Глава 3

Добромира.

В столовой горит только центральная люстра, жёсткий белый круг света над огромным столом на десять персон. И несмотря на то, что ужинаем мы всегда вдвоём, стол накрывают «на всех». Будто Гордей вечно ждёт гостей-свидетелей, чтобы никто не усомнился: Черкасовы обедают по-царски.

Но никого нет.

Мы с Гордеем – две фигурки на пустой доске.

Муж уже здесь. Чёрный костюм сидит на нём, как броня: ткань натянута на широких плечах, воротник прижимается к строгой линии скул. В каждом движении осознание собственной авторитетности. Отмечаю всё отстранённо, будто смотрю на чужого мужчину: те же резкие черты, та же родинка на виске, даже легкий завиток темных волос на затылке – всё знакомое, моё.

И всё чужое.

Гордей поднимает глаза. В них нет больше тепла для меня, лишь молчаливая инвентаризация моего состояния.

– Садись, – кивает на стул по правую руку от себя.

Сажусь, заторможенно сжимаю в пальцах вилку.

Вчера он кормил меня клубникой, смеялся, перебирал мои волосы, и мир был цельным. А сегодня между нами пропасть из двенадцати процентов траста и тридцати шести миллионов долга.

Мы словно чужие. Люди, которых не связывает ничего, кроме контракта.

Мясо пахнет железом, желудок скручивает в спазме, но я упрямо вонзаю зубы в розовую плоть.

Не дрожи. Не выдавай себя.

– Ты не хочешь извиниться? – Стреляю в Гордея взглядом.

– Извиняются за то, о чём жалеют, – мимолётным жестом растирает тонкий шрам на запястье, но тут же одёргивает руку.

В бледном свете его глаза – чёрные зеркала.

– А ты не жалеешь?

– Нет. – Лёгкий кивок, будто он подсчитывает проценты в уме. – Я даже рад, что ты узнала правду.

От этих слов во мне что-то хрустит, как стекло под каблуком.

Он рад.

Моей сломанной вере рад.

Моей убитой любви. Израненной гордости.

– Приятного аппетита, Добромира, – добавляет, возвращая нож на край моей тарелки. – Ешь, тебе понадобятся силы. Завтра длинный день. Тебе нужно будет заняться документами благотворительного фонда.

Опускаю глаза. Вилка подрагивает в пальцах, но я всё равно подношу очередной кусок ко рту, чтобы не позволить ему увидеть, что мой мир рушится.

Солёный вкус железа.

Горькая правда.

И ни капли извинений.

– Ты дрожишь, – отстранённо замечает Гордей. – Замёрзла?

– Нет.

– Хорошо, – кивает. Стягивает с себя пиджак, накидывает на мои плечи. – Ешь.

Щёлкает дверь. Без стука входит Назар, младший брат Гордея.

Муж едва заметно напрягается. Я знаю, что на ужин Назара не приглашали.

– Минус четыре процента, брат, – бросает Назар вместо приветствия. – Инвесторы сегодня жуть, какие нервные.

– Временная коррекция рынка, – сухо. – Завтра отскочит.

Назар обходит стол, останавливается за моей спиной. Ладонь ложится на спинку моего стула.

– Завтра, завтра, – мурлычет, бросая папку перед носом Гордея. Подаётся вперёд, и горячее дыхание касается моей шеи. – Совет директоров, боюсь, живёт «сегодня». И нервничает, когда капитан корабля молчит.

Секунда, и Гордей, подцепив мой стул снизу, дёргает его к себе. Кладёт руку на моё плечо. Это не ласка, это колышек. Территория помечена.

– Гордей, «Черкасов & Co» за день потеряла четыре пункта капитализации. Совет директоров хочет услышать, что ты сделаешь к утру.

– К утру я сделаю то, что необходимо. Совет ничего не услышит, он увидит результат.

– Результат? – Назар заваливается на пустующий стул рядом со мной. – Видимо, ты нашёл волшебную кнопку. Или маленький семейный секрет?

Секрет весом в двенадцать процентов?

Сердце лупит по ребрам изнутри.

Гордей спокойно пододвигает к себе папку, но не открывает. Он смотрит не на цифры, он смотрит на брата. Словно на мишень.

– Мы оба знаем, кто в этой комнате рвётся к кнопкам.

– Я? – Назар улыбается одной половиной рта. Берёт мой бокал воды, медленно поворачивает в пальцах, разглядывая, как бликует свет на гранях. – Я всего лишь беспокоюсь о красоте фасада. Добромира, к примеру, сегодня бледна. Может, начальство доконало?

– Всё в порядке, – поджимаю губы.

– Серьёзно? – Он наклоняется ближе. Тёмная прядь падает на лоб, и в голубых глазах вспыхивает живой огонь. – Я видел, как ты сияешь, когда счастлива. А сейчас ты померкла.

Чувствую, как напрягается рука Гордея на моём плече, как сжимаются пальцы, но он быстро ослабляет хватку, словно с запозданием вспомнил, что мне может быть больно.

Хотя в свете последних событий я вовсе не уверена, что Гордею есть дело до моей боли.

– Мире хватает света, – в голосе мужа привычная сталь. – Ужин семейный, посторонним пора.

– Посторонний? А когда-то мы вместе гоняли по периллам лестниц за бабушкиным вареньем. Посторонним я стал совсем недавно. Напомни, почему? Ах, да, мы об этом не говорим!

Назар поддевает папку, вытаскивает один лист.

– Минус четыре сегодня, шесть – завтра. Люди бегут с тонущего корабля, Гордей. Может, им стоит увидеть, что кораблём руководит не робот, а человек?

– Спасибо за визит. Семья ценит твою заботу.

Назар встаёт плавно, как большой кот, и вновь наклоняется, чтобы забрать папку. Его губы почти у моего уха.

– Если станет тесно в этой крепости, достаточно одного звонка, лапуля, – шепчет он, но тут же добавляет уже громче: – Ну, рад был разделить хлеб-соль. Ох, как мне нравится, когда мы вот так собираемся, ребята! Прямо-таки настоящая семейная идиллия!

Насмешка в каждом слове.

Не оборачиваясь, он выходит из столовой.

Дверь закрывается, и столовая снова огромна и пустынна.

Гордей обходит стол, останавливается рядом. Пальцы скользят по моему плечу, ловят подбородок, поднимают взгляд к его глазам.

– Держись от него подальше.

– Боишься конкуренции? – Язык пульсирует от отчаянной дерзости.

– Я не боюсь. Бояться нужно тебе. Назар играет грязно.

Отставляю бокал на стол, так и не отпив.

– Ты тоже.

– Добромира, он хочет не тебя. Он хочет то, что даёт тебе цену.

Отталкиваю его руку, рывком встаю. Пиджак соскальзывает на пол.

– А ты? – Сверлю Гордея глазами, зло сжимаю челюсти. – Ты хочешь меня или то, что даёт мне цену?

В уголке его губ дёргается мышца. Едва заметно.

Первая неисправность в безупречном механизме.

– Не провоцируй, Мира, – он резко вжимает свои губы в мои. Поцелуй горячий, почти болезненный. Моё тело дрожит от смеси отвращения, ярости и неизбывного огня желания. Он прикусывает мою нижнюю губу, будто ставит клеймо, и отступает всего на сантиметр. – Запомни: один шаг к Назару, и я закрою тебе весь мир. Поняла?

Молчу.

Гордей давит на плечи, вынуждая сесть на стул.

– Ешь.

– Уже наелась, спасибо.

– Ты ничего не съела за ужином, – накрывает моей ладонью вилку, заставляет пальцы сомкнуться. От тепла его кожи пробивает током. – Ешь.

Поднимает с пола пиджак, встряхивает и возвращает на мои плечи. Тут же разворачивается и уходит.

Я остаюсь одна под холодным светом люстры.

Мне страшно до дрожи в коленях, но ещё страшнее признаться себе, что даже в этой тюрьме часть меня продолжает ждать, когда он скажет, что…

Любит.

А внутри, под ребрами, стук маленького сердечка напоминает о том, что теперь я отвечаю не только за себя.

Кладу ладонь на живот.

Тише, малыш… Мы найдём выход. Обоих королей можно обыграть. Особенно если они не знают, что партия уже началась.

Глава 4

Добромира.

Холл холдинга шумит, как улей, накрытый стеклянным куполом. Лифты гудят, люди шуршат бумагами, но я иду сквозь них, и звуки тонут в вате.

В приёмной фонда «Открытые сердца» меня уже ждут. Этот благотворительный проект – моя гордость и инициатива Гордея. Мы оплачиваем операции младенцам с врождёнными пороками и аномалиями сердца.

Чужие дети на билбордах. Наш ребёнок – всего лишь строчка в расчётах.

Горькая ирония.

Секретарь выкатывает стопку писем.

– Подписи нужны до обеда, Добромира Сергеевна. Партнёры из Германии требуют печати.

Сажусь за дубовый стол, ручка скрипит по бумаге.

Утвердить грант.

Одобрить счёт.

В каждой размашистой подписи нерв. Я решаю чужие судьбы, а свою больше не контролирую.

Последний лист. Ставлю очередную закорючку, сгребаю документы и иду к Гордею, его очередь подписывать. Но в кабинете пусто – муж на срочном совещании.

Направляюсь в противоположную сторону, к кабинету Назара. Из-за приоткрытой двери доносится ленивый свист.

Стучу костяшками пальцев.

– Входи, Добромира, – мурлычет Назар. – А то сегодня в офисе скука смертная.

Полупрозрачные перегородки, стеклянный пустой стол, на котором стоит лишь тонкий ноутбук.

Назар сидит на подлокотнике кожаного дивана, покачивает ногой, словно мальчишка, которому тесно в собственном теле.

– Ну, что там? Фонд опять делает добро? – Улыбается одним уголком рта.

– Добро не делается само, – кладу документы на стол. – Нужны подписи. Гордей занят.

Назар берётся за бумаги, даже не читает. Широкий росчерк, второй, третий.

– Так серьёзно, будто мы действительно спасаем мир, – шутит. – Брат заставил тебя работать секретарём? Тебе к лицу этот мученический блеск в глазах.

– Можно без сарказма? У меня сложный день.

Назар выгибает бровь.

– Хочешь, чтобы я стал серьёзным? Ладно. Зачем пришла на самом деле?

Палец скользит по обтянутой кожей ручке кресла.

В груди барабан.

Скажи. Проси. Действуй!

Глотаю воздух. На языке снова разливается металлический привкус.

– Мне нужен… Пропуск.

– Пропуск? – Хитрый прищур. – В смысле свобода?

Киваю. Слова рождаются тяжело.

– Я ухожу.

Назар присвистывает.

– Ну неужели ты решилась, лапуля? Что скажет наш суровый конунг?

– Он не оставил мне выбора.

Назар встаёт из-за стола, подходит ближе. В глазах насмешка, припорошённая холодом.

Черкасовы умеют парализовать одним лишь взглядом. Семейная черта.

– Свобода за так не бывает. – Он открывает ящик, достаёт серую пластиковую карту. – Обмен.

– Что тебе нужно?

Назар поднимает взгляд.

– Весь архив бэкапа из сервера: почта, черновики, скрытые отчёты.

– Взломать… Гордея?

– Вынуть диск-клонер, – легко пожимает плечами. – И давай не будем это драматизировать. В бизнесе как на войне.

Холодок разбегается от затылка по позвоночнику.

Предать?

Он предал моё сердце не моргнув, так почему же я сомневаюсь сейчас?

– Тебе страшно? – Тон Назара мягкий, почти ласковый.

– Он мой муж.

– И он плевал на тебя, – тихий смешок. – Ты перестала быть женой, когда стала фасадом. Решай, Добромира.

Тишина лязгает, как цепь.

В груди хрустит стекло воспоминаний: ловкие пальцы завязывают мне шарф, потому что пришёл холодный фронт.

Крыша старого вокзала, огни города отражаются в его глазах. Он целует меня в лоб, словно оберегает от всего хаоса мира.

Кончики наших пальцев соприкасаются на стенках огромного аквариума, и рыбки вспыхивают серебром.

Утро на его коленях. Он читает вслух новости, а я засыпаю прямо на тёплом плече, чувствуя, как вибрирует у него в груди на каждое слово.

Он выбрал бизнес, не меня.

– Если я отдам тебе архив… – Сглатываю нервно. – Что будет дальше?

– Давай по пунктам, – вытягивает перед моим носом три пальца. – Первое. В переписке Гордея лежат письма о том, что прибыль уже полгода рисуют тушью. Я покажу их двум топ-директорам-акционерам. И они, как испуганные воробьи, перестанут голосовать за твоего супруга. Второе. Когда топы дрогнут, банк «NordMerc» отменит льготную линию в сто миллионов. Без кредитного шланга компания начнёт задыхаться. Третье. Совет созовёт экстренное заседание и поставит ребром вопрос о том, не сместить ли Черкасова-старшего с поста. Я приду с голосами и скажу «да». – Он щёлкает пальцами, как фокусник, складывая их в кулак. – Итого: Гордей теряет трон, пакет акций идёт на торги, я становлюсь новым лицом империи, а ты обретаешь свободу и новый паспорт. Быстро и элегантно, не находишь?

В груди стынет.

– Он останется ни с чем?

– О, брось, – Назар бросает через плечо лёгкий смешок. – Его грёбаная гордость останется с ним. Её не отнимешь, даже если с Гордея снять шкуру.

– Это разрушит его.

– Не больше, чем он уже разрушил тебя, Добромира. Впервые в жизни Гордей Черкасов почувствует, каково это – оказаться уязвимым. – Назар прокатывает по столу пластиковую карту. – Последний шанс сказать «нет».

Моё сердце кричит: предательница!

Губы дрожат.

В мозгу рвётся тысяча тонких нитей, что связывали меня с мужем.