Чужие

Антон встал, отряхнул с колен крошки и пошёл к двери.

– Я зайду к тебе на следующей неделе. Решим, что делать с домом.

– То есть «что делать»? Я здесь живу вообще-то.

– Кхм-м…

– Ты никогда не умел есть аккуратно. Отряхни свитер.

Антон стал смахивать крошки со свитера.

– Хлеб этот дурацкий… Подумай, зачем тебе такой большой дом? Ты бы купила квартиру в городе. Там всё будет рядом. И работу найдёшь поприличнее.

– Антон, мамы нет всего девять дней…

– Мамы нет. А мы есть… Ладно, отдыхай, трудный был день. Потом поговорим…

Дверь за ним захлопнулась с громким стуком, от которого Лена вздрогнула.

Она встала и начала убирать со стола. Гостей было мало. Мать так долго болела, что все были готовы к её кончине. И если на похоронах и поминках ещё были люди, то на девять дней пришли только сваты и две её древние подруги.

Помыв посуду и убрав остатки угощения, Лена налила себе рюмку, выпила, чтобы не думать о том, что сказал Антон, и пошла спать.

Но нормально поспать не удалось. В поверхностном сне приходили обрывки воспоминаний: то о болеющем Антоне, с которым мать месяцами лежала в больницах и санаториях; то о тихо спивающемся отце, который умер незадолго до её шестнадцатилетия; то о муже, которому надоела их вечная тряска над Антоном, и через пару лет он просто собрал вещи и ушёл; то суета с похоронами. Встав утром с головной болью, Лена поругала себя за вчерашнюю рюмку, заварила кофе и села думать о своей будущей жизни.

Клеёнка на столе выцвела и потрепалась в углах. Сиреневые когда-то цветы превратились в чернильные бесформенные кляксы. Особенно в том углу, где она чаще всего сидела, раскладывая пасьянсы, пока мать под действием лекарств впадала в забытьё. Лена подняла взгляд от чашки и как будто заново увидела старую кухню: с отклеившимися обоями, пыльными тарелками на стене, шкафчиками с провисшими дверями, разномастной посудой и колченогим стулом по ту сторону стола.

«Боже, во что я превратилась? Эта кухня, как я, старая, уродливая, никому не нужная…»

Впервые за последние годы ей захотелось посмотреть на себя не мельком, в зеркале ванной, а подробно, в свете дня, рассмотреть, что осталось от той Лены, которую она видела ещё до болезни мамы.

«В спальне где-то было маленькое зеркало», – Лена бросилась в спальню матери, где не была ни разу после её смерти.

Обойдя аккуратно убранную кровать и стараясь не смотреть на неё, Лена подошла к комоду и стала сначала осторожно, передвигая аккуратно сложенные стопки старого белья, искать небольшое зеркало в пластиковой рамке с ножкой. Затем, почему-то разнервничавшись, стала швырять содержимое ящиков на кровать. А потом, вытаскивая ящики, стала вытряхивать их на постель, пока среди вороха пахнущего мылом белья не увидела коричневый ободок зеркала. Схватив его, она вернулась на кухню, поставила его на стол. Вытащив табуретку из-под стола, она уселась напротив зеркала и, заробев почему-то, закрыла лицо руками.

При тусклом свете ванной, в которой она смотрелась в зеркало по утрам, седина была не так заметна, как при свете дня в маленьком зеркальце у окна. Лена распустила волосы. «Надо звонить Мише», – нехотя подумала она. Миша, бывший муж, работал парикмахером в одном из модных салонов. «Стилистом!» – поправила себя Лена и улыбнулась. Несмотря на нелепое расставание, они продолжали поддерживать отношения. Впрочем, отношениями это трудно было назвать. Он звонил раз в полгода, спрашивал, как дела, рассказывал про свои и всё время поправлял её, когда она называла его парикмахером. «Я стилист, Лена. А парикмахер – это ваш дядя Володя на остановке».

«Никакой он не наш, просто знакомый», – привычно поправляла его Лена.

Дяди Володи не было в живых уже лет десять. Но ей почему-то не хотелось говорить об этом с Мишей. Их разговор напоминал доклад Миши за отчётный период. Лена молча слушала. Он рассказывал о своих женщинах, потом про жену, про пасынка, про родителей. Лена поддакивала. И никогда не перезванивала.

Она даже не была уверена, что сохранила в телефоне его номер.

Найдя телефон, она проверила недлинный список контактов и нашла Мишу.

«Ой, он, наверно, работает», – запоздало подумала она уже после первого звонка. Но Миша ответил сразу.

– Лена? Что случилось?

– Привет! А почему ты решил, что что-то случилось?

– Смеёшься? Ты мне позвонила впервые за чёрт знает сколько лет!

Лена рассматривала себя в зеркале. Лицо почти не постарело. Не было ни морщин, ни пятен. Немного отёчные веки и слегка поплывший овал. «Для сорока лет неплохо», – подумала она.

– Лена, почему молчишь?

– Мама умерла…

– О господи! Когда?

– Вчера было девять дней.

– Напугала. Я подумал, только что. Соболезную. А почему не позвонила?

«Глаза у меня серые. Может, попробовать покраситься в брюнетку?» – думала Лена.

– Впрочем, можешь не отвечать. Я всегда был для тебя чужим.

«На контрасте будет интересно смотреться. И блузку купить цвета фуксии ещё».

– Так ты чего звонишь-то?

– Я тебя не отрываю?

Миша вздохнул:

– Отрываешь, конечно…

– Тогда я быстро. Можешь меня покрасить?

– Покрасить? Сегодня?

– Ну необязательно. На днях… Я приеду в … салон.

– Смотри-ка! Научилась салоном называть парикмахерскую, не прошло и пятнадцати лет…

Лене показалось, что он горько улыбнулся. Хотя она вряд ли представляла, что значит «горько улыбаться». Но она знала, как выглядел Миша, когда так улыбался.

– Ты знаешь, Миш, и дядя Володя умер.

– О господи, Лена! Ты решила и меня убить своими утренними новостями? Когда?

– Лет десять назад…

Миша молчал.

– Так я приеду?

– Нет, дорогая. Никуда ты не приедешь. У меня запись до лета. Это я приеду. Когда?

– Когда найдёшь местечко в своём плотном графике.

– Не ёрничай.

– Не ёрничаю. Мне неудобно, что я тебя отрываю.

– От чего ты меня отрываешь, Лена?

– От работы, от семьи. Я же после работы потащу тебя в такую даль…

– Вдаль она меня потащит… А ты в курсе, что твой посёлок уже почти в черте города? И что я еду не на электричке, а на машине? А? Спящая красавица…

– Давно уже не красавица, – вздохнула Лена.

– Да… И не от кого меня отрывать. У меня нет семьи.

– Ох, развёлся? Давно?

– Да год уже…

– Подожди, ты целый год мне не звонил?

Миша снова вздохнул.

– Ты даже этого не заметила. Ладно, приеду завтра вечером после работы. Приготовь чего-нибудь поесть, я буду голодный.

Лена затрясла головой, как будто он мог её видеть:

– Да, да, конеч…

Звонок прервался.

«Завтра вечером… Надо попробовать разгрести хлам. Давно он тут не был…»

Лена вернулась в спальню матери и начала разбирать вещи, вываленные на кровать. «Наверное, нужно отобрать хорошие и отвезти в церковь, а изношенные выбросить. Но как? Если они всё ещё пахнут ею?» Отчаяние и горе, когда мать заболела, с годами превратились в тупое ожидание неизбежного. Но сейчас горе снова затянуло её в свою воронку. Отсутствие матери ощущалось холодным сквозняком по непокрытой спине.

Вспомнилась не та истощенная и страдающая от болей старая женщина, а молодая, красивая, искрящаяся радостью мама ещё до рождения Антона. И отец…

С рождением Антона всё поменялось. Мама спасала, отец закрылся и тихо спивался, а она… Она поддерживала мать, отца, Антона…

Лена плакала, машинально складывая вещи в две стопки, не понимая, кого она оплакивает: мать или себя. Она вдруг осознала, что, по сути, с рождением Антона она стала сиротой. Взрослая маленькая девочка, вся жизнь которой была посвящена здоровью брата. Ни семьи, ни детей… Сначала Антон, потом, когда он наконец вырос и захотел жить с этой своей Катей, заболела мама…

Плотный белый конверт она заметила в стопке постельного белья, которое с незапамятных времён хранилось в нижнем ящике на «особый» случай. Что это был за случай, никто не знал. Наверное, приезд каких-нибудь дорогих гостей, которые так никогда и не приехали, так как мало кто захочет приехать в гости в семью с больным ребёнком и пьющим отцом семейства.

«Странно, что я ни разу не видела этого конверта… Хотя кто убирался в этом ящике после её болезни?»

Лена принесла нож и аккуратно вскрыла конверт. Это были документы. Свидетельство о браке, о разводе родителей, о признании отцовства, завещание отца…

<…> Миша постарел, но не изменился. Всё такой же наивный, открытый взгляд уже выцветших голубых глаз и робкая улыбка.

«Никогда не скажешь, что он модный стилист и общается со сливками общества», – подумала Лена.

– Ну привет! – Миша нерешительно обнял её. – Соболезную…

– Спасибо… Проходи, я там тебе голубцы сварила, как ты любишь… любил, – поправила она себя.

– О, голубцы! – оживлённо потёр руки Миша, направляясь в ванную… – Почему любил-то? Я и сейчас люблю…

– Ну, мало ли… Ты сейчас общаешься в других кругах. Может, ты теперь эту… фуа-гра полюбил…

– И фуа-гра полюбил, – улыбнулся Миша. – Но от домашней еды никогда не откажусь.

Миша с любопытством оглядывался по сторонам.

– Как будто в машину времени попал. Я смотрю, вы тут ничего не изменили…

– А кто должен был менять, Миш?

– Ты, Антон…

– Антон ушёл жить с Катей незадолго до болезни мамы. А мне, знаешь ли, было не до этого. И зарабатывать было нужно, и за мамой ухаживать…

Миша ладонью провёл по её щеке.

– Поседела…

– Да, непросто было. Но ты же меня починишь?

– В лучшем виде! Сейчас доем и начну, – улыбнулся он, усаживаясь за стол.

– А что, Антон не мог обои поклеить?

– Ой, да когда ему было? И вечно денег не хватало.

Миша усмехнулся:

– А чего это ему не хватало-то? Он вроде неплохо зарабатывает…

Лена поставила тарелку и посмотрела в глаза Мише.

– Вы что, с ним общались?

Миша отвёл взгляд:

– Ну не то чтобы общались, но знаешь, Москва – большая деревня. А он не последний человек в профессии.

Лена села напротив:

– То есть ты точно знаешь, что Антон хорошо зарабатывает?

– Ну точно не знаю, конечно. Я же в карман к нему не лезу. Но специалист его класса должен получать не менее полумиллиона в месяц.

– Что? Полумиллиона?

Лена сидела, ошеломлённая этой суммой. Невероятной, невозможной…

– Он вам что, совсем не помогал?

– Ну врачей оплачивал, конечно… Но блин, пока я копейки зарабатывала, сидя ночами над переводами, он…

– Ну подожди, не драматизируй. Может, я ошибаюсь… И потом, он молодой парень, у него свои расходы… Он с этой Катей ещё?

– Нет, давно расстался.

– Ну вот. Девушки, развлечения…

Лену разозлил его примиряющий тон.

– Какие на фиг девушки? У него мать болела! Которая жизнь положила, чтобы он выздоровел. Чтобы он получил образование!

Миша накрыл её руку ладонью.

– Извини, я не должен был. Это неточно. Он же вас не бросил, врачей вот оплачивал.

Лена высвободила руку и, закрыв ладонями лицо, зарыдала.

Миша растерялся. За два года брака и за последующие шестнадцать лет он ни разу не видел у Лены такое бурное проявление чувств. Он и ушёл из-за того, что так и не смог пробить её броню. Невозможно было понять, что она чувствует. И есть ли у неё вообще эмоции. Слишком правильная, слишком воспитанная, слишком робкая… На «люблю» отвечала «люблю», на «уйду» – «уйди». Ему казалось, что его уход как-то её растормошит, что она что-то предпримет, как-то проявит своё отношение к их разрыву. И был готов вернуться сразу же. Но… оказалось, что он навсегда закрыл эту дверь. Недолгая история их брака осталась занозой в его голове. Он так и не смог её по-настоящему отпустить. И, возможно, простить. С каким-то садизмом он рассказывал ей о своих романах. Не пытаясь вызвать ревность, нет. На ревность он уже давно не рассчитывал. В надежде на то, что она пошлёт его. Сорвётся, запретит звонить, скажет что-нибудь, что навсегда отобьёт у него желание поддерживать эту нелепую связь. Но напрасно… Лена была всё той же снежной королевой: воспитанной, спокойной, невозмутимой…

То, что она так расстроилась из-за денег, расстроило его больше, чем он ожидал. Даже ещё больше: он разозлился. «Вот бы бросить ей денег и хлопнуть дверью. Но… неужели я так долго ошибался?»

– Не плачь, если тебе нужны деньги, я тебе помогу, – холодно сказал он.

Лена подняла плачущее лицо:

– Да при чём тут деньги? Он мне неродной, понимаешь?

– Кто неродной?

– Анто-о-о-он…

Миша встал из-за стола и поднял Лену со стула.

– Пойдём, умоемся. У тебя истерика. Надо успокоиться.

От холодной воды Лену стало трясти ещё больше. Миша уложил её, укрыл пледом и стал искать успокоительное. Потом вспомнил, что у него в машине есть бутылка коньяка, которую ему подарили на день рождения. Проверил, не захлопывается ли дверь на замок, и вышел.

На улице шёл мелкий дождь. Миша подставил лицо дождю и постарался привести мысли в порядок. «Что значит неродной? Что она имеет в виду?»

Забрав давно валяющуюся в багажнике бутылку дорогого коньяка, он вернулся. Взял два бокала из допотопного серванта, вытер пыль и сел к Лене на диван. Она всё ещё плакала, тихо завывая и вздрагивая.

– Давай сядем, – сказал он, поднимая её, поддерживая за спину.

– Нужно выпить.

Лена послушно отхлебнула из бокала и поморщилась.

– Давай, давай, – он настойчиво напоил её и снова уложил.

Потом пересел, налил себе и стал ждать, когда она успокоится.

«Покрасить бы тебя в белый цвет. Будешь настоящей снежной королевой. Белые волосы, серые глаза, холодное сердце… Но, похоже, не такое и холодное. Как оказалось, у Леночки могут быть чувства». Миша пил и терпеливо ждал, когда она придёт в себя.

Лена проснулась с головной болью. Миша спал сидя, откинув голову на спинку кресла, всё ещё держа в руках бокал.

На часах было три ночи.

«Вот и покрасилась. Выдернула беднягу в нашу деревню и устроила истерику. Ему же с утра на работу». Она встала и стала осторожно высвобождать бокал, но Миша проснулся.

– Давай, ложись на диван, ты не сможешь поехать сейчас.

Миша притянул её к себе и обнял.

– Миш, не надо…

Она мягко убрала руки с талии.

– Поспи, тебе с утра на работу.

Он упрямо притянул её снова:

– Нет, пока ты спала, я попросил отменить завтрашних клиентов.

Лена смутилась:

– Из-за меня?

– Из-за меня. Я же тебя не покрасил ещё, – улыбнулся Миша и отпустил её.

– Ты мне расскажешь, что случилось?

Лена глубоко вздохнула.

– Похоже, нам много о чём нужно рассказать друг другу.

<…> Большая жирная муха, застрявшая между рамами старого деревянного окна, методично билась о стекло в унисон пульсирующей головной боли. Лена открыла глаза и сразу же прищурилась от яркого осеннего солнца, раскрасившего в необычно мягкие цвета обстановку привычной комнаты.