– Какие еще приметы? – неожиданно вступил в разговор Бирюков. Видимо, сообщение о сухом законе потрясло его до глубины души. – Ты про сухой закон серьезно, что ли, или треплешь, что на язык попало?

Вася обиделся, но старался не показать вида. Таксист должен быть совершенно ангельским, с точки зрения выдержки, существом, иначе нервов не напасешься и долго не продержишься.

– Зря ты так, парень. У того же Васи большого знакомый кума в органах работает. А кум ему баньку в Лобне топит, там у него домик свой и баня классная, своими руками все построил. Под пивко и веничек березовый да дубовый и запах пихты, – умеет зверюга париться, – тот и рассказал. Так что информация верная.

– Когда?

– В середине мая, точно не знаю.

Водитель помолчал, подумав, не выдал ли он ненароком первым встречным-поперечным государственную тайну, и, решив, что нет, продолжил:

– Бабка моя Мария Васильевна, меня, кстати, в честь отца ее назвали, говорит, последние времена приходят. Самолично мне место из Библии показала, где говорится, что царство Вила семьдесят лет только продлится. Клянусь, своими глазами видел. А теперь, если такие умные, скажите, кто такой Вил?

Бирюков пожевал губами, но промолчал.

В полной тишине Вася торжественно провозгласил:

– Владимир Ильич Ленин. Первые буквы составьте, что выйдет?

Вздохнул:

– Вил и выйдет. Мария Васильевна говорит, что Михаил меченый по Библии самый настоящий Антихрист. А что, я извиняюсь, у нашего Горбачева на лбу? Он-то и есть меченый Михаил.

– Твоя Марья Васильевна прямо дом Советов какой-то, – заметил Бирюков, которому начинал наскучивать бессвязный доклад таксиста на политические и религиозные темы. – Ты тут клерикализмом не занимайся, парню еще научный коммунизм на пятом курсе сдавать.

– Ничем я не занимаюсь, я женатый человек, у меня двое детей, – все-таки обиделся таксист и замолчал.

Между тем за разговорами доехали незаметно до Долгопрудного. На счетчике натикало три рубля с копейками. На улице Первомайской они попросили остановить возле восьмого корпуса. Нахимов протянул Васе маленькому пятерку, уцелевшую в битве с «налапниками» (Дато деньги ниже четвертной не признавал) и сказал:

– Сдачи не надо.

Вася не ожидал такой щедрости от простых, как оказалось, студентов, просиял лицом и ответил:

– Спасибо, ребята, извините, если что лишнего сболтнул.

– А ты все-таки за языком следи, Вася, – назидательно посоветовал Бирюков, – мало на кого напороться можешь. За Михаила меченого и принять могут.

– Да бросьте вы, не те уже времена, – неуверенно сказал таксист. – Волков бояться, в Долгопрудный не ездить.

Он рассмеялся и, дав по газам, развернулся на узкой дороге, демонстрируя мастерство московского таксиста.

– Я с этими «налапниками» в ресторане вчера встретился, – начал Бирюков, когда они медленно прогуливались по Первомайской.

Шел одиннадцатый час вечера или, скорее, ночи. Но для физтехов – самый разгар студенческой жизни. Кто-то возвращался из читалки, где, обложившись толстыми учебниками, усиленно готовился к зачетам и контрольным, кто-то совершал вечернюю пробежку. Кроме того, в КЗ, концертном зале, закончилось мероприятие, и со стороны учебных корпусов повалила куча народа. Нахимов услышал голоса студентов. Так и есть. В Долгопрудный приехала очередная знаменитость. Кто только не бывал в знаменитом Концертном зале. У Семена сохранилась пленка с записью концерта Высоцкого, и он давал ее послушать Нахимову. И сам любил иногда спеть под гитару «Чуть помедленнее, кони, чуть помедленнее, не указчики вам кнут и плеть…» Да, и для него песня тоже оказалась пророческой.

Видно, он напел вслух пару строк, потому что Бирюков услышал и добавил «Но что-то кони мне достались привередливые, и дожить не успел, мне допеть не успеть».

Опять пошли молча. Теплая апрельская ночь брала под крыло жителей славного города Долгопрудного, о котором мало бы кто и знал, если бы не росчерк пера высокого начальства об образовании нового вуза.

– Я ее с первого курса полюбил, – неожиданно начал Бирюков, и Александр внутренне собрался, насторожился. «Вот оно, признание, только в чем?»

Евгений продолжил:

– Красивая, умная, стройная, чувство юмора, даже одевается хорошо. Как не влюбиться? Мы же тут, на физтехе, девушек мало видим, хоть и приезжают к нам на дискотеки студентки из разных институтов, культуры, медицинского, педагогического, не то это все. А она все время рядом, на лекции, на семинаре, на дне рождения у одногруппника, даже на картошке. Вот и втюрился неожиданно для самого себя, а вот день вспомнить не могу. Так ведь не бывает, вчера не любил, а сегодня уже любишь, понемногу в процесс вплываешь. Словно кто-то на крючок тебя мягко, исподволь насаживает, пока не заглотишь весь. А потом можно голыми руками, без сачка брать, не сорвешься. На третьем курсе пошел в читалку, урматы подучить, в библиотеке книг набрал, уселся в первом ряду, справа, на крайнее место у окна, в оазисе из декоративных деревьев, читаю, задачки решаю. Потом вдруг посмотрел налево, и она там сидит, в том же первом ряду, только с другой стороны, через проход, тоже возле окна. На улице весна, листочки распустились, птицы поют. А мы сидим, как дураки, к зачету готовимся.

Бирюков замолчал. Они стояли возле корпуса номер три, где жили студенты ФАКИ. Во всех окнах горел свет. Кто-то решал задачи, кто-то играл на гитаре, а в некоторых комнатах, подобно заговорщикам, запирали двери и расписывали «пульку».

– А дальше? Ты подошел к ней? – все-таки не выдержал Нахимов.

– Нет, не подошел. Видел же, что она смотрит на меня, а не подошел. Встал, собрал книги, молча кивнул ей и пошел на выход. Книги сдал и сел на первом этаже напротив стенда с членами Политбюро, на один из стульев. А в Концертном зале хор репетирует, и так красиво поют. И вдруг смотрю, она со второго этажа тоже спускается и ко мне подходит. А я сижу. «Позанимался?» – спрашивает. «Да», – говорю. Она еще постояла немного, и ушла, грустная.

– А ты?

– Так и остался сидеть.

– Женя, мне кажется, она тебя любила тогда.

Бирюков зло махнул рукой.

– В том-то и дело, что нет! Кто я такой, чтоб меня любить?! На мне уже тогда клеймо разгвоздяя висело. А я ведь олимпиады выигрывал, такие задачки решал, что только одному Семену под силу были. Будь проклят тот день, когда меня в преферанс научили играть. Моя б воля, я б выкинул его из жизни. Как там у Хайяма «Если б я властелином судьбы своей стал, я бы всю ее заново перелистал, и безжалостно вычеркнув скорбные строки, головою от радости небо достал!» Сашка, будешь Хайяма читать, бери перевод только Германа Плисецкого. Остальные не вштыривают. А в читалку я пошел не учиться даже, как я теперь понимаю, а на нее лишний раз взглянуть, подсознательно влекло. Каждый день так случайно встречались, но заговорить с ней о своих чувствах не мог. Потому что уже тогда погибал. Нет, Сашка, Семена она всегда любила и хотела. А вот здесь облом и произошел.

– В чем же облом?

– Да ты и сам знаешь. Самая любимая женщина Семена – наука, и он ей никогда не изменял, даже с красивыми девушками, наподобие Наташки.

Нахимов слушал и никак не мог понять, о каком предательстве говорил Бирюков. Сейчас он производил впечатление несчастного, запутавшегося человека. Такой человек не мог причинить зла другу и товарищу, такому же физтеху, как он. Тем более Бирюков лучше многих понимал, что не простой физтех Семен Весник, такие люди рождаются редко, может, раз в столетие. Нет, не мог он предать Семена… Тогда что?

Из открытого окна четвертого этажа вылетела тарелка и со звоном разбилась на черном тротуаре. За ней последовала и другая. Товарищи отошли в сторону. От подгулявших студентов ожидать можно чего угодно. Нахимов знал, что все тот же общий любимец Вася Тищенко порой напивался до такой степени, что друзья несли его вчетвером в общежитие, если пьянка происходила не в общежитской комнате, а где-нибудь в ресторане, а на следующий день тот абсолютно ничего не помнил о вчерашнем загуле, о том, как приставал к незнакомым девушкам или пытался разбить зеркало в гардеробе, приняв свое отражение за корчащего рожи алкаша и о других постыдных вещах. А трезвый – просто паинька-мальчик с доски отличников в средней школе…

Снова раздался бой посуды, на этот раз уже в комнате, затем все затихло. Видно, соседи утихомирили буяна.

– Да, не зря французы говорят, шерше ля фам, – все никак не мог подступиться к заветному Бирюков, – где преступление, всегда ищи женщину.

Он опять замолк, поднял голову и посмотрел на четвертый этаж. Окно захлопнули, оборвав фразу «Уймись, Колян, заи…!» на самой задушевной ноте.

– А Семен словно не замечал ее любви. И вот он всегдашний парадокс, про который еще классик писал. Чем меньше женщину мы больше, тем меньше больше она нам. Нет, не то, – несмотря на подавленное состояние духа, Бирюков не мог обойтись без извечных шуточек. – Чем меньше женщину мы любим, тем больше нравимся мы ей.

– Легче, вроде, – ввернул Нахимов, смутно припоминая далекий урок литературы, на котором учительница читала отрывки из «Онегина».

– Не легче, а труднее, – вроде как не понял его замечания Бирюков.

Нахимов промолчал, и Евгений рассмеялся:

– Да это я сам тебя, Сашка, проверял, знаешь ты Александра Сергеевича или нет. Молодец, знаешь, – потом добавил тихо, – И тем ее вернее губим средь обольстительных сетей. Да нет, такую не погубишь. Такая сама, кого хочешь, в могилу сведет.

В студгородке постепенно становилось тише. Как ни удивительно, в некоторых окнах гас свет. Это значит, что в комнате собрались студенты, собирающиеся дружно пойти утром на первую лекцию. Более-менее хаотически комнаты составлялись только на первом курсе, а затем каждый подыскивал соседей, биоритм которых совпадает с твоим собственным.

По совершенно пустой Первомайской с горящими желтым фонарями проехала одинокая машина.

– Отцы-основатели знали, где физтеху располагаться. Ни машин, ни горожан, тишь да благодать. Люди стоят, а мозги работают. Ничего не отвлекает. В том же МГУ – уже не то. В гуще города заботы земные отвлекают. Как-то был в общаге у физиков. Там у них комнаты – как монашеские кельи. И названия чудные: зона А, зона Б. Потом мне кто-то сказал, что зэки строили. От них и осталось.

Бирюков постоял, достал пачку «Мальборо», закурил было сигарету, выкинул спичку на асфальт. Но потом резким движением вытащил сигарету изо рта и отправил ее щелчком в бреющий полет.

– Ладно, хватит тянуть кота за хвост.

Он оглянулся по сторонам и, понизив голос, произнес:

«В тот день мы все трое случайно или не случайно встретились. Семен, Наташка и я. Наташка шла с репетиции театральной студии. Семен в Лабораторном корпусе программу отладил и в общагу направлялся. А я без всяких дел в Долгопе оказался. Нет, вру, на нее просто хотел посмотреть. Подстроил так, будто случайно встретились. Как первокурсник какой-нибудь прыщавый. Она же на первом курсе в «шестерке» жила, на втором этаже. Так я вечером стоял и смотрел издалека на нее. Можешь себе такое представить? Значит, встретились мы втроем как бы случайно. Любовный треугольник произвольной формы строим, где моя сторона – самая безнадежная. Я люблю Наташку, она Семена, а Семен – науку. Но при этом все друзья, хорошо общаемся, подкалываем друг друга. И, самое главное, все друг про друга знаем, но только вслух не озвучиваем.

Бирюков заволновался, вытащил снова сигарету из помятой пачки, но теперь сигарету выбрасывать не стал.

– Сигареты «Мальборо», американские! Видел рекламу с участием красавчика ковбоя? Нет? Я видел в журналах разных иностранных. Дато пачку подарил. А мне все равно что курить, я хоть «Шипку» могу. Разницы нет, лишь бы дымом вдохнуть. Дато прознал, что у меня с собой пять тысяч и всячески обихаживал. Потом я только понял, что «налапники» они. Когда пять кусков поднял, можно пару-другую сотен отсегнуть, не жалко… Мне то что, а ты бы ни за понюх табака пропал… Отвлекся я… Извини…Так вот, все голодные были, с утра не жрали. Семен вообще есть всегда забывал, одним святым духом питался. Так поклюет что-нибудь и сыт весь белый день. Я в физтеховской столовой давно не обедал, все дома или по кабакам. Наташка тоже предпочитает сама готовить. А тут решили вспомнить молодость, младшие курсы. Поднялись на третий этаж. Ну там обычный галдеж, кастрюли громыхают, студенты между собой обсуждают мировые проблемы. И мы втроем в очередь встали.

У каждого поднос. Наташка впереди, за ней Семен, я замыкаю троицу. Как всегда, без очереди студенты лезут. Один из группы займет, и все потом перед ним подстраиваются. Один мужик, видно, аспирант, усатый бровастый мужик, орать даже начал. «Сколько вас там? Двести? Ах, всего лишь пять? У меня каждая минута дорога». А он с девушкой был. Та поспокойней. «Что ты такой агрессивный? Компот будешь или чай?» Аспирант понемногу остыл, вот счастье для мужика, когда спокойная женщина рядом есть. «Чай, но потом налью. А то будет, как ослиная моча». Успокоился, значит, даже метафорами заговорил. А один студент пересказывал перлы со вчерашнего концерта с Тяжловым и Кондратьевым. «Буржуазная наука все правеет. А наша как стояла здесь, так и стоит и будет стоять! Ну и что, что у них приборов в десять раз больше, зато у нас они в десять раз больше! Задача Капицы: в Японии не слышно голос Лондона. Найти длину руки Москвы». И еще что-то в этом духе. Мы тоже послушали и посмеялись…Наконец очередь рассосалась, и до кассы мы доковыляли. Наташка сама хотела заплатить, но Сема, конечно, не позволил. А я, как всегда, хотел «Плачу, мол, за всех». Для меня сущая мелочь. Там ведь на всех около трешника выходило. Но ты знаешь Семена, – принципиальный, как тибетский монах. Не поощрял моих картежных заработков и не хотел лично участвовать в их трате. У меня на рубль семь копеек насчитали, как сейчас, помню. Дурацкая привычка из преферанса все цифры запоминать. Взял борщ, салат винегрет, сто грамм сметаны, картошку с рыбой, чай и три кусочка хлеба. Остальные – примерно то же самое. Молочный суп никто не захотел, а борщ с плавающим в нем комочком густой сметаны выглядел крайне аппетитно.

Наташка первая пошла в дальний конец столовой, свободное место отыскала и оттуда помахала нам. И вот мы все три подноса взгромоздили на стол.

Тут Наташа села на стол и, всплеснув руками, говорит:

– Столько лет сладкого ничего не ела, хотела же кекс взять и забыла.

Семен, как джентльмен, отодвинул стул и пошел за кексом. Там они и, правда, вкусные. По четырнадцать копеек которые. Особенно если еще сверху сметанки положить…Так, что я совсем не удивился, что Наташа захотела именно их. И сам бы не отказался, да неудобно перед девушкой сластеной выглядеть. А Семен никогда сладкого не ел, поэтому такой сухой, как футболист, всегда был. Поджарый. Таким и должен быть мужчина. А я вот из-за преферанса и вина да разных закусок жирок нагулял.

Бирюков с отвращением ткнул себя в живот, где, действительно, ремень туго обтягивал намечающееся брюшко.

– Семен, значит, за кексиком пошел, а Наташа за большой ложкой потянулась, хотела протереть и вдруг на пол уронила. До сих пор ее звон в ушах стоит…

Тут уж я джентльмена из себя строить начинаю.

– Сейчас я, Таша, ложку тебе чистую принесу, а ты, если хочешь, мою пока возьми. Я еще не прикасался к ней.

Она сидит, улыбается, но ложку мою не берет, ждет всех, чтобы вместе трапезу, так сказать, начать.

Все столики уже заняты, за ними по четыре, по три студента сидят и едят красный наваристый борщ, бефстроганов или рыбу, салат из винегрета или белокочанной капусты с красной морковью. Короче, набивают брюхо для дальнейшей борьбы с гранитом науки.

Усатый аспирант с девушкой своей уже первое блюдо доедают. Он совсем успокоился, по руке ее гладит и обиды на первокурсников, заставивших лишние десять минут голодать желудок, забыл как страшный сон. Ты, кстати, знаешь, Саша, какой физтехам чаще всего сон снится? Как сидишь на экзамене, а сдать не можешь. Даже сам Ларин признался на семинаре, что и его такой сон донимает, и он в холодном поту просыпается. А мне еще дополнительное наказание Морфей насылает: иногда снится, что я во второй раз на физтех поступил, и уже ни одной лекции, ни одного семинара не пропускаю, хочу на красный диплом вытянуть. Потом просыпаюсь и думаю, лучше красная рожа и синий диплом, чем наоборот. На том и успокаиваюсь…Первокуры тоже шумно едят, гормоны так и играют, кое-кто оборачивается, на Наташу поглядывает. А то! Красивая девушка на физтехе никогда не бывает одинокой, она как яркий огонек для мотыльков. Тут, главное, крылышки не обжечь, а то больно падать будет.

Иду я за чистой ложкой, вижу Семена, доставшего из кошелька мелочь, чтобы без очереди сунуть четырнадцать копеек и уйти со сладкой добычей. Ну что, обычное дело, даже усатик не возмутился бы и не посчитал данное проникновение без очереди беспределом. А я ложку почище да поровнее выбираю, и вдруг какой-то крик от стола первокурсников доносится. Оглянулся, но ничего особенного не стряслось. Это древний инстинкт у нас – реагировать на всякую мелочь. От первобытного человека досталось. Скрипнет ветка, у него сразу сердце в пятки. Думает, тигр или медведь на его нежную плоть нацеливается, сожрать готовится. Пращур прыгает в сторону, бежит что есть мочи, а оглянется, – это ушастый зайчик владения свои обегает… Так и я… Обернулся словно на опасность какую, а это юнцы о чем-то громко дебатируют. Но юнец-то сразу из моего поля зрения выпал по очень простой причине…»