повествования [выделено автором. – М. Р.] интерпретирует результаты исторического исследования, была почти полностью оставлена без внимания. Это упущение кажется тем более серьезным, что именно в этом, скорее всего, и заключается сущность исторического знания: в историографии ценность исторического сочинения определяется не столько фактами, открытыми в нем, сколько нарративной интерпретацией этих фактов» [Анкерсмит, 2003. С. 13].

Труды Ф. Анкерсмита и других историков по проблеме нарратива утвердили в научном сообществе мысль о невозможности его верификации и, как следствие, породили весьма скептическое отношение к его познавательным возможностям.

Однако на излете постмодерна ситуация начала меняться. Ал. Мегилл отмечает: «…в последние тридцать лет, или около того [работа опубликована в 2007 г. – М. Р.], так много голосов было поднято в пользу ренарративизации многих областей исследования для придания им нравственной цели, здравого смысла, маргинальных голосов, независимой рациональности, демократических идеалов и пр.» [Мегилл, 2007. С. 175].

В то же время Ф. Анкерсмит, поставивший в работе 1983 г. проблему нарратива и исследовавший нарративную логику, продолжив разработку этой проблематики, пришел к отказу от понятия «нарратив», предложив заменить его более приемлемым для научного исторического познания понятием репрезентации: «Наконец, о нарративизме. Его использование в философии истории достойно сожаления. Например, нарративизм имеет тенденцию редуцировать историческую репрезентацию к рассказыванию историй, где, как и в случае с вымыслом, не существует требование репрезентационной адекватности. Рассказывая свою историю, романист обладает некоторой свободой, которая отсутствует, когда историки пытаются отдать должное прошлому, „каким оно было на самом деле“ ‹…›. Именно поэтому мы должны отказаться от понятия „нарративизм“ в пользу „репрезентации“. Последняя предполагает, что взаимодействие между репрезентированным и репрезентацией есть наш путеводитель и компас в поисках исторической Истины» [Анкерсмит, 2009. С. 15].

Не ставя перед собой цели сколь-либо подробно проанализировать понятия «нарратив» и «репрезентация», а также их соотношение, приведу лишь одно наблюдение Ф. Анкерсмита: «В отличие от словаря описания и объяснения, словарь репрезентации способен принять во внимание не только детали прошлого, но также и способ, которым эти детали были объединены в границах всей тотальности исторического нарратива» [Там же. С. 177]. На мой взгляд, именно эта особенность репрезентации делает ее релевантной для описания музейной экспозиции как результата исследовательской работы историка-музейщика.

Затронем еще одну проблему, непосредственно выводящую нас на возможности репрезентации истории, – проблему фрагментации исторического знания, смысл которой Ал. Мегилл видит в следующем: «Предположение, что единственная История существует, не может быть поддержано ни субъективно, как научное предприятие, ни объективно, как действительно большой нарратив, который можно рассказать сейчас или в будущем» [Мегилл, 2007. С. 294]. Ал. Мегилл справедливо замечает: «Вера в то, что синтез – это достоинство, а фрагментация – недостаток, глубоко укоренилась в культуре академических историков. Каждые несколько лет выдвигаются предложения того или другого синтеза. Давайте, однако, быть начеку, все призывы к синтезу – это попытки навязать интерпретацию…» [Там же. С. 256–257]. И далее: «…„синтез“ и „интеграция“ никогда [выделено автором. – М. Р.] не вбирают в себя все возможно существенные исторические феномены…» [Там же. С. 257].

Таким образом, «музейная история» (впрочем, как и «история историков») выскальзывает из-под влияния метанарратива, которого больше нет не только в качестве «нормативной» реальности исторического прошлого, но и в качестве конечной цели исторической науки – идеального результата, в который необходимо вписать репрезентируемый «фрагмент реальности». «Музейная история» обретает самостоятельность в репрезентации истории.

Историческая наука и социально ориентированное историописание в структуре современного исторического знания. Наиболее важная и одновременно наиболее спорная особенность актуальной ситуации, ситуации постпостмодерна, – разрыв исторической науки и социально ориентированного историописания, которое, подчеркнем, требует не меньшего, а, можно сказать, даже большего профессионализма, чем собственно наука, поскольку эта сфера, в отличие от научных исследований, имеет тенденцию ускользать от внимания экспертного сообщества. При этом важно отличать социально ориентированное историописание, с одной стороны, от научно-популярной истории, которая имманентно соответствует классической модели науки, изжившей себя уже к концу XIX в., а с другой – от так называемой публичной истории (public history), под которой понимается публичное выступление профессионального (университетского) историка. Причем во втором случае, если только не предполагать, по умолчанию, что профессиональный историк владеет истиной и не имеет иных задач, кроме как ее позиционировать, мы вынуждены будем вывести public history за пределы рассмотрения, поскольку она выделена по совершенно иному критерию, нежели научная и социально ориентированная история.

Убеждение в том, что задача профессионального историка – преодолевать «заблуждения массового сознания», является по-прежнему весьма устойчивым. Представляется, что эта позиция более характерна для англоязычной и, отчасти, французской историографии. Например, стоит оценить (пусть и в переводе) яркий дискурс американского историка (канадского происхождения) Ал. Мегилла, который, рассматривая вопрос в контексте проблематики памяти, пишет: «…мой тезис состоит в том, что история, скорее, должна элиминировать память и заменить ее чем-то другим [sic! – выделено мной. – М. Р.], что не так привязано к потребностям настоящего» [Там же. С. 101]. Но тот же автор вынужден признать: «Ориентированная на память историография есть особый случай более общей категории историографии, которую можно назвать аффирмативной, т. е. утверждающей, потому что ее главная цель состоит в том, чтобы утвердить и превознести определенную традицию или группу, чью историю и опыт она изучает» [Там же. С. 99].

Таким образом, в начале XXI в. складывается парадоксальная, на первый взгляд, ситуация: в условиях визуального и вещного поворотов в историческом знании, когда особо остро ощущается потребность исторической науки в актуализации информационных ресурсов музея, хранящего как раз вещественные и изобразительные исторические источники, происходит жесткое разделение / разрыв исторической науки и различных форм позиционирования исторического знания – в первую очередь социально ориентированного, – что не может не сказаться на взаимоотношениях «музейной истории» и «истории историков», поскольку существенная, если не ведущая, роль в позиционировании исторического знания принадлежит музею и эта роль усиливается в связи со все более заметным преобладанием в культуре визуального над письменным.

Итак, согласившись с идеей одного из ведущих теоретиков исторического нарратива Ф. Анкерсмита о том, что применительно к научному историческому познанию более корректно говорить о репрезентации истории, а не о ее нарративизации [Анкерсмит, 2009. С. 213–258], подчеркнем, что музейная экспозиция выступает, с этой точки зрения, как самостоятельная, равноправная с историческим нарративом (в строгом смысле) форма репрезентации истории. И именно осознание этого статуса, на мой взгляд, позволит снять сформулированное выше противоречие.

В этом контексте по-новому может быть рассмотрена проблема «музейного источника», который в структуре музейной экспозиции выступает как исторический факт, совокупность которых и выстраивается в музейную экспозицию по законам исторической репрезентации.

С этой точки зрения необходимо поразмышлять над еще одной проблемой, лежащей в плоскости источниковедения историографии, – включением каталога выставки в систему видов историографических источников [подробнее см.: Источниковедение, 2015. С. 525–560]. Исследование каталога выставки как историографического источника должно изменить ракурс его рассмотрения: каталог выставки должен восприниматься не только и не столько как форма публикации отдельных музейных предметов – исторических источников, но как целостная репрезентация истории.

Библиография

Анкерсмит Ф. Р. История и тропология: взлет и падение метафоры. М.: «Канон+» РООИ «Реабилитация», 2009. 400 с.

Анкерсмит Ф. Р. Нарративная логика: Семантический анализ языка историков. М.: Идея-Пресс, 2003. 360 с.

Археография музейного предмета: материалы международной научной конференции, г. Москва, 16–17 марта 2012 г. М.: РГГУ, 2012. 201 с.

Гайдук В. Л. Визуальный поворот в исторической науке в конце XX – начале XXI века // «Стены и мосты» – II: междисциплинарные и полидисциплинарные исследования в истории: материалы Международной научной конференции, Москва, Российский государственный гуманитарный университет, 13–14 июня 2013 г. М.: Академический проект, 2014. С. 148–156.

Источниковедение: учеб. пособие / И. Н. Данилевский, Д. А. Добровольский, Р. Б. Казаков и др.; отв. ред. М. Ф. Румянцева; Нац. исслед. ун-т «Высшая школа экономики». М.: Изд. дом Высшей школы экономики, 2015. 685, [3] с.

Лиотар Ж. – Ф. Состояние постмодерна. М.; СПб.: Ин-т экспериментальной социологии; Алетейя, 1998. 160 с.

Мазур Л. Н. «Визуальный поворот» в исторической науке на рубеже XX–XXI вв.: в поисках новых методов исследования // Источниковедение. ru [Электронный ресурс]. Электрон. дан. М., cop 2010–2015. URL: http://http://ivid. ucoz.ru/publ/lappo_150/mazur_ld/16-1-0-144 (дата обращения: 04.09.2015).

Мегилл А. Историческая эпистемология. М.: «Канон+» РООИ «Реабилитация», 2007. 479 с.

Проект «Моя история» // Фонд гуманитарных проектов. [Электронный ресурс]. Электрон. дан. М., cop 2013–2015. URL: http://www.romanovi-expo.ru/my-history/ (дата обращения: 16.05.2015).

Румянцева М. Ф. Историческая память и музейная экспозиция в ситуации постмодерна: размышления профессионального зрителя // XVIII век в истории России: Современные концепции истории России XVIII века и их музейная интерпретация. М.: ГИМ, 2005. С. 6–21. (Труды ГИМ. Вып. 148).

Румянцева М. Ф. Роль музеев в формировании исторического сознания: Международная научно-практическая конференция. Рязань, 25–28 апр. 2011 г.: материалы и доклады / Отв. ред. И. В. Чувилова. М.: ООО «НБ-Медиа», 2011. С. 16–26.