Дистанция спасения — это расстояние между матерью и ребёнком, которое означает, что она успеет прийти ему на помощь в случае беды. Это расстояние, на которое мать может удалиться от ребёнка, не беспокоясь о его безопасности. Но что, если инстинкт, определяющий дистанцию, даст сбой, и даже на расстоянии 10 сантиметров у матери не получится заметить опасность? Тогда случится нечто ужасное.
Роман Саманты Швеблин рассказывает историю о такой вот связующей нити мамы с дочкой и о моменте, когда эта нить обрывается. История мрачноватая, со своими тараканамичервями, навевающими самые тёмные впечатления, с необъяснимым ужасом и полной, физически ощутимой безнадёжностью.
Аманда с маленькой дочкой Ниной приезжают в провинцию отдохнуть. Там они знакомятся с Кларой и её сыном Давидом. В местности, где они живут, происходит что-то странное. С Давидом за шесть лет до этого случилось несчастье, и теперь собственная мать его боится. Её рассказы вселяют в Аманду страх, хотя та пытается найти происходящему логичное объяснение. Но отчасти именно из-за этого страха беда случается уже с Амандой и Ниной. Наверное, можно сказать, что вина лежит на матери, раз она не уследила за собственным ребёнком, однако это не кажется правильным. Во-первых, Аманда и Нина выдуманы, во-вторых, невозможно отгородиться от всех опасностей мира, беда может случиться с каждым — где угодно и когда угодно.
Но это не значит, что можно быть беспечными. Поэтому, на всякий случай, я бы посоветовала закрыть этот роман от греха подальше, если у вас есть дети. У меня их нет, но если я уже сейчас так напугана, то что бы со мной стало, если бы они были? Страшно представить.
Последний раз я испытывала подобный ужас, когда читала сборник рассказов другого латиноамериканского мастера — Лижии Фагундес Теллес. Разница лишь в том, что её тексты относятся к 1960-м годам и пропитаны страхом иррациональным, тогда как роман Швеблин написан в 2014 году и описывает теми же словами и красками ужас вполне реальный. Но и там, и там не даётся окончательного объяснения, в чём таилась опасность. А необъяснимость — это уже характерная черта магического реализма.
Впрочем, разница есть и в композиции. У «Дистанции спасения» очень интересная структура. Автор создала поверх основного нарратива как бы надреальность, дополнительный сеттинг. Для этого она использовала простой приём — диалог женщины с мальчиком. Давид задаёт вопросы, Аманда подробно рассказывает о случившемся, иногда тоже задаёт вопросы, а мальчик или игнорирует их, или обстоятельно отвечает. Случившееся составляет костяк основного повествования и является единственным, в чём читатель может быть уверен. Но что же случилось?
Если очень хочется узнать, можно посмотреть под катом, но не советую.Впрочем, внушаемая читателю уверенность — ложна, потому что нарратив можно интерпретировать по-разному, в зависимости от восприятия диалога, а сам диалог, сама
надреальность — неоднозначна. Существует не один, а несколько принципиально разных взглядов на случившееся.
1. Давид считает, что ничего сверхъестественного не произошло: Аманда с дочкой просто отравились. Но его уверенность зиждется на том, что с ним самим случилось нечто похожее — и он научился видеть смерть. Он пришёл в сон к умирающей Аманде, чтобы всё ей объяснить и проводить в последний путь.
2. Клара, мать Давида, уверена, что в лежащем на их местности проклятии виноват Давид: он по своему желанию притягивает смерть, и вокруг него постоянно случаются страшные необъяснимые вещи. После перенесённой болезни (сходной симптомами с болезнью Аманды и Нины) её сын изменился, потому что местная ведунья переселила душу мальчика в чужое тело — а в его тело, соответственно, вселился кто-то чужой. И вот этот-то чужой пугает Клару до ужаса.
3. Клара делится своим иррациональным страхом с Амандой, та пугается, но продолжает цепляться за реальное,
рациональное, поэтому диалог Аманды с Давидом можно воспринимать как попытку угасающего сознания, отвергнув мистическое, найти простое и понятное объяснение. Беда может случиться с кем угодно и где угодно. А последняя сцена, которую Аманда видит как бы в перспективе, через месяц после своей смерти, — это галлюцинация, вызванная страхом, что всё рассказанное Кларой — правда. Однако то, что умирающее сознание бредит, не значит, что на самом деле случилось что-то нормальное и легко объяснимое.
В итоге надреальность двусмысленна, так как диалог мог быть, а мог и не быть, — автор не подтверждает ни одну из версий. Если диалог был, и Давид сказал правду — это одна история, если диалог был, но Давид соврал — это придаёт роману совершенно иной смысл. Если диалога не было, то это третья история — со своими бедами, страхами и неопределённостью.
Читатель видит картину в целом и сам решает, чему верить. Например, мы можем решить, что отчасти правы все: земля действительно отравлена, души действительно переселяются, беда действительно может случиться с кем угодно, а у рационально объяснимого несчастья могут быть иррациональные причины. Или мы можем подумать, что Аманда просто испытывает дикий смертельный ужас — она не готова умереть и расстаться с дочерью, поэтому перед смертью ей мерещится всё самое страшное, что она способна вообразить.свернуть
Так же, как от мастерского описания событий учащается пульс и по коже бегут мурашки, интерпретация событий доставляет чисто интеллектуальное наслаждение. У Швеблин богатая фантазия, поэтому писательница заигрывает с ужасом, который знаком каждой матери, — ужасом, что с её ребёнком может что-то случиться. Опасности, описываемые автором, — необъяснимы и неизбежны, а это способно напугать любого человека, уверенного в своём здравомыслии.
Диалог призраков, черви в теле, зелёный дом (отсылка к Теллес?), смерть земли и животных, дистанция спасения, массовый исход людей, фраза «это не важно» — из художественных образов, использованных в романе, самым впечатляющим является, конечно, дистанция спасения. Не из-за того, что на нём основан сюжет. Героиня так образно описывает свои мысли, когда прикидывает дистанцию спасения дочери, что невольно возникает ассоциация с пуповиной. Что есть пуповина как не символ нерушимой связи между матерью и ребёнком? И что может быть ужаснее, чем преждевременный разрыв этой связи? Это может поразить каждого — пусть не все из читателей матери, но каждый когда-то был ребёнком. Такого опыта никому не пожелаешь, так что хорошо бы он был и оставался только на страницах книги.