ГЛАВА IV

ЗАКРЫТАЯ ДВЕРЬ

Не прошло и пяти минут, как на старой Бонд-стрит остановилось такси, и из него стремительно выскочил Квентин Грей и бросился к двери, ведущей на лестницу Казмаха. Он так спешил, что с силой столкнулся с маленьким человечком, который, пригнувшись, скрытно пробирался к выходу.

От удара человечек покачнулся и чуть не упал, но:

– Черт возьми! – раздраженно воскликнул Грей. – Какого дьявола ты не смотришь, куда идешь!

Он злобно посмотрел в лицо собеседнику. Это было необычное и запоминающееся лицо, примечательное длинным, острым, крючковатым носом и очень маленькими, лисьими, карими глазами; хитрое лицо, к которому маленькие, светлые усики только добавляли незначительности. Его венчала широкополая шляпа-котелок, которую мужчина носил надвинутой на уши, как еврейский торговец.

– Что такое! – воскликнул Грей, – Вы уже второй раз за сегодняшний день меня толкаете!

Ему показалось, что он узнал в этом человеке того самого, который следовал за ним, миссис Ирвин и сэром Люсьеном Пайном по старой Бонд-стрит.

На бледном лице появилась умилительная улыбка.

– Нет, сэр, извините, сэр…

– Не отрицайте этого! – сердито сказал Грей. – Если бы у меня было время, я бы взял вас под стражу как подозрительного бездельника.

Приказав водителю подождать, он взбежал по лестнице на площадку второго этажа. Перед расписной дверью с названием «Казмах» он остановился и, поскольку дверь не открывалась, нетерпеливо постучал, но безрезультатно.

Тогда, поскольку не было ни звонка, ни стука, он поднял кулак и громко постучал.

Никто не откликнулся на его призыв.

– Привет! – крикнул он. – Откройте дверь! Пайн! Рита!

Он снова постучал – и еще раз. Затем он приостановился, прислушиваясь, прижав ухо к панели.

Он не мог уловить ни малейшего движения внутри. Сжав кулаки, он стоял, глядя на закрытую дверь, и его свежий цвет лица медленно уходил, оставляя его бледным.

– Будь он проклят! – злобно пробормотал он. – Будь он проклят! Он одурачил меня!

Страстный и самолюбивый, он был потрясен бурей убийственного гнева. В том, что Пайн спланировал этот трюк с согласия Риты Ирвин, он не сомневался, и его пассивная неприязнь к этому человеку превратилась в активную ненависть к женщине, о которой он и думать не смел. Он уже давно смотрел на сэра Люсьена как на соперника, и неуместность его собственного увлечения чужой женой ничуть не уменьшала его негодования.

Он снова прижался ухом к двери и внимательно прислушался. Возможно, они прятались внутри. Возможно, этот шарлатан Казмах был сообщником сэра Люсьена. Возможно, это было тайное место встречи.

В явной нелепости такого предположения он был слеп в своем гневе. Но то, что он беспомощен и одурачен, он осознал; с последним проклятием он повернулся и медленно спустился по лестнице. Томительная надежда развеялась, когда, оглядываясь направо и налево по Бонд-стрит, он не заметил пропавшей пары.

Таксист вопросительно взглянул на него.

– Вы мне не понадобитесь, – сказал Грей и протянул ему полкроны.

Занятый своими ядовитыми догадками, он так и остался в неведении относительно присутствия неясной, сутулой фигуры, притаившейся за перилами аркады, соединявшей старую Бонд-стрит с Альбемарл-стрит. Незнакомец также не желал привлекать внимание Грея. Большинство магазинов в узком переулке были уже закрыты, хотя цветочный магазин на углу оставался открытым, но тень, лежавшая вдоль большей части аркады, была использована бдительным наблюдателем с максимальной пользой. Из ниши, образованной дверью магазина, он выглядывал на Грея, на которого падал свет уличного фонаря, и с неослабевающей бдительностью изучал его лицо и движения.

Постояв несколько мгновений в нерешительности, Грей зашагал в сторону Пикадилли. Маленький человечек осторожно вышел из своего укрытия и посмотрел ему вслед. Из темного подъезда в десяти шагах от Бонд-стрит показалась грузная фигура и зашагала в нескольких ярдах позади Грея. Маленький человечек благодарно облизнул губы и вернулся в подъезд под помещениями Казмаха.

Дойдя до Пикадилли, Грей некоторое время стоял на углу, не обращая внимания на толкущихся прохожих. Наконец он перешел дорогу, дошел до ресторана «Принц» и вошел в вестибюль. Он взглянул на наручные часы. Они показывали семь двадцать пять.

Он отменил заказ столика и стоял, угрюмо глядя в сторону входа, когда двери распахнулись и вошел человек, который шагнул к нему, протягивая руку:

– Рад тебя видеть, Грэй, – сказал он. – В чем дело?

Квентин Грей недоверчиво уставился на говорившего и с явной ноткой приветствия в голосе ответил:

– Сетон! Сетон Паша!

Хмурый взгляд исчез со лба Грея, и он сжал руку собеседника в знак сердечного приветствия. Но:

– Придерживайся простого Сетона! – сказал новоприбывший, быстро оглядываясь по сторонам. – Османские титулы не в моде.

Говоривший был человеком с яркой индивидуальностью. Выше среднего роста, хорошо, но худощаво сложенный, лицо Сетона Паши было выжжено до более глубокого оттенка, чем способен выдать ветреный английский солнцепек. Он носил аккуратно подстриженную бороду и усы, бронза на щеках подчеркивала яркость его серых глаз и делала очень заметным легкий иней на темных волосах над висками. От него исходила непередаваемая атмосфера уверенного человека, которого можно иметь рядом с собой в трудной ситуации, и, глядя в это мрачное лицо, Квентин Грей вдруг почувствовал стыд за себя. Он знал, что от Сетон Паши ему ничего не удастся скрыть. Он знал, что в скором времени ему придется рассказать этому спокойному смуглокожему человеку всю историю своего унижения, и он знал, что Сетон не станет щадить его чувства.

– Мой дорогой друг, – сказал он, – вы должны извинить меня, если я иногда не соблюдаю ваши пожелания в этом вопросе. Когда я покидал Восток, имя Сетон Паши было у всех на слуху. Но вы один?

– Да. Я прибыл в Лондон только сегодня вечером, а в Англию – сегодня утром.

– Вы думали пообедать здесь?

– Нет; я видел вас в дверях, когда проходил мимо. Но это подойдет не хуже, чем другое место. Я полагаю, что вы свободны. Может быть, вы пообедаете со мной?

– Великолепно! – воскликнул Грей. – Подождите минутку. Возможно, мой столик еще не занят!

Он убежал в своей мальчишеской, порывистой манере, а Сетон смотрел ему вслед, тихо улыбаясь.

Столик оказался свободным, и вскоре они уже обсуждали превосходный ужин. Грей утратил свою раздражительность и начал связно говорить на темы, представляющие общий интерес. Вскоре, после паузы, в течение которой он исподтишка наблюдал за своим собеседником, он спросил:

– Знаете, Сетон, – сказал он, – вы единственный человек в Лондоне, чье общество я мог бы терпеть сегодня вечером.

– Мое прибытие было как нельзя более кстати.

– Ваши приезды всегда очень своевременны. – Грей уставился на Сетона с выражением озадаченного восхищения. – Мне кажется, я никогда не пойму, как вы оказались в Египте непосредственно перед набегом Сенусси. Помните? Я был с броневиками.

– Я прекрасно помню.

– Потом вы исчезли таким же загадочным образом, и начальник управления был сфинксом в этом вопросе. В следующий раз я увидел вас выходящим из ворот в Багдаде. Как, черт возьми, вы добрались до Багдада, если учесть, что вы не поехали с нами и не были в кавалерии, одному небу известно!

– Нет, – осуждающе произнес Сетон, глядя в поднятый бокал с вином, – если рассматривать вопрос без предубеждений, то он, конечно, странный. Но знаю ли я леди, чьему неявлению я обязан тем, что сегодня вечером вы соизволили составить мне компанию?

Квентин Грей тупо уставился на него.

– Правда, Сетон, вы меня удивляете. Разве я сказал, что у меня назначена встреча с дамой?

– Мой дорогой Грей, когда я вижу человека, который стоит, грызя ногти, и смотрит на Пикадилли от входа в ресторан, я задаю себе вопрос. Когда я узнаю, что он только что отменил заказ столика на двоих, я отвечаю на него.

Грей рассмеялся.

– Вы всегда заставляете меня чувствовать себя чертовски молодым, Сетон.

– Хорошо!

– Да, хорошо чувствовать себя молодым, но плохо чувствовать себя молодым дураком; именно это я и чувствую, и именно это я и есть. Послушайте!

Наклонившись через стол, чтобы свет затененной лампы полностью падал на его раскрасневшееся от нетерпения лицо, Грей не без смущения рассказал своему собеседнику о грязном трюке – так он это сформулировал, – который разыграл с ним сэр Люсьен Пайн. В заключение он сказал:

– Что бы вы сделали, Сетон? – спросил он.

Сетон молча смотрел на него холодным, расчетливым взглядом, который некоторые люди называли наглым, рассеянно постукивая по зубам золотым ободком монокля, который он носил с собой, но, видимо, никогда не использовал для других целей; и как раз в это время возле дверей ресторана проехал длинный низкий автомобиль, пересекая поток транспорта на Пикадилли, чтобы остановиться на углу старой Бонд-стрит.

Из машины вышел Монте Ирвин и, велев мужчине подождать, отправился пешком. В десяти шагах от Бонд-стрит он наткнулся на маленькую сутулую фигурку, вынырнувшую из тени двери магазина. Свет уличного фонаря освещал острый крючковатый нос и хитрые карие глаза Брисли из детективного агентства Спинкера. Монте Ирвин вздрогнул.

– А, Брисли! – сказал он, – Я искал тебя. Они все еще там?

– Возможно, сэр. – Брисли облизнул губы. – Мой коллега, Ганн, сообщил, что никто не выходил, пока я звонил.

– Но все это выглядит нелепо. Нет ли в этом квартале других офисов, где они могли бы находиться?

– Я лично видел, как мистер Грей, сэр Люсьен Пайн и леди заходили к Казмаху. В это время – примерно с десяти до семи – все остальные офисы были закрыты, примерно, уже час.

– Нет абсолютно никакой возможности, что они могли выйти незамеченными вами?

– Никакой, сэр. Я не должен был беспокоить клиента, если у меня были сомнения. Вот Ганн.

На Олд-Бонд-стрит было темно и пустынно; желтый туман перешел в мелкий дождь, и Ганн, засунув руки в карманы, укрылся под крыльцом аркады. Ганн обладал фиолетовым цветом лица, который достигал полной силы в области носа. Его грязно-серые усы в центре были окрашены в коричневый цвет, словно от частых возлияний, а его громоздкая фигура искусственно увеличивалась благодаря наличию двух пальто, одно из которых было непромокаемым, а другое – синим, заметно длиннее первого как в рукавах, так и в юбке. Произведенный эффект был очень необычным. Ганн потрогал край своей мягкой фетровой шляпы, которую он носил повернутой вниз, видимо, в подражание цветочному горшку.

– Все в порядке, сэр, – хрипло и доверительно сказал он, наклоняясь вперед и вдыхая слова в ухо Ирвина. – Уютно, как пчеле в улье. Вы снова холостяк.

Монте Ирвин мысленно отшатнулся.

– Ведите к двери этого заведения, – резко сказал он.

– Да, сэр, сюда, сэр. Осторожно, там ступенька. Вы можете заметить, что внешняя дверь еще не закрыта. Мне достоверно известно, что тот, кто уходит последним, запирает дверь. Таким образом, мы видим, что последний еще не ушел. Ее также открывает тот, кто первым приходит поутру. Вот мы и пришли, сэр; дверь справа.

На площадке царил полумрак, но пока Ганн говорил, он направил луч карманного фонарика на бронзовую табличку с именем «Казмах». Он положил одну руку на бедро.

– Все в порядке, – повторил он, – в порядке, как угорь в грязи. Декрет nisi – ваш, сэр. Как старейшина лондонского Сити и мировой судья вы имеете право вызвать полицейского…

– Попридержите язык! – отчеканил Ирвин. – Вы выпили, и я не доверяю вашим показаниям. Я не верю, что моя жена или кто-либо еще, кроме нас, находится в этом доме.

Водянистые глаза оскорбленного мужчины неестественно расширились.

– Выпил! – прошептал он, – выпил…

Но негодование лишило Ганна дара речи:

– Простите, сэр, – прервал его гнусавый голос Брисли, – но я могу ответить за Ганна. На карту поставлена репутация агентства. Работал с нами три года. Вечеринки, несомненно, были, но в помещении, о котором сообщалось.

– Я буду рад, – сказал Монте Ирвин, и голос его дрогнул от волнения, – если вы одолжите мне свой карманный фонарик. Я, естественно, расстроен. Будьте добры, спуститесь вниз. Я позвоню, если вы мне понадобитесь.

Оба мужчины повиновались, Ганн что-то хрипло пробормотал Брисли, а Монте Ирвин остался стоять на лестничной площадке с фонарем в руке. Он подождал, пока по звуку шагов не понял, что пара вернулась на улицу, затем, упершись рукой в закрытую дверь и прижавшись лбом к влажному рукаву пальто, постоял некоторое время, и фонарь, который он держал безвольно, светил на пол.

Губы его шевелились, и он почти неслышно пробормотал имя жены.