А Люциус продолжил удивлять: заставлял предметы то вздыматься в воздух, то исчезать в руках изумленных зрителей, сходу вытягивал из колоды загаданные в зале карты; превращал вино в воду под восторженные возгласы. Нина совсем забылась. Весь вечер с ее губ не сходила улыбка, а с лица – искреннее удивление. Поставив удовольствие выше скепсиса, она погрузилась в волшебство, как наивный ребенок; глаза ее блестели от возбуждения, а душа переполнилась ликованием.

– Для следующего номера мне понадобится доброволец.

Желающих оказалась уйма, – одновременно в воздух взметнулся десяток рук. Люциус непринужденно спрыгнул со сцены и встал рядом с Ниной. Он прикинулся задумчивым и с притворным усердием изучал кандидатов. Все в нем намекало, что «жертва» давно известна.

Он протянул руку Нине. Неловкое смущение вмиг сковало девушку в оцепенении. Она робко подняла глаза, ограниченная выбором: согласиться на предложение или остаться в зрительном зале, не испытывая сюрпризов. Люциус ободряюще улыбнулся: его открытый взгляд и внешнее спокойствие рассеивали опасения. Дернувшись рукой, Нина коснулась пальцев иллюзиониста. Люциус просиял радостью. Он сжал ее ладонь так бережно, словно Нина вся состояла из хрусталя, и повел за собой на сцену.

Оказавшись под прицелом множества изучающих взглядов, Нина ощутимо напряглась. Все глаза, что любили Люциуса с трепетом и восторгом, сошлись на ней. Среди неясно подсвеченных зрителей в последнем ряду встретился Грейсон. Даже издали можно было заметить настороженный прищур, с которым он следил за сценой. Справа сидел Джеймс и всем видом выражал незаинтересованность. Ричард спал. «Чего ради они ехали?» – стоило Нине ненадолго отвлечься на знакомые лица, как в следующее мгновение она оказалась между двух огромных зеркал в бронзовых рамах. Реквизит возник без возни, без малейшего звука, хотя старинные, по всей видимости, зеркала выглядели очень увесистыми.

– Уверяю, такого вы еще не видели, – обратился к публике Люциус. – Впервые я хочу продемонстрировать магию порталов. Пройти через зеркала будет не сложнее, чем в открытые двери. Попробуй, – жестом он пригласил Нину столкнуться с отражением.

Сказанное привело ее в недоумение: борьба с твердой поверхностью стекла казалась перспективой глупой и крайне незаманчивой. Нина в страхе оглядела зрителей, – в глазах толпы застыло ожидание чуда. Призванная то ли разочаровать, то ли впечатлить их, она недоверчиво дотронулась гладкой поверхности. Отражение колыхнулось под пальцами и разошлось кругами, как вода. По ту сторону стекла Нину влек мистический зов, заставив тело двинуться вперед. Зеркало приятно обволокло ее, затягивая в неизвестность.

Мир перевернулся с ног на голову, сделал полный оборот и замер в непроглядном мраке. Новый мир казался пустым – ни света, ни звука. Откуда-то сквозило холодом, как из одинокой ледяной бездны.

Не успела Нина привести в ясность мысли, как вспыхнули мутные прожекторы, осветив зрительный зал. Она заглянула в толпу и обомлела. Из убитых временем кресел на Нину уставились изъеденные язвами лица, – кто вперился одним глазом, у кого глазницы и вовсе были пусты и незрячи. Изорванная кожа висела на публике подобно лохмотьям, обнажая кости и червивую плоть; сквозь истлевшие ткани виднелись зубы, покрытые черной гнилью. В иных обстоятельствах Нина пошутила бы, что в прошлом так выглядели завсегдатаи «Континента» после полуночи, но было совсем не до смеху.

Страхолюдины молча смотрели на нее, будто надеясь на что-то.

Другой прожектор обнажил сцену – ветхую, гнилую, покрытую густым слоем пыли и паутины. В брошенном кругу света, свесив ноги, сидел мертвец, по виду ничем не отличавшийся от толпы в зрительном зале, – за разлохмаченными краями кожи проглядывало трупное мясо и кости, половина лица съедена насекомыми, голубые глаза под жеванными веками удивительно напоминали дядюшку Сэма. О сходстве говорили и светлые, путанные волосы, и узнаваемые в грязном отрепье предметы одежды. Только Сэм носил разом копию куртки шерифа, джинсы «пирамиды» и остроносые ботинки на ногах.

Отбросив сомнения, Нина села к нему на край сцены. От Сэма пахло табаком и влажной почвой. Мертвец прервал гнетущую тишину щелчком зажигалки и закурил. Сигаретный дым попер из всех щелей изодранного тела.

– Memento mori, – устало заговорил голос Сэма. – Знаешь, что это значит?

– Помни о смерти, – Нине померещилось, что она видела пульс в груди мертвеца, и на собеседника старалась больше не глазеть. Все внимание уперлось в носы ботинок.

– Один мой приятель сказал, что ты снова забыла.

Происходящее казалось сном, а слова ненастоящего Сэма – сонным бредом, но на всякий случай Нина спросила:

– И что это значит?

– А то и значит, – с этими словами Сэм спрыгнул со сцены и, еле перетаскивая гнилые ноги, побрел через зрительный зал. – Либо ты, либо тебя. Я всегда учил цепляться за жизнь, даже самую дерьмовую, и что теперь?..

– Подожди, – обронила ему в спину Нина, – куда ты?

– А чего тебе еще от меня надо? Все, что я мог, я дал тебе при жизни. Не разочаровывай, – Сэм не сбавил шагу, даже не обернулся. – Выход знаешь где. Еще раз появишься здесь – мало не покажется.

Зрители медленно поднялись с мест и двинулись в проход, выстраивая между Ниной и Сэмом стену. Он удалялся все дальше и дальше, пока не исчез в слепяще-белом выходе.

Что там, за пределами этого жуткого театра? Мертвецы не пускали узнать. Еще не пришло время.

Темнота. Неизвестно, сколько она длилась, прежде чем Нина начала каждой клеточкой сознания продираться сквозь нее. Сперва появились звуки, затем проснулись ощущения. Прозябая в тумане, она едва чувствовала чьи-то руки, которые не давали упасть. В бледно-желтом свете прокрадывались мужские черты, складываясь в узнаваемое лицо Люциуса. Нина никогда не видела его таким напуганным.

– Порядок? – спросил он и голос исчез в невообразимом гвалте оживившегося зала:

– Браво!

Публика взорвалась аплодисментами.

Проступившая под ногами твердь быстро отрезвила. От зеркала, куда Нина отважилась войти, осталась узорная рама и поблескивающие на сцене осколки. Зеркало-выход высилось над ней невредимым, – отражение дразнило собственной недоуменной физиономией.

Где-то за стеклом был Сэм…

Нина с трудом держалась в приступе головокружения. В шумном месиве толпы она вдруг зацепилась взглядом за бледного человека в черных одеждах; он направлялся к выходу за спинами последнего ряда. Его имя мгновенно всплыло в памяти. Винсент.

Борясь с маревом, Нина устремилась за ним. Она неуклюже расталкивала засевших в проходе людей, преодолевала коридор, как полосу препятствий, до тех пор, пока в лицо не ударил желанный порыв ветра. Нина жадно тянула прохладу, цепляясь за остатки ясного сознания, и внимательно обшаривала глазами округу. На улице не было ни души. Винсент пропал, как очередная немыслимая чушь, которая из раза в раз уже утомляла. К горлу подступила тошнота.

– Ты как? – Грей обхватил Нину за плечи, встревоженно осматривая ее побледневшее лицо.

От переизбытка чувств она потеряла все слова. Из «Эль Рея» доносился шквал аплодисментов. Ничего, кроме хвалебного «браво», в гоготе зрителей не улавливалось.

– За такие фокусы можно и по физиономии получить, – со знанием дела отметил Джеймс, доставая из кармана кожаной косухи сигареты. – Порталы, ага, как же.

Грей неприязненно глянул на него и сильнее сжал плечи Нины. Тело вдруг накрыла теплая волна упоения: суетливые мысли угомонились, сердце выровняло ритм. Как будто кто-то укутал меховым пледом, в котором было тепло и безопасно. Лишь после того, как взгляд Нины вновь стал здравым и осознанным, Грей отпустил ее.

– Люку явно следовало выбрать кого-то менее впечатлительного, – злорадно сообщил Ричард. Нина сделала вид, что не заметила его появление.

Из театра потянулись довольная публика, и выглядела она вполне себе обычно. В пролетающих разговорах то и дело мелькали льстивые фразы красоте и талантам артиста.

– Все закончилось, идем к машине, – предложил Грейсон.

Черные, карие и золотистые глаза ждали ответа.

– Мне нужно проверить Люциуса, – неожиданно заявила Нина, почувствовав острую необходимость в его обществе.

К счастью, возражать никто не стал. Грейсон попросил у Джеймса прикурить, прежде чем троица удалилась к парковочному месту.

В смятении мыслей Нина шла в театр «Эль Рей». Мозг, вообразив себя заумным аналитиком с утренней телепередачи, пытался запустить сложный интеллектуальный процесс на тему: «В какой момент я сломался?». В голове все смешалось, и как восстановить размытые границы между иллюзиями и безумием, теперь одному дьяволу было известно.

Преодолев пустую сцену, Нина интуитивно нашла за бархатной портьерой коридор с гримерками. Густая тьма здесь пахла затхлостью и пылью, обволакивая душу холодом. Того и гляди заиграет тревожная закадровая музыка, которая должна обозначить, что вляпался ты, дружок, не по-детски. Лишь тонкая полоска света из приоткрытых дверей разрезала черную бездну, хоть как-то деля ее на плоскости. Негромко ступая, Нина подобралась к гримерке Люциуса и занесла руку, чтобы постучать, но остановилась, когда увидела иллюзиониста.

В мертвенном освещении гримерного зеркала сгорбленный силуэт неподвижно навис над облупленным трюмо: руки уперты в столешницу, голова низко склонилась, закрыв лицо волосами. Тело тряслось лихорадочной дрожью, – Нина ощущала, как от Люциуса тянется волна озлобленности. Вдруг он зарычал, как от бессилия, и со страшным остервенением ударил по зеркалу перед собой. С тупым звоном от места удара к раме расползлись узоры кривых линий, несколько мелких осколков отскочили на пол.

Нина отпрянула от дверей, сердце испуганно забилось птицей в груди. Взбрело на ум, что именно его гулкий стук привлек внимание Люциуса. Искаженные яростью черты иллюзиониста вмиг расплылись в радушии. Резкая смена лиц вселяла что-то неуютное.

– Люциус? – несмело позвала Нина, будто хотела удостовериться, что это в самом деле он. – Ты как? – очевидно, скверно, но девушка почувствовала нужду задать вопрос, который хоть сколько-нибудь претендовал на резонность.

– Замечательно, – пожал плечами Люк как ни в чем не бывало. – Проходи и закрой, пожалуйста, дверь.

Она послушно пересекла порог коморки, – какой-никакой вид «гримерной» помещению придавали только лампочки на побитом зеркале. Люциус плюхнулся на засаленный диванчик и обреченно запустил пальцы в волосы. На место улыбчивой маски пришла печаль. Нина села рядом, не совсем понимая, что нужно делать при виде огорченного человека. Испытывая неловкость, она опустила глаза и сказала:

– Здорово у тебя получаются эти фокусы. – Слова, которые должны были ободрить, прозвучали так кисло и скованно, что будь в комнате цветы, они бы наверняка разом скуксились. Нина не умела сочувствовать от сердца.

– Это моя мечта – создать грандиозное зрелище, написать феерию, гастролировать по миру. – Голос Люциуса звучал низко, вкрадчиво. – Быть может, однажды так и будет.

– Почему не сейчас?

В ответ он откинулся на подлокотник, подпер голову рукой и лукаво усмехнулся:

– Сначала мне нужно закончить другое шоу…

Нина поджала губы и понимающе кивнула, хотя поняла ровно столько, сколько Люциус позволил. Выжимать из него подробности не было ни сил, ни желания.

– А ты девочка, которая не задает вопросов. Прямо не устаю восхищаться, – с певучей интонацией произнес он.

На некоторое время коморка утонула в тишине. Люциус неотрывно блуждал взглядом по лицу Нины, сначала – с явственной заинтересованностью, чуть погодя – с закравшейся печалью.

– Люк?

– Да? – не меняя позы, отозвался иллюзионист.

– В портале я видела сон. Про моего знакомого – Сэма. Он сказал, что я забыла о… – Нина вдруг услышала себя и замолкла. С чего бы ей взваливать на Люциуса бред воспаленного ума? Как будто он лично организовал ее встречу с Сэмом.

Люк вопросительно поднял брови, очевидно не уловив ее мысль. Чтобы сгладить конфуз, Нина решила быстро замять сказанное:

– Как у тебя получился фокус с зеркалами?

– Даже не надейся.

– Мастера не раскрывают секретов? – прищурилась она.

– Время еще не пришло. – Люциус выпрямился. – И, Нина, не думай об этом. Ты здорова, – доверительно добавил он, взглянув на часы. – Кстати, о времени. Кажется, нас ждут.

Вернувшись, Нина встала под душ. На грудь навалилось напряжение, будто бы тяжесть минувших дней буквально обрела вес. И в самую пору разразиться рыданиями. Но слезы не шли. Эту способность Нина давно утратила вместе с погибшим умением сочувствовать.

Страшнее было то, что она не видела в этом явлении ничего предосудительного. Ей вполне себе хватало эмпатии когнитивной. Нина хорошо понимала других, но в деликатных ситуациях реагировала с трудом.

Тет-а-тет с Люциусом словно поддел какую-то застарелую, высохшую рану. Заставил напомнить об эмоциональных оковах.

Ночью она пробудилась от крика по соседству и, не справившись с бессонницей, вышла на балкон. Первый снег окутывал город, а Нина все думала о неопределенном будущем, несуразном настоящем. Морозный воздух сработал лучше всякого снотворного: она вернулась в комнату и не заметила, как уснула под убаюкивающее пение фортепиано.