Третья секция конференции была посвящена имперской идеологии. М. Яновский прочел доклад по Габсбургской империи, Р. Даскалов – по Османской империи. В совместном докладе С. Подболотова, М. Ясара и Н. Стоуна было сделано сравнение русского и турецкого национализмов в Российской и Османской империях. Докладчики сосредоточились на разных аспектах. М. Яновский размышлял о проблеме сохранения архаичных и основанных на аристократической культуре механизмов легитимации империи в XIX веке. Р. Даскалов представил общий обзор эволюции идеологии Османской империи от оттоманизма до исламизма и тюркизма, и воздействия этих идеологий на структуру Османской империи. Подболотов, Ясар и Стоун рассмотрели проблему появления модерного национализма в империи. Доклады продемонстрировали разнообразие идеологической жизни империй и позволили поставить серию важных для понимания имперской истории проблем, которые вызвали оживленную дискуссию. Несмотря на то, что авторы докладов исследовали разные проблемы, их объединяло общее видение идеологии (воображения, политических доктрин) в функционалистском ключе как созданной и инструментализированной для конкретных политических целей политическими элитами. Критики данного взгляда соглашались, что подобное структуралистское видение идеологии действительно способствует проведению сравнительного анализа, но мало дает для понимания внутренних, подчас автономных культурных механизмов, с помощью которых выражаются или, скорее, оформляются политические отношения. В этой дискуссии со всей очевидностью проявилась главная проблема сравнительно-исторического исследования, а именно противоречие между структуралистским, историко-социологическим подходом (изучение основных социальных сил и их функций в политической системе империи) и подходом, ориентированным на изучение исторической семантики и контекста (например, историческое происхождение концепций имперской власти, которые были связаны с разными религиозными традициями). Так, С. Дерингиль указал на опасность следования исторически сложившимся стереотипам относительно Османской империи, которые создают непротиворечивый образ исламской империи. Вместе с тем, споря с докладом С. Подболотова, М. Ясара и Н. Стоуна, он отметил, что невозможно употреблять понятия «исламизм» и «панисламизм» в единственном числе в силу наличия в исламе разных традиций. Он подчеркнул, что, хотя понятия «Турция» и «турки» появились только в начале XX века и были следствием развития турецкого национализма, они наследовали исторической семантике предшествующего периода, и в них присутствовал элемент этнической идентификации. Другие сторонники данной точки зрения указывали, что сравнительное изучение идеологии континентальных империй настоятельно требует расширения компаративного контекста путем включения в него Европы, так как многие интеллектуальные течения (просвещение, романтизм, позитивизм) и образцы для подражания имели европейское происхождение. С другой стороны, А. Миллер выступил в защиту структурных параллелей, особенно в контексте изучения континентальных империй (противопоставленных в этом смысле колониальным западным империям). По его мнению, изучение имперских идеологий, которые создавались в ситуации реакции на многонациональную и «составную» структуру империи, позволяет выделить наиболее типические модели поддержания империи в эпоху пришествия национализма и модернизации. Так, во всех континентальных империях исследователи обнаруживают попытки имперского центра выстроить всеимперскую идентичность (яркий пример – оттоманизм), панидеологии (панславизм, панисламизм, пантюркизм), способные интегрировать часть населения империи и неизбежно выходящие за пределы имперских границ, а также модерные национальные проекты, которые противопоставляли себя империи. Миллер отметил, что наличие смежных границ у описываемых континентальных империй принципиально отличает их от колониальных, заморских империй. Попытки этих империй использовать этническую или религиозную карту в борьбе с противниками сказывались не только на характере этого межимперского соревнования, но также и на внутреннем состоянии самих империй. В таком свете видно принципиальное различие между континентальными империями в этом регионе и западными колониальными империями, которые могли инициировать поддержку тех или иных конфессий или национальностей за пределами метрополии, не меняя баланса сил и отношений лояльности внутри метрополии.

Затем участники конференции обратились к обсуждению экономики империи на примерах Османской (доклад К. Чичека) и Российской империй (доклад Б. Ананьича и Е. Правиловой). Подводя итоги дискуссии по этим докладам, А. Каменский отметил две общие проблемы, которые позволяют сравнивать экономики континентальных империй: во-первых, проблему доходности империи и сравнительной экономической отсталости, и, во-вторых, проблему подчиненности экономической политики стратегическим и политическим соображениям, которые были продиктованы задачей поддержания империи. Выделяя континентальные империи в отдельный блок для сравнительного исследования и противопоставляя их западным колониальным империям, Каменский указал на сходное положение Османской и Российской империй в их относительно малой доходности имперской экономики и подчиненности обслуживанию государственных приоритетов (управленческой машины, завоевательных и оборонительных войн). Вместе с тем, Каменский отметил существенные различия в эволюции экономического устройства двух этих империй: Российская империя пошла путем централизации экономического управления (в том числе государственного поддержания экономики) и использования европейских идей для обеспечения экономического роста, в то время как экономика Османской империи оказалась в большей степени децентрализована и подвержена экономической эксплуатации со стороны западных держав. Вновь вопрос об экономическом развитии империй европейской периферии был поставлен в зависимость от политического развития этих империй, в частности, от их способности модернизироваться и отстаивать собственную независимость от влияния экономически более развитых западных стран.

Поднятый Е. Правиловой вопрос о цене империи вызвал бурную дискуссию. М. Долбилов и А. Ремнев сочли данную постановку вопроса исторически неправомерной, так как для многих представителей имперской элиты поддержание империи было самоцелью и не связывалось с вопросом экономической целесообразности. А. Ремнев указал, что идеологи Российской империи всячески подчеркивали отсутствие экономической составляющей в имперской внешней политике и видели в этом выгодное отличие Российской империи от «торгашеских» империй. Отвечая оппонентам, Е. Правилова признала важность неэкономических соображений при формировании политики Российской империи, но также отметила, что часть российской управленческой элиты была знакома с европейскими идеями рационализации (в том числе и экономической) имперского управления, и в этом смысле вопрос о цене империи нельзя игнорировать. Правилова также отметила, что вопрос о цене империи ставился русскими националистами, которые использовали его для утверждения своего тезиса об оскудении центра, т. е. был частью националистического дискурса.

В этой дискуссии вновь проявилась проблема сравнительного контекста для изучения исторического опыта континентальных империй. Хотя структурные экономические проблемы были общими для подобного типа империй, изучение отношения имперской элиты к вопросу экономической политики оказывается невозможным без учета европейского контекста, т. е. влияния европейских экономических идей о рационализации экономической жизни, в том числе и посредством государственного вмешательства.

Четвертая секция конференции была посвящена изучению окраин, пограничья и воображаемой географии центра и периферии. Однако, некоторые доклады имели теоретический характер и ставили общие проблемы интерпретации исторического опыта империй. Открыл секцию А. Рибер, который, в отличие от большинства, представил сравнительно-историческое исследование евразийского пограничья. Его доклад представил также важную альтернативу в подходе к изучению истории империи. История континентальных империй (в отличие от морских, которые оказались затронуты постколониальными исследованиями) по-прежнему описывается с точки зрения имперского центра. Этому способствует и характер доступного архивного материала, и тот факт, что исторически государство играло более влиятельную роль в жизни этих имперских обществ. С помощью концепции оспариваемого пограничья (многонациональной территории, на которую претендуют несколько империй) А. Рибер предложил возможность описания той исторической роли, которую периферия играла в истории империи, а также рабочую модель для проведения сравнительного анализа. По мнению Рибера, высказанному ранее в дискуссии, сравнительный анализ евразийских пограничных ситуаций может быть более продуктивным в силу структурной похожести этих ситуаций и их взаимного влияния друг на друга. Доклады А. Ремнева и А. Миллера были посвящены воображаемой географии как инструменту нациестроительства. Говоря о проблеме русского национализма в имперском контексте, они представляли две разные интерпретации этого феномена. Ремнев рассматривал русский национализм как проект, направленный на национализацию имперского пространства (в данном случае Сибири). Миллер же рассматривал тенденцию в развитии русского национализма, которая свидетельствовала о попытке вычленить из имперского пространства русское национальное ядро, не отказываясь при этом от сохранения империи. Дискуссия по этой проблеме вызвала реплики многих участников и показала невозможность разделения изучения империи (как определенной социальной, экономической и политической структуры) и динамики развития имперского общества и государства, которые сталкиваются с вызовом национализма. Доклад М. Ходарковского был посвящен анализу отношений между российским имперским центром и кочевыми обществами юго-восточной окраины. В этом докладе Ходарковский принципиально противопоставил свое видение Российской империи как системы колониального господства складывавшемуся мнению об особом континентальном характере российского имперского опыта, который более адекватно сравнивать не с колониальными империями, а с территориально протяженными империями Габсбургов и Османов (и других евразийских политий). По его мнению, исключение контекста колониальных империй может создать неправильную сравнительную перспективу и существенно обеднить исторически сложившиеся разнообразные отношения между имперским центром и периферией в российском случае. Ходарковский настаивал, что по отношению к кочевым народам в XVIII веке российский имперский центр воспринял роль колонизатора, что было связано с разницей в культурном развитии и процессом европеизации российской элиты. Остальные участники секции и слушатели возражали, указывая, что сам Ходарковский упоминал в своем докладе пористость границ между «метрополией» и «колонией» в административном и культурном смыслах (что весьма нехарактерно для колониальной ситуации). Дискуссия по данной проблеме вновь показала необходимость учитывать влияние европейских идей на систему представлений об империи, даже если эти представления (в данном случае калькирующие европейскую идею культурного превосходства и цивилизаторской миссии) не всегда совпадали с практикой имперской интеграции и управления.

На секции, посвященной сравнению имперских элит и механизмов административного управления империями, был рассмотрен исторический опыт Российской (совместный доклад А. Каменского, М. Лавринович, Е. Марасиновой, а также доклад Е. Сергеева), Габсбургской (Х.-П. Хёе) и Османской (А. Сомель) империй. Доклады были посвящены структурному описанию механизмов формирования имперских элит и их функциям в системе управления империи. Хотя участники секции не проводили прямого сравнения с методами управления колониальными империями, в их докладах наиболее ярко проявилась специфика континентальных империй, которые, несмотря на использование методов непрямого управления (т. е. управления имперским пространством посредством местных элит с сохранением местного правового уклада), стремились интегрировать отдельные территории в единое государственное пространство. Представленная в докладах картина структурного сходства элит и механизмов имперского управления континентальными империями побудила Д. Ливена вернуться к вопросу о динамике развития империй в XVIII и XIX веках и заострить внимание на возникающих в ходе этого развития различиях. Ливен предложил воспользоваться работой социолога Ш. Айзенштадта, который в своей социологической теории империи различал патримониальные политии, основанные на контрактных (по феодальным стандартам) отношениях между элитами и центром, и бюрократические политии, для которых характерен высокий уровень централизации политической власти. В рамках данной типологии видны отличия Российской империи от Габсбургской, а в период развития бюрократического и фискального государства XVIII–XIX веков, основанного на союзе абсолютизма и землевладельческого дворянства, – отличия этих империй от Османской Порты. По мнению Ливена, необходимо отличать бюрократию модернизирующейся империи от традиционных элит. Необходимо также учитывать исторически сложившиеся культурные отличия, которые не позволяют сравнивать российскую аристократию (один из вариантов европейского феномена) с элитой Османской империи. Диахронный взгляд на развитие империй в эпоху модерна также позволяет по-новому сформулировать дилеммы, стоявшие перед Российской империей. С одной стороны, бюрократическая империя обладает более эффективным механизмом управления (доказательством чему служат успехи военной модернизации России и достижение ею статуса великой державы); с другой стороны, в силу его зависимости от языка доминантной этнической группы, этот механизм является менее репрезентативным для этнического и культурного разнообразия имперского общества.

Секция, посвященная праву и неэлитным группам в империи, включала доклады К. Мацузато о мировых посредниках на Правобережной Украине, Дж. Бёрбэнк о местных судах и праве в последние десятилетия Российской империи, П. Верта и С. Дерингиля о религиозных обращениях и реконверсии в Российской и Османской империях соответственно. Относительно докладов по истории России между Дж. Бёрбэнк и М. Долбиловым развернулась интересная дискуссия, которая в определенной степени явилась продолжением аргументации Д. Ливена относительно проблемы управления империей с культурным и этническим многообразием. Анализируя отношения между общероссийской правовой системой и местными правовыми укладами, а также работу местных судов, Бёрбэнк обнаружила, что децентрализованная система гораздо лучше справлялась с задачей создания правовой культуры. Однако именно эта система была предметом критики юридических реформаторов, которые исходили из того, что создание единого гражданства должно исходить из единых правовых норм. М. Долбилов указал, что парадоксальным образом разнородная система (в данном случае правовая) способна лучше справляться с задачей интеграции имперского пространства, хотя она при этом и не соответствует либеральным европейским нормам.

Секция о наследии империй вызвала живой интерес благодаря современной актуальности обсуждаемых проблем. Особый интерес вызвал доклад Я. Грицака, посвященный национальной идентификации в постсоветской Украине. Сравнение Западной и Восточной Украины показало, насколько важно учитывать исторический опыт нациестроительства в разных имперских контекстах, а также осветило наследие акультурации и модернизации советского общества, которое ставит перед постсоветскими государствами проблему интеграции гетерогенного в лингвистическом и культурном отношении населения. В. Кантор и А. Давидсон показали в своих докладах, что изучение империи как исторического феномена все еще сопровождается проекциями на этот феномен идеологических дискуссий, в рамках которых не существует возможности выделить историческую семантику имперского опыта и понять археологию империи за пределами доминантного национального дискурса.

Конференция ответила на многие вопросы о характере империи, о путях сравнительного изучения разнообразного имперского опыта, однако проведенные дискуссии поставили также новые вопросы, которые нуждаются в обсуждении. Исследования империй все еще происходят в рамках существующих канонов, среди которых редко встречаются собственно сравнительные исследования. Это связано как с проблемой диалога между различными академическими культурами, так и с проблемой многомерного имперского пространства, которое исключает возможность однозначного определения существа имперского общества и государства и одной сравнительной перспективы (о чем свидетельствует спор между сторонниками сравнения только континентальных империй и сторонниками включения европейского и колониального контекстов). Еще одна проблема сравнительного исторического анализа заключается в его тенденции к структурному описанию исторических явлений, что вызвало возражения сторонников включения диахронной перспективы и учета культурных особенностей и исторической семантики. Конференция не разрешила эти вопросы, но сам факт их постановки и спора между представителями различных историографических традиций позволяет надеяться на продолжение работы по сравнительной истории империй.