близких, родных и друзей покойного входят по одному и по два в саклю сетующих, падают перед плачущей на колени и, приклонясь до земли, раздирают ногтями на лбу между глаз кожу до крови, не произнося ни одного утешительного слова, за исключением громкого стенания; когда кровь покажется на лице, тогда встают и с поникшей головой выходят на открытый воздух. Весь этот обряд продолжается до ночи; тогда покойного берут близкие родственники и уносят на одре, без провожатых, на место погребения, где ожидают их рабочие, и тело умершего опускают, или, лучше сказать, кладут в могильный шкаф, сделанный посредине главной ямы сбоку на полдень, головой на запад и лицом к Мекке, так чтобы покойник лежал на правом боку; потом против самых глаз, сквозь небольшую палочку, продевается написанная муллой молитва, содержащая в себе текст из Алкорана, что «душа усопшего, по воскресении, не прежде может достигнуть эдемских ворот, как по прочтении той молитвы». Когда же нишу начнут закладывать досками, духовник начинает вполголоса читать приличную погребению усопшего молитву, в продолжение которой все присутствующие удаляются от могилы на такое расстояние, чтобы не слышно было слов муллы, но с последним, громко произнесенным «Аминь!» все бросаются поспешно засыпать могилу землей; потом ставится у ног покойного памятник, высеченный из камня с приличной надписью. Если умерший духовное лицо или аджи[17], то верхний конец камня обделывается вроде головы, обвитой чалмой. Князья же и первостепенные уздени, смотря по богатству, имеют фамильные склепы, построенные из камня с высокими сводами. Место покоя умерших почитается священным.
О проекте
О подписке