III. Ранее

Громче всех разговаривает молодая парочка в центре зала. К роскоши они не привыкли и решили поужинать здесь в честь первой годовщины свадьбы. Она поглядывает на другие столики, надеясь встретить какую-нибудь знаменитость, он старается не думать об астрономическом счете, который ему выставят. Он и раньше знал, что здесь дорого: ресторан находился на верхнем этаже бутика, в который они и соваться боялись (правда, она-то уже не раз в нем бывала – регулярно заходит, чтобы посмотреть на новые коллекции), а увидев цены в меню, пришел в ужас. И все-таки ему не хочется просить жену умерить аппетит, ведь она ждала этого вечера целую неделю и перемерила все свои купленные на распродажах вещи от «Zara», выбирая наряд.

Ему двадцать семь лет, ей двадцать девять.

В нескольких метрах от них в одиночестве ест суши-сет какой-то немец. Он читает американское издание «Собирателя костей»^[1] и с легким неудовольствием отмечает про себя, что за последние годы совсем позабыл английский. Он с трудом продирается сквозь текст, хотя раньше уже читал этот роман на немецком. Он возглавляет компанию, производящую микрокомпоненты, и ему редко представляется случай попрактиковаться. Немец думает, что неплохо бы снова начать заниматься с репетитором, хотя одна мысль об этом нагоняет на него тоску. Он чувствует, что слишком стар, чтобы вновь сесть за парту, и подозревает, что память у него уже не та, что прежде. Он обожает суши и ужинает здесь раз в неделю, обычно в одиночестве.

Ему недавно исполнилось шестьдесят.

За большим круглым столом у окна, тщательно затененного белыми занавесками из органического хлопка, сидят диджей, его подруга, агент и владелец пригородной дискотеки. Они слушают официанта, который, прежде чем раскрыть перед ними меню, осведомляется, нет ли у них аллергии на какие-либо продукты. Диджей собирается сообщить: «У меня аллергия на сырую рыбу», не подозревая, что официант выслушивает эту шуточку почти ежедневно и уже не в силах заставить себя улыбнуться в ответ. Раньше диджей был солистом подростковой группы, одна из песен которой три года назад вошла в топ-десятку хит-парада. Около двухсот ночей в год он играет сеты в модных клубах. Диски больше не продаются, так что крутить пластинки – профессия будущего.

Девушка, держащая его за руку, на которой не меньше колец, чем в Лурде исцелений (все в имидже диджея немного чересчур, включая этническую татушку под затылком и обесцвеченную шевелюру), надеется, что на этот раз он останется на выходные или, может, попросит ее поехать с ним. Не то чтобы она была его девушкой – он звонит ей, только когда собирается провести ночь в городе, – но она знает, что они на одной волне. Чувствует каждой клеточкой тела. Сегодня днем, после того как они занялись сексом у него в номере, он распахнулся ей навстречу, как маленький ребенок, смеялся и шутил. Разве стал бы он так себя вести с какой-нибудь левой девицей? Он даже признался, что собирается вскоре сменить агента на более толкового и уравновешенного. Такие новости кому попало не доверяют, правда?

Тот самый агент вовсе не дурак и уже чует, чем дело пахнет. Мечтая о сигарете, он отчаянно пытается вспомнить название фильма, где Вуди Аллен играет импресарио, которого вечно кидают артисты. Вот уже около месяца диджей упрямо избегает обсуждать планы на будущее, а это, блин, явно тревожный звоночек. Придурок навострил лыжи, стоило ему добиться первых успехов. А ведь за этим стоит его труд, это он сделал тысячи звонков, настаивал и валялся в ногах, лишь бы выбить для диджея побольше эфирного времени. Кто добился для него приглашения на церемонию вручения наград Эм-ти-ви? Кто пристроил его на радио? Агент решил, что после шоу задаст диджею пару вопросов, хотя при мысли о том, что́ тот ему ответит, у него портится аппетит.

Владелец дискотеки не принимает особого участия в беседе, которая по большей части представляет собой монолог музыканта, рассуждающего о новых тенденциях в музыке, которые он предвосхитил, и лишь надеется, что ужин скоро закончится. Что до него, так он считает, что лучший альбом в истории – пластинка «Пинк Флойд» «The Dark Side of the Moon», а новомодные диджеи в подметки не годятся рокерам старой гвардии. Но такое ведь не брякнешь парню, которого уже нанял, заплатив ему две штуки евро черным налом, чтобы он обеспечил народ твоей дискотеке. Тем временем он улыбается девчонке и думает, что она горячая штучка, фигура как у модели, а мордочка наивная. Он так и видит, какие непристойности она могла бы вытворять с таким личиком. Когда диджей свалит, он позвонит ей и пригласит поработать промомоделью в своем клубе. «Это отличный шанс пробить себе дорогу в шоу-бизнесе. Только не говори, что никогда об этом не задумывалась. Поверь моему слову».

Диджею двадцать девять лет, агенту тридцать девять, владельцу дискотеки пятьдесят, девушке семнадцать, а официанту двадцать два.

За столиком у входа ожидает десерта пожилая пара: он заказал мороженое со вкусом зеленого чая, она – моти с начинкой из сои и пасты красных бобов, хотя к предыдущим блюдам едва притронулась. Они пришли в ресторан первыми, когда в зале было еще пусто и тихо. Муж не раз спрашивал, все ли в порядке, но она только улыбалась: «Все хорошо, просто у меня сегодня нет аппетита». Они живут вместе уже почти полвека. До пенсии он сделал недурную карьеру на госслужбе, пока она занималась воспитанием двух сыновей, которые теперь звонят им по крупным праздникам. За эти годы ей изредка приходилось мириться с его изменами, давно прекратившимися и полузабытыми, а ему – с ее периодическими нервными срывами, когда она не находила сил вылезти из постели и лежала с задернутыми шторами, избегая солнечного света. Со временем они так притерлись друг к другу, что все их разногласия сгладились, они слились воедино и очень зависели друг от друга. Поэтому сейчас она не находит слов, чтобы сказать ему, что результаты анализов оказались необнадеживающими: сомнений в том, что у нее опухоль молочной железы, не остается. Ее пугает не столько смерть, сколько то, что он останется в одиночестве. Она переживает, как он справится без нее.

Ему семьдесят два года. Ей шестьдесят пять.

Через два столика от них сидят четыре албанки и мужчина с греческим профилем. Девушки работают в модельном агентстве, а ему платят, чтобы он повсюду их сопровождал. Ужинать с ними перед важными дефиле входит в его профессиональные обязанности. Он присматривает за ними, помогает им, а главное – следит, чтобы они не наделали глупостей. Поэтому он купил им грамм кокаина, и теперь девочки еле дотрагиваются до еды. Сам он не любитель наркоты. Он не употребляет и, будь его воля, поставил бы всех барыг к стенке. Но он также знает, что запрещать девочкам нюхать бесполезно. Если он не купит им кокса, они достанут его у парней, которые с пакетиками наготове дежурят в своих «кайеннах» у дома, где живут модели. Запри девиц в комнате, так они вылезут через окно. Всегда рады потусоваться и нанюхаться. На кастинги притаскиваются с мешками под глазами и опухшими физиономиями. Кокс отбивает у них аппетит и страх, что они недостаточно красивы или хороши. Прежде чем распрощаться, он даст им еще грамм. Остается только надеяться, что на сегодня им хватит.

Разговор за столом не клеится: девушки едва способны связать два слова по-английски, зато хохочут без умолку. Они обсуждают между собой по-албански, не гей ли он, а может, хочет затащить одну из них в постель. На самом деле ни то ни другое. Он не гей, просто модели ему не нравятся. По его мнению, они шумные и глупые, он с трудом отличает их друг от друга. И они наводят на него тоску.

Ему тридцать пять, двум девушкам по девятнадцать, еще двум – восемнадцать и двадцать.

Метрдотель проводит в зал четверых японцев. Это представители одной из популярнейших на Западе сети магазинов по продаже мебели и предметов интерьера в азиатском стиле. Последние семь дней они занимались переговорами с местными оптовыми торговцами. Это была довольно унизительная для них неделя. Похоже, все, что интересует европейцев, – это стереотипы вроде белых татами, диванов-футонов из кедрового дерева и фонариков из рисовой бумаги.

Многие из оптовиков были неприятно удивлены тем, что их фирма не изготавливает декоративные катаны, а в Японии не осталось самураев. Самый молодой из четырех японцев обещает себе, что, как только сменит работу, разошлет всем клиентам фото своего дома, интерьер которого оформлен в западном стиле, за исключением подаренного родителями жены стола. У него даже «ПлейСтейшн» нет.

Завтра они летят обратно в Токио, и есть японскую еду в их планы не входило. Но директор магазина пригласил их на ужин, и отказать они не могли. Сами они предпочли бы местечко повеселее, где можно было бы расслабить узлы на галстуках и посмеяться за бокалом вина. Однако сложилось иначе, и им оставалось лишь смириться.

Японцам пятьдесят, сорок пять, сорок и тридцать шесть лет. Метрдотелю – пятьдесят пять.

Женщина, сидящая лицом к залу, не сводит глаз со входа. Когда кто-то проходит мимо, она поворачивает голову, чтобы ни на секунду не выпускать из виду дверь. С тех пор как она села, она не произнесла ни слова, не сделала ни глотка воды, не взглянула на список дежурных блюд. Она только смотрит, положив одну ладонь на колено, а другую – на скатерть. Когда официант спросил, готова ли она сделать заказ, она ответила, что кое-кого ждет, и на мгновение подняла взгляд на него. Официант не увидел в ее глазах собственного отражения. Они смотрели сквозь него, как будто его не существовало. Про себя он подумал, что не хотел бы оказаться на месте человека, опаздывающего к ней на встречу. Похоже, она не из тех, кто легко прощает.

Ей тридцать один год, официанту двадцать девять.

И пока женщина с холодными глазами вскакивает из-за стола, диджей готовится отмочить очередную шуточку, немец доходит до сотой страницы романа, молодая жена собирается заказать дегустационное меню из двадцати блюд, японские бизнесмены отказываются отведать саке, а одна из моделей встает, чтобы отойти в туалет и вынюхать последнюю дорожку…

Время замирает.

IV. Старые друзья

1

Мужчина в кожаной куртке вернулся. Он, как обычно, нервно переминался с ноги на ногу на углу улицы Тибуртина Антика. Данте Торре наблюдал за ним со своей застекленной террасы на шестом этаже, безуспешно пытаясь поймать его взгляд. Он знал, что мужчина в куртке прождет еще час, до половины первого, когда перед начальной школой начнут собираться матери, и тогда медленно, шаг за шагом, начнет отходить подальше. Когда двери школы распахнутся, он уже будет в двадцати метрах от толпы. На мгновение задержав взгляд на детях, сбегающих по лестнице в объятия родителей, которые за руку поведут их домой, мужчина в куртке исчезнет за древними стенами и покажется снова только два-три дня спустя, в тот же самый час. За время ожидания он успеет покурить по меньшей мере четыре раза, но, если к моменту открытия дверей у него в зубах будет дымиться сигарета, он тотчас же ее затушит.

Единственным, что изменилось за две недели, прошедшие с тех пор, как Данте заметил мужчину впервые, была его одежда. Если раньше он приходил в футболке, то потом переоделся в байкерскую косуху из кожзама с принтом в виде медвежьей морды на спине. Погуглив, Данте узнал, что это куртка дешевой китайской марки.

Данте долго разглядывал мужчину.

– Сколько еще ты будешь ждать? – тихо спросил он и повернулся в кровати лицом к мансардному окну: лужица воды на стекле над ним напоминала череп – два пузырька воздуха вместо глаз и легкая рябь посредине вместо носа.

Он поелозил на матрасе, пока на череп не наложилось отражение его лица. Очертания совпали идеально, но иллюзию тут же разбила упавшая с водосточного желоба дождевая капля. Данте вздрогнул и натянул одеяло до подбородка. Скоро придется включить пылящийся в углу небольшой каталитический обогреватель, без помощи которого поддерживать комфортную температуру на террасе, которую он застеклил и превратил в спальню и по совместительству кабинет, было невозможно. Остальные комнаты были выпотрошены без всякой оглядки на эстетические соображения. Часть стен он снес, а оконные проемы увеличил почти до панорамных. Царящий в квартире хаос скрывали от посторонних взглядов только полупрозрачные кремовые занавески.

К заваленному книгами, газетами и всевозможными папками столу в гостиной был кое-как прислонен велосипед. Столь же шаткие кипы бумаги, некоторые из которых рухнули, образовав завалы из фотографий и распечаток, загромождали пол. Убран и надраен до блеска был только расположенный в центральной комнате кухонный уголок. Стальные шкафчики, варочные панели, разделочный стол, а также десятки аккуратно расставленных электроприборов делали ее похожей на операционную. На микроволновке лежал ноутбук, подключенный к зарядке.

Помимо него у Данте на террасе имелся настольный компьютер с тридцатидюймовым экраном и второй ноутбук в гостевой, где никогда никто не спал, а на кровати лежал только голый матрас. Здесь он хранил свои «капсулы времени», захламившие комнату настолько, что невозможно было открыть окно. Данте перестал туда заходить. Он просто подтаскивал коробки к себе с помощью палки-съемника из тех, какими продавцы достают с верхних ярусов одежду, а потом, растянувшись на полу в ванной, проталкивал их обратно на место.

Его снова затрясло от холода.

Он часто размышлял, не переехать ли в теплые страны, где можно спать прямо под открытым небом. Разумеется, путешествовать он готов был исключительно морем. Он не мог и представить себя внутри непроницаемого металлического цилиндра самолета размером немногим больше летающего гроба. И в то же время понимал, что вдали от привычного мира зачахнет, как цветок в темноте.

Тем не менее ближе к зиме он всякий раз сожалел о своем решении остаться. Зимой закрывались веранды ресторанов, кинотеатры и концертные площадки под открытым небом, исчезали кабриолеты. Зимой все, что он любил, запиралось в герметичные коробки, куда он и ступить не мог без риска удушья. Мир становился душным и тесным.

Данте достал из пачки сигарету и щелкнул зажигалкой, зажав ее в больной руке, после чего, приотворив окно, снова выглянул на улицу. Вместе с порывом пахнущего дождем ветра до него донесся шум дороги и соседского радио. Данте в последний раз взглянул на все так же стоящего на углу мужчину в куртке и пробежал глазами по крышам Сан-Лоренцо. Это был один из красивейших районов Рима, и гомон местных злачных заведений ничуть не раздражал Данте. Все равно он почти никогда не засыпал до рассвета, а шум жизни приводил его в хорошее расположение духа.

Человек в куртке отошел еще на шаг. Данте наконец выпростался из простыней и залез под душ. Двигался он легко, грациозно, бесшумно. Стройный, ростом почти метр девяносто, он походил на этрусскую статую. Данте накинул халат на мокрое тело и, сверяясь со внутренним термометром, принял утреннюю дозу таблеток и капель, а потом включил эспрессо-машину и мобильник. Ему тут же пришла эсэмэс. Сообщение от его адвоката Роберто Минутилло оказалось немногословным: «Пожалуйста, взгляни».

Данте вздохнул. Минутилло просил проконсультировать его по одному делу еще на прошлой неделе. Не в состоянии заставить себя с ним ознакомиться, Данте продержал адвоката в подвешенном состоянии целую неделю, прикидываясь перед самим собой, будто забыл о его просьбе. Но сегодня придется-таки взяться за дело. Продолжая тяжело вздыхать, он сел за компьютер, бегло пролистал присланные адвокатом документы, стараясь не умереть со скуки, и открыл приложенный видеофайл.

На экране появилась выдержанная в пастельных тонах комната, посреди которой стоял стол. На заднем плане угадывались цветные пластиковые кубики и плюшевый медвежонок. За столом сидела девочка лет шести в розовом клетчатом платье, напротив – улыбающаяся ей пятидесятилетняя женщина в очках. Девочка рисовала что-то оранжевым карандашом.

Еще одна женщина, лица которой в кадре было не видно, стояла позади девочки, положив ладони ей на плечи. Женщина в очках была психологом ювенального суда, а та, что стояла сзади, – матерью девочки. Данте промотал ролик, пропустив первые вопросы психолога и ответы девочки, и внимательно посмотрел все остальное. На минуте 4:06 он нажал на паузу, отмотал назад и переключился на полноэкранный режим.

Психолог с улыбкой наклонилась к продолжающей рисовать девочке:

– Мне ты можешь рассказать. Мне можно доверять.

Девочкин карандаш на миг замер над бумагой.

– Это был папа, – сказала она.

Нажав на пробел, Данте остановил видео, вернулся к метке 4:06 и переключил ролик на замедленное воспроизведение без звука. Теперь он сконцентрировался на руках матери. Ладони двигались, слегка сжимая плечи девочки. Данте свернул видео и несколько секунд смотрел на собственное отражение в экране монитора. Он чувствовал, как по спине стекает холодный пот.

«Вот и все», – подумал он.

Могло быть и хуже. Он отправил эсэмэс Минутилло, подошел к кофемашине и засыпал порцию панамской арабики. Не успел он допить вторую чашку эспрессо, как зазвонил телефон.

– Привет, адвокат, – не глядя на дисплей, сказал в трубку Данте. Во рту ощущалось горько-сладкое с ноткой шоколада послевкусие.

– Ты, значит, всю неделю ломал голову, чтобы ответить словом «нет»? – спросил тот.

– Скажи своей клиентке, пусть поищет других желающих подпортить жизнь ее бывшему мужу. – Данте допил кофе. – Никто эту девочку не трогал.

– Уверен?

– Да.

Данте посмотрел на дорогу: мужчина в куртке почти исчез из поля его зрения. Еще двадцать минут – и он уйдет.

– Девочка утверждает, что отец ее растлил.

– Неужели необходимо это обсуждать? – спросил Данте.

– Да, пока ты меня не убедишь.

Данте фыркнул:

– Есть на теле девочки следы насилия?

– Нет. Но она дала подробные показания. Все, кто их слышал, убеждены, что она говорит правду.

Данте опустошил чашку и наполнил ее в третий раз. Кофеин помогал справиться с побочными эффектами бензодиазепинов.

– Она сама не понимает, что врет. Это не я тебе говорю. Это говорят де Янг, фон Клитцинг, Хаугор, Элтерман, Эренберг, Акерман, Кейн и Пиаже, – монотонно перечисляя фамилии, сказал он.

– Психологи и психиатры. Знаю-знаю. Их изучают на юридическом…

– Тогда тебе должно быть известно, что в возрасте дочки этой женщины, которая не является твоей клиенткой, дети умеют отличать правду от лжи только одним способом. Правда – это то, что одобряют родители. Ложь – то, что их расстраивает. Они способны вспомнить вещи, которых никогда не происходило, достаточно лишь правильно спросить. В восьмидесятые годы Стивен Дж. Чечи…

– Вот о нем я не слышал.

– Это еще один психолог из Корнеллского университета. Изучает достоверность показаний малолетних. В рамках своего эксперимента Чечи попросил группу детей постараться вспомнить тот самый случай