Французы спятили, им отказали разом
И чувства, и душа, и мужество, и разум.
 
 
       Как отвратителен войны гражданской вид!
Селенье мертвецов у ног её лежит,
На пустоши большой останки убиенных,
Тела несёт река, тела висят на стенах.
А вот на площади огромный эшафот,
Одна из жертв глаза возводит в небосвод^*,
Как бы моля взглянуть на кровь казнённых прежде,
А после записать всё это, и в надежде
Кровавые от брызг ладони тянет ввысь:
 
 
«Господь карающий, взгляни и отзовись!
Здесь тысячи смертей, отмсти, Господь, за муки,
Воздень скрещённые свои у сердца руки».
 
 
       И сила ратная нагрянула потом^*
Завесой дымовой, железом и огнём,
Здесь чёрных рейтаров^* беспутные оравы
Трагедию несут французам и расправы.
Два войска здесь сошлись, двум принцам их вести^*,
Тот и другой, увы, у неба не в чести.
Вот ровный дол близ Дре, победы славной поле,
Тягались два вождя, две рати в этом доле.
Как мостовой бредёт нетрезвый пешеход:
Качнётся, шаг назад и снова шаг вперёд,
Так натиск и отход сменялись в каждом войске,
Пьянит французам кровь в бою порыв геройский,
Но победители порой побеждены,
Как те, что Кадмовым драконом рождены^*;
Корабль идёт ко дну, ах, что за счастье, Боже,
Что кто-то утонул не первым, чуть попозже:
Один взял явно верх и тем понёс урон,
Другой утратил всё, но славой одарён^*.
Всесилен наш Господь, коль надо, Он поможет,
Чтоб труд нам облегчить, чтоб знали,
                                                                               чтó Он может:
Так, видим, Он вошёл в одну из лучших жён,
Чтоб сгинул Олоферн, чтоб город был спасён^*,
Где духом пал народ, в отчаянье стеная,
Но смерть нашла врага во имя жизни края.
 
 
       Мудрец задумал мир устроить на земле,
А Бог ведёт к войне, и снова всё во мгле;
Как людям избежать небесной кары строгой,
Утратив мир в душе, утратив в сердце Бога?
 
 
       Картина новая маячит впереди:
В осаде Вавилон^*, день-два – и штурма жди,
И небольшой отряд за краткий срок пред нами
Легко разбил того, кто предал Бога, знамя,
Отчизну, короля и род старинный свой,
При этом проиграв и честь, и жизнь, и бой^*.
Так доблесть христиан, как видите, предстала
Перстом Всевышнего и сделала немало,
Ведь злобные враги подумали тотчас:
«Неужто ангелы небес идут на нас?»
 
 
       И вновь являются за строем строй военный^*,
Сраженья на земле, на небе, во вселенной,
Мы в небе видим дух того, кто вождь вдвойне^*,
Кто, власть и трон поправ, царил во всей стране.
Он глянул на Жарнак^*, и вновь узнал воитель,
Из-за чего попал в небесную обитель:
Он пробивается сквозь плотный строй врага,
Но сломана опять проклятая нога,
На крыльях доблести взлетел он в Царство Божье,
А тот, кем он убит, убийцу встретит тоже.
Иным же видится: другой идёт отряд,
 
 
Вновь города в кольце, и вновь огни горят,
И этот штурм отбит, и снова бьются яро,
Вновь приступ и резня, грабёж и дым пожара.
 
 
       Вот бой близ Сент-Ирье^*, где ты дождём,
                                                                                       Всеблагий,
Предстал, и грязью вмиг стал порох наш от влаги,
И королевский стан, рать христиан отбив,
Ещё раз испытал их силу и порыв.
 
 
       Вновь озарён простор, и всё как на ладони:
Кровавый Монконтур^* в трагичной обороне,
 
 
Там ставкой стала кровь, там дерзкие клинки
Трудились волею безжалостной руки,
Смертельных больше мук, чем разума, в атаке,
Гражданский чище пыл, чем грубый пыл вояки.
 
 
       Свои усилья Бог и помощь свёл на нет,
Узрев, что больше нет у Церкви мук и бед,
Что люди в слабости своей дошли до края,
Живут, лишь на Его всесилье уповая.
 
 
       Расскажем также мы о стычках небольших,
Расслабивших сердца властителей лихих,
Так станы разрослись, что поединки стали
Куда обычнее развёрнутых баталий.
От ратей маленьких в бою немалый прок,
Рать Гедеонову благословил сам Бог^*,
И доблесть скрытую её героев скромных
Он не поставил в ряд со славой войск огромных,
Хотел Он победить и дать спасенье Сам
Стенам разрушенным, измученным сердцам,
Отнять их у могил, чтоб славиться по праву,
Чтобы никто не мог Его умножить славу.
За то и проклял Бог израильских царей,
Считавших, что войска Господних сил верней.
 
 
       Здесь мы пред образом Рене благочестивой^*,
Принцессы, чей отец, Людовик справедливый,
Отцом народа слыл и силой крепких рук
У лона своего хранил Господних слуг.
Но вскоре тьма червей из адского колодца
По лучшим из домов повсюду расползётся^*,
Чтоб Карлу-королю в пустое сердце влезть,
Сложив к его ногам как дружбу, так и честь.
Он тётки праведной лишён благоволенья,
Потом получит он из ада повеленье:
 
 
Снеси пятьсот жилищ в проклятом Монтаржи,
Дворы опустоши и стены сокруши!
Вот старцы, женщины и дети, чья защита
Лишь в криках и мольбах, летящих в глубь зенита,
Вот смертный путь и та, что в тягости была
И, малым обходясь, в дороге родила,
Как счастлива она, а вот с печальным взглядом
Мать за руку ведёт дитя, другое рядом
За юбку держится, а третье на руках,
Четвёртое с отцом дорожный топчет прах.
Вот хворый тащится, а упадёт в походе,
Велят его везти какой-нибудь подводе.
Толпа, усталая от жизни и дорог,
Ползёт вдоль берегов Луары, следом лёг
Широкий пыльный шлейф, а в дальней туче пыли
Преследователей колонны проступили,
Под сенью трёх знамен подходит их отряд,
Уже в руках убийц сквозь пыль клинки горят.
Но слева всадников колонна небольшая^*,
Лишили их надежд, лишь права не лишая
На Бога уповать: глаза возведены,
Ладони сложены, колени склонены,
И пастор их Бомон^*, как водится пред схваткой,
Напутствует бойцов такою речью краткой:
«Что ускользает? Жизнь? Что ищем?
                                                                              Смертный час?
Страшимся пристани? Прельщает буря нас?
Как сердце нам велит, мы к небу руки тянем:
Я душу, Господи, Твоим вручаю дланям,
О Боже истинный, Ты искупитель мой!»
Колонна замерла в смущенье пред толпой,
Глядят воители на странную картину:
Один узнал сестру, другой узнал кузину.
Кто эти рыцари? Их сто. Они прошли,
Покинув Монконтур, французской полземли
 
 
И прибыли в свой край без опозданья, к счастью,
Чтоб уберечь овец, встав перед волчьей пастью.
Опять им выпало вдали от грозных сеч
Несчастных оградить и обнажить свой меч.
Противник оробел, хоть был числом поболе,
Увидев, что пред ним уже не овцы в поле,
Он был готов рассечь и шерстяной покров,
И кожу нежную клыками рвать готов,
Но повстречалась сталь, способная к отпору,
Которая остра и от которой впору
Бежать, залечь в дупло, не то разрубит враз,
Господни чудеса являя без прикрас.
 
 
       Я вижу Наварен^* и слышу глас Беарна^*,
Восславивший его спасенье благодарно.
 
 
       Картина новая в небесной синеве:
Там десять тысяч жертв, там пушек двадцать две
Захвачено, там град и крепость ждут разора^*
От тридцати рубак, чья так бесстыдна свора.
Там солнце озарит шестнадцать сотен шпаг,
Ведомых смелым львом в неистовство атак.
 
 
       Здесь твой пейзаж, Люссон^*, ты пересилил беды,
На улицах твоих веселье в честь победы;
А вот, ещё в кольце, твои пятьсот сошлись^*,
Колени преклонив, воздели руки ввысь,
Пять тысяч одолел их меч в теснине узкой,
Два белых стяга взяв, пьемонтский и
                                                                               французский^*,
Я вижу, как в борьбе отнюдь не равных сил
Монбрен десятерых швейцарцев уложил^*,
Из всей истории он принял к сердцу близко
Уроки Цезаря и славного Франциска.
 
 
       Ещё покинул я над шумной Роной град,
Где отступил от стен разбитый супостат,
 
 
Весь цвет Италии тогда полёг в Сен-Жиле^*,
Десяток тысяч душ в реке, других пронзили.
 
 
       Кто плен египетский покинуть захотел,
Взять с бою Ханаан, обжить его предел,
В рядах Израиля тому брести пристало
По морю Красному, по морю крови алой^*,
И, препоясавшись, одолевать простор,
Безводные пески, крутые кряжи гор.
Пред нами облако плывёт весь день воочью,
И огненным столпом Господь ведёт нас ночью^*.
 
 
       Такими виршами мы славили пока
Победы Господа при помощи клинка;
А славу Бог обрёл в тех образах печали,
Где стрелы слали львы и молнии метали,
И козни строили, и множество затей
Для истребления покорных им людей.
Узрели вы: булат встречает сталь булата,
Пред вами схваченные тиграми ягнята.
Бог ратей доблестных на бой благословил
Тех, кто идёт воздать полкам недобрых сил.
 
 
       В другом краю небес иных картин свеченье,
Жестоких много сцен на этой видим сцене,
Полотна вечные всем леденят сердца,
Чтоб вечно гнев не гас всесильного Творца.
Здесь нет боёв, здесь кровь сочится понемногу,
Но терпкий дух её, горча, восходит к Богу.
 
 
       Там с краю видится толпа ещё одна^*,
В сердцах богобоязнь, и гибель не страшна,
Под носом Сатаны поют хваленья Небу,
Рискуя жизнь отдать, свою свершают требу,
Хотя приблизилась орава палачей,
 
 
А взгляды грозные и хладный блеск мечей
Врезаются в толпу, чья кротость только криком
Обороняется, ведь сталь в безумье диком
Пронзает грудь, сечёт то голову, то длань,
Тут щит один: молись, лей слёзы и горлань.
А вот и факелы уже пылают в храме,
Пожар и там и тут. Увы, слепое пламя
Не знает жалости к стенаниям людей,
От коих сонмы душ становятся бледней.
Нам видится река, забитая телами
Сражённых христиан, не воды – кровь пред нами.
Кровавый кардинал^*, трубач, весь чёрный клир
На площадях Васси из окон и квартир
Вопят, зовут убийц, чтоб не ушла добыча,
В любого беглеца истошно пальцем тыча.
И звонкой славою увенчанная знать,
Гроза Испании, стремится в бой опять,
Где можно без труда рубить в неравной сече
Тела и головы, и голени, и плечи;
Боясь, что вопли жертв, что жалобы и плач
Вдруг жалость вызовут, и задрожит палач,
Все рёв трубы глушит, так, словно нет трагедий,
Как Фаларидов бык, изваянный из меди^*.
 
 
       Нам снова видится: вооружённый сброд
На агнцев Господа, безудержный, идёт;
Чтоб женщин и детей, чтоб старцев седоглавых
Колоть и рассекать; а меж убийц кровавых
Тот доблестным слывёт, кто руки обагрил
С улыбкой на устах, кто, убивая, мил,
Кто человечности закон попрал без гнева.
Взгляните: меч разит дитя грудное в чрево
И мать пронзил насквозь, а вот удар свинца
Отважно принял сын, загородив отца,
Пожертвовал собой, зато глумливой кликой
Осмеян без стыда сей знак любви великой.
 
 
       Ты, озверевший Санс, у Сены взял урок^*,
Как тысячами тел закармливать поток,
Из трупов возводить подобие ковчега
И наводить мосты: валились в реку с брега
Тела, на них – тела; хитрюга-смерть чело
Крушила о чело, ей в голову пришло
Меж кровью и водой затеять спор престранный,
Чтоб кровь рвалась из ран, вода стремилась в раны.
 
 
Пред нами встал Ажан^*, о смрад, о страшный сон,
Весь в трупах горожан, скорее потрясён
Картиной гибели, чумною, без отдушин,
Чем этим пагубным зловонием задушен.
 
 
       Являет нам Кагор^* бесчинствующий сброд,
Преображение ручьёв и прочих вод
В малиновый разлив, и с криком смерть седая
Преследует людей, последних добивая;
А следом Сатана, безумье он раздул,
Чтоб града честь попрать, чтоб всё подмял разгул,
Чтоб, не щадя клинка, рубили здесь на части
Тех, кто пытается смягчить своё несчастье.
 
 
       На сей картине Тур^* несчастный нам предстал,
Все ужасы затмил, и толпы, словно вал,
Свирепо катятся со злобой беспощадной,
Здесь содрогнулись бы и скифы с кровью хладной.
Здесь взгляд Всевышнего лучом прорезал даль,
Он реку озарил, а в ней сверкнула сталь.
А там, в предместии, из храма, из притвора,
Голодных триста душ вытаскивает свора,
На волю волокут несчастных мясники,
Затем чтобы заклать на берегу реки;
Там воздух крики рвут, там воля супостату
Детишек продавать за небольшую плату
 
 
Иль, взяв из рук купца, отправить на тот свет,
Не зная их имён, проступков и примет.
Какая же вина на совести малюток?
Что сделали они? За что конец их жуток?
Им выпало вкусить мученья в час резни,
Хоть жизни выпали им считанные дни.
Дрожащих, плачущих к реке влекла их стая,
К последней пристани, на их глазах пронзая
Сосцы их матерей; кричали малыши
У ног своих убийц без сердца, без души;
Бежать бы от воды, от крови и от ада.
Малютки палачей молили: «Нет, не надо!»
В подобном возрасте уместно розгой сечь,
Должны их миловать речная глубь и меч.
Невыношенный плод из взрезанного лона
Ввергался в глубину, плыл по волнам затона
И дальше по реке, невидимый глазам;
Мать перед смертью длань тянула к небесам.
Иной из жалости пронзает сталью тело,
Из коего душа еще не отлетела,
Порою удальство покинет храбреца,
Узревшего черты прекрасного лица,
Такой душой не твёрд, меча поднять не в силах,
Другой подъемлет сталь, и ад бушует в жилах,
Подобный глух к мольбам, сей сладострастный тать
Сдирает платье с жён, чтоб нагишом кромсать,
Он счастлив, осквернив живые краски тела:
Ах, как мертвеет лик и кожа побледнела.
Лихие молодцы, чей грех не утаю,
В утробе роются, распотрошив судью^*,
Чтоб денежки найти, так римляне когда-то
В кишках израильтян разыскивали злато.
 
 
       Мы видим, как бурлит речная быстрина,
Столь светлая вода теперь совсем красна,
 
 
Как будто Орлеан с дворцом в огне пожара,
Неистовством сердец подожжена Луара.
Они крушат тюрьму и попранный закон,
Чтоб души кроткие повергнуть без препон,
Те души в камерах убежище искали,
Чтоб от предательства спастись в глухом подвале,
Пусть ложный, но закон найти в тюрьме, так встарь
Давал укрытие и жертвенный алтарь.
Пред вами матери со стен детей бросают,
Их ловят ближние, укрыв плащом, спасают,
Но бьет аркебузир малюток на лету
И тех, кто пробует сберечь хоть сироту,
Еще копейщики у стен стоят в пикете,
Так чтоб на жала пик напарывались дети.
 
 
       Тех, кто из Сены пил, кто из Луары пил,
Я всех упомянул, Гаронну не забыл:
Полсотни разных мест пожары охватили,
И тысячи людей к ним взоры обратили.
И Рона в перечне, который нам даёт
Понятье, что за скот разнузданный народ.
Тут вскользь помянем мост несчастных
                                                                                   осуждённых:
На праздник развлекал правитель приближённых^*,
Велел он узникам бросаться вниз с моста,
Тут что ни суд – прыжок, здесь трюков больше ста.
Два лика взгляд нашёл, мы видим эти лики,
Вкруг каждого толпа, наставившая пики,
Там перед нами Танд, Мувана видим тут^*;
Обоих кара ждёт и этот скорый суд
В когтях мятежников, голодной злой ватаги.
Обоих бросят псам, хотя у нас дворняги,
Готовые раскрыть на требушину рот,
Подобны чужакам, их тоже гонит сброд,
Который сам не прочь добыть себе свежинки
И жарит требуху такую же на рынке,
 
 
Иной воротит нос себе же сам во вред,
Считаясь выродком, ведь он не людоед.
 
 
       Не стёрлись в памяти штрихи деяний старых:
Пред нами Кабриер и Мерендоль в пожарах^*,
Желаньям следуя, уводит в горы взор,
В Пьемонт, в Ангронский дол^*, где славен был
                                                                                                 отпор.
 
 
       Здесь на глазах во львов превращены ягнята,
Их львами сделал тот, кто в стаде был когда-то
Надёжным пастырем, сей славный адмирал^*,
Который повстречать не думал, не гадал
Кончину страшную, а перед этим встретил
Почёт, когда народ его хвалой приветил,
Из жизни он ушёл, чтоб вновь прийти потом.
И вновь Небесный холст мелькает за холстом,
И райским зрителям дано не понаслышке
Узреть Богемский край и войско Яна Жижки^*.
Простятся зрители с мелькающей чредой
Картин и встретятся с трагедией такой,
Что прошлые затмит, пусть было их немало.
Из Рая провещал нам призрак адмирала:
 
 
       «Взгляните, как порой карает Церковь Бог,
Он силою своей не ей, а нам помог,
Когда в смирении своём наш мир и вера
Доверились словам владыки-лицемера,
Который продал нас, который изменил,
Отверг наш правый гнев, лишил последних сил
Своё несчастное измученное стадо:
Под кожей лишь костяк от устали и глада.
Мы, дети Царствия, пред чернью всякий раз
Кичились разумом, но то, что ум для нас,
Для Бога жалкий бред; иной упрямец видит
Лишь то, что род людской клянёт и ненавидит,
 
 
А Божьи знаменья такому ни к чему,
И самомнение не истребить ему.
Безумный мир людей! О разум, полный бредней!
О Божий приговор, где назван Суд Последний!»
 
 
       Хоть Церковь Божию от вепрей сберегли,
Потоптаны поля и жалок лик земли,
Чьи пышные дары до срока сгнить готовы,
Чьи злаки полегли под конские подковы,
А смерч, гроза и град, гуляя по долам,
Солому и зерно смешали пополам.
Что может в бороздах спастись от злой стихии?
Всё ветром скошено, добро, что хоть какие
Прикрыты крепкими кустами семена
Здесь, где войны посев, где кормится война.
Под кровом этих кущ врастают зёрна в землю,
Приемля мир в войне, а в смерти жизнь приемля,
Землёй хранимые, весной ростки взойдут,
Густой боярышник растит их там и тут,
Пусть скорый их конец торопит злая воля
Враждебной поросли, взойдут колосья в поле,
Пусть ветвь колючая мешает им расти,
Она отгонит скот, чтоб стебельки спасти.
Вот так же будем мы ограждены от злобы,
Чтоб Церковь нам спасти, чтоб из земной утробы
Взошли ростки скорбей, чтоб терниев ростки
Взошли по милости Божественной руки,
Надежды урожай: ведь это Божья нива,
Бог возродит её и час назначит жнива.
 
 
       Вновь роспись светится, здесь каждый яркий
                                                                                                  штрих
Влечёт к себе сердца, влечёт глаза святых,
Сиянья близятся, сливаясь воедино,
И на глазах растёт искусная картина:
 
 
Колонной траурной в злокозненный Париж
Вступает воинство^*; пред строем разглядишь
Двух принцев-христиан, последний луч надежды,
Увы, в знак траура на них черны одежды,
Играл большую роль в зловещем действе яд,
При помощи его покончил супостат
С Деборой нашею^*. Позднее описали
Всю пышность похорон, притворные печали,
Две свадьбы знатные^*, роскошные пиры,
Где маски в ход пошли и хитрости игры.
Был верой адмирал, зовущей окариной,
Приманкой мир служил и милость властелина,
Так всякий раз идёт добыча на ловца,
Идёт на зов любви, приваду и живца,
Так зверь доверчивый, так рыба или птица
Находит сеть, крючок, на клейкий сук садится.
 
 
       Настал зловещий день, неотвратимый срок,
Его два года ждал, нахмурив брови, рок,
Приходит чёрный день, теперь к чему привада?
Вернуться хочет он, ему стать ночью надо,
Он страшной новостью пребудет навсегда,
От крови красный весь и красный от стыда.
Пора взойти заре, когда-то это пламя
Горело багрецом и райскими цветами,
Но полог золотой карминной розой стал,
Сказали: «Будет дождь», сказали: «Будет шквал».
Смерть новую зарю украсила недаром
Каленьем угольев, зловещим адским жаром,
И, пряча скорбный лик в свой призрачный
                                                                                               покров,
Дождь превратила в кровь, а в стоны шум ветров.
Но поднят занавес дрожащий, и светило
Взор на невиданное действо устремило,
Подняв с прискорбием свой тусклый лик из вод,
 
 
Чтоб окунуть лучи, скользящие с высот,
В потоки наших слёз. Так солнце нам предстало,