В процессе поиска к ней ключика я пару дней пытался за ней осторожно походить. Однако слежка провалилась! Бабуля оказалась мне просто не по зубам. Она была, как вечный двигатель, постоянно в движении. С самого утра и до позднего вечера бабуля ходила по своим многочисленным товаркам, пациентам, которых лечила всякими травками и еще, как выяснилось, молитвами.

Все же мне удалось узнать кое-что, что было с ней непосредственно связано… Оказалось, в окрестностях Вязьмы в многочисленных селах и деревушках нашли приют почти по полсотни монахинь бывшего Иоанно-Предтеченского монастыря, взорванного еще в начале Гражданской войны то ли красными, то ли белыми. Многие из монахинь, даже самого преклонного возраста, решили не отказываться от своего образа жизни и продолжали все эти двадцать лет придерживаться монашеского правила. Все дни они проводили в молитвах и послушаниях.

Наша же бабуля оказалась одна из тех, кто всячески поддерживал монахинь. Она собирала для них продукты и одежду, а потом самолично и отвозила все собранное. По этой причине бабушка и пропадала целыми днями. «Бабуля-то наша оказалась настоящим энтузиастом. Я же думал, она просто молиться в молельный дом ходит…»

Когда все это узнал, мне пришла в голову одна интересная идея. Тогда она мне действительно показалась очень интересной и многообещающей. «Главное, что она верующая! Как говорится в нашем времени, она фанатично верующая… Прошлый случай с иконой и моим пением это полностью подтверждает».

Пожалуй, придуманный мною план мог родиться только в голове человека XXI века, ценности и ориентиры которого были изрядно расшатаны прогрессом и, мать ее, цивилизацией.

– Значит, верующая? Хорошо! Значит, устроим тебе мироточение иконы, – я тихонько подобрался к избе и убедился, что там никого не было. – Настя уже вовсю спит, а наша бабуля снова где-то бродит.

Я быстро шмыгнул внутрь дома и подошел к лавке, под которой у меня еще с утра был припрятан обломок ножа. Это был небольшой кусок металла с длинной рукояткой из оленьего рога, которым я и полоснул себя по пальцу.

– Ай! Б…ь, как больно-то, – действительно, оказалось очень больно, чертовски больно. – Вот уж и не думал. Так… – я встал на лавку и подобрался к иконе вплотную. – Что мне так гадко-то?

Через неровно пляшущий огонек лампадки на меня укоризненно, но в то же время ласково смотрели уставшие, словно сияющие изнутри глаза Богородицы. Неизвестный художник так мастерски изобразил ее чуть полное лицо с длинными волосами, спадающими ей на плечи, что оно казалось живым.

– Изви… ните… – прошептал я, дрожащим пальцем касаясь глаз матери Бога. – Изви… ните… – и возле ее глаз остались крошечные красные капельки крови, действительно, словно слезы. – Черт… Я должен это сделать. Должен! Понимае… те – должен.

Дальше я уже кубарем вылетел из избы и не разбирая дороги понесся прочь. Мне вдруг так стало гадко на душе, что хотелось где-то спрятаться, свернуться калачиком и тихо-тихо плакать. Именно это я и сделал, забравшись в свое укромное убежище.

Когда я возвратился, было уже за полночь. Пробираясь в потемках по комнате, я сразу же обратил внимание на то, что лампадка возле иконы не горела. Более того, не было и самой иконы! «Значит, сработало! Черт! Черт! Сработало! Я даже боюсь представить, что тут было совсем недавно». На небольшой полочке, заботливо накрытой светлой вышитой тряпицей, совершенно ничего не было. Красный угол был абсолютно пустым. «Похоже, наша бабуля вновь умчалась к своим, чтобы поделиться этой новостью. Значит, дело сделано и осталось лишь ждать, когда эти новости о страшной войне выстрелят среди простого народа… Вот же гадство! – глубоко вздохнул я. – Не для себя ведь все это сделал, а чтобы людей предупредить… А на душе так хреново, что просто беги».

Забравшись на печку, где обычно и спал, я закутался в какие-то старые тулупы, пахнувшие кислой овчиной, и попытался забыться сном. Получилось не сразу. Сон никак не шел. Я то и дело ворочался с боку на бок, вздыхал, сопел. В голове моей не переставая крутилась всякая всячина – огромные укоризненные глаза иконного образа, разгорающийся огонек лампадки, скрюченная фигура бабушки. В конце концов, утомившись, я все же отрубился.

Однако, ближе к утру я неожиданно проснулся, словно что-то меня толкнуло. Я откинул тулуп и резко сел. Вокруг было совершенно тихо, ни звука не раздавалось. Лишь где-то в дальнем углу избенки надоедливо посвистывал сверчок.

«Чего-то не пойму…» Протерев глаза, я по уже годами заведенной привычке машинально вскинул левую руку, чтобы посмотреть на часы. Еще советские, подаренные батей, они больше двадцати лет служили мне верой и правдой, став своеобразным амулетом. «Часы… Где? Сперли? Черт побери, какие, к лешему, часы?!» После нескольких секунд бездумного осматривания кисти руки до меня вдруг дошло. «Часы, часы… Боже мой, как же я мог забыть?!»

От неожиданно осенившей меня мысли я схватился за голову и еле слышно застонал. «Недоумок! Пророк хренов! Письма он расписал… Я же про Жукова забыл! Завтра на вокзале в Вязьме, где будущий маршал Победы выйдет из поезда подышать воздухом, у него “тиснут” его наградные часы». Этот эпизод был прекрасно описан в фильме «Ликвидация», в котором случай с часами Жукова был перенесен из Вязьмы в Одессу. «Точно! Константинович должен сегодня поездом выехать из Москвы. Кажется, это была инспекция по войскам Западного военного округа, должная проверить, какие выводы были сделаны местным командованием из январских военно-стратегических игр. Да, точно! В моем времени это была довольно громкая история. Оказалось, что местное командование совершенно не чесалось по поводу исправления недавно выявленных косяков. У них там была какая-то охренительная задница! Танки без горючего и запасных частей, старшие командиры в постоянных отпусках, самолеты на аэродромах стояли без маскировки. Насколько я помню, в шоколаде были лишь погранцы, которые, черт побери, через пару недель и лягут в землю, не тронувшись с места… Словом, Жуков на месте должен был выдать знатных люлей. К сожалению, громоздкой и неповоротливой Красной машине этот пинок окажется слишком поздним, санкционировав дополнительную неразбериху в командном составе и реорганизацию в структуре войск. А к 22 июня эта неразбериха окончательно выйдет боком всей стране, лишив инициативы все высшее командование приграничных округов».

Я сидел, не шелохнувшись, боясь спугнуть эти мысли. «Хрен с этими моими письмами. Пока они еще дойдут, пока еще в них поверят, уже война будет в самом разгаре! Немец попрет так, что будет уже не до моих предсказаний… Короче, не хрен ломиться через парадные ворота, если можно спокойно постучаться в задние. Жуков, по всей видимости, адекватный товарищ и просто обязан прислушаться к моим словам. Тем более что они полностью соответствуют его выводам по итогам военно-стратегической игры, в которой он, по сути “играя за немцев”, полностью разгромил советские приграничные войска».

С каждой минутой раздумий мне все больше и больше нравилась мысль обратиться именно к Жукову, который, как считали историки, имел определенное влияние на самого Хозяина Кремля. Я, конечно, знал и о тех собаках, которые «вешались» на Жукова… О наклеиваемых на него «истинными историками» таких ярлыков, как «генерал любой ценой», «товарищ только вперед», «завалить противника трупами бойцов» и так далее. Знал и об этом, и о многом другом, но Жукова по-прежнему считал одним из победителей.

«Да, именно на вокзале Вязьмы у него должны утащить часы. Вроде, какой-то пацан-беспризорник подойдет и спросит закурить, а потом пропадут часики… Это должно произойти уже завтра! Времени совсем не осталось». Я лихорадочно вспоминал расписание поездов, идущих через нашу станцию на Вязьму. «Стоп! Кажется, в семь утра с копейками московский поезд делает у нас короткую остановку. Потом до самой Вязьмы он идет примерно два-три часа, как повезет… И если я на станции сяду, то что-то и может выгореть… Черт, и письмо уже поздно писать! Неужто придется ему все открыть? Он, конечно, адекватный, спору нет, но у него тоже есть свои тараканы. И как бы они не выкинули завтра какой сюрприз!»

Открыться, конечно, рано или поздно придется. Я в этом совершенно не сомневался! Однако мне не хотелось делать это именно сейчас, пока я был, как говорится, со спущенными штанами. Вот с момента появления «запасного аэродрома» уже можно было бы поговорить и в открытую. А пока же… «Ладно, будем ловить момент на месте. Сейчас главное – добраться до станции и попасть на поезд».

Вышмыгнул из дома я на самом рассвете. Оставлять Настю одну было конечно страшновато, но я понадеялся, что бабушка все же скоро подойдет.

Насколько я помнил один подслушанный разговор, где-то в середине села живет мужичок – дядько Бушан, который каждое утро на станцию сына возит на работу. Думаю, как раз с ним-то и доберусь до станции.

Сама дорога на телеге и четвероногом одре, который с виду еле передвигал ноги, заняла около часа. И как говорил сам дядько Бушан, еще крепкий старик разбойного вида: «Это моя кормилица исчо спит. А вот если бы в обед или вечор поехали, то и за половину часа на месте были…»

И вот лес расступился, и показалось одноэтажное здание станции, с двух сторон оседлавшее железную дорогу, на которой уже стоял поезд.

«Вот же старый пень! Из-за его шуток и прибауток едва не опоздали на московский». Я шустро спрыгнул на деревянный настил и побежал к поезду. «Вот же монстр! Я раньше и не думал, что он такой здоровый!» Паровоз, плюющийся перегретым паром и черными клубами дыма, выглядел настоящим гигантским драконом, который с высоты своего роста с презрением смотрел на крошечных людишек. «К такому и подходить страшно!» Постояв несколько секунд и полюбовавшись такой мощью железного монстра, я быстро юркнул внутрь пульмановского вагона.

– Митька, ты, что ли? – внутри я вдруг оказался нос к носу с высоким мощным мужчиной со здоровенными усищами. – В город, смотрю, собрался… Баба Маша как? В порядке? Ворчит помаленьку? А ты, смотрю, все так и молчишь…

Видимо, мужчина хорошо знал и меня, и бабулю мою, поэтому мне оставалось всего лишь мычать в нужных местах и делать жалостливое выражение лица.

– Давай-ка в первое купе иди и сиди там как мышка. А я вам потом чайку с пиленым сахарком принесу… И не шуми. Слышишь, Митька? У меня в вагоне тут московские генералы в купе. Всю ночь гудели, а сейчас почивать изволят, – с усмешкой негромко добавил проводник. – Давай иди. А я пойду пройдусь, пошукаю, все ли в порядке…

Направленный толчком руки в сторону купе, я довольно быстро оказался на месте, которое практически не отличалось от недавнего. Здесь также была немного обшарпанная кожаная обшивка на сидениях, когда-то роскошное полированное дерево на стенах, сейчас уже порядком затертое и в сколах.

Словом, на эти остатки былого великолепия можно было любоваться и дальше, но сейчас… я не имел права терять ни единой минуты.

«Значит, у меня где-то два часа чистого времени, чтобы подобраться к Жукову и поговорить с ним. Вопрос: как это сделать? – я осторожно подошел к высокой двери купе, на которой было прикреплено большое зеркало, и медленно приоткрыл дверь. – Вроде тихо… – так же осторожно я и закрыл дверь. – Походу, действительно все дрыхнут… Рано или поздно они все равно встанут. Раз в моем времени у него на вокзале в Вязьме часы тиснули, значит, скоро наш генерал должен встать. А потом… – тут я хитро улыбнулся, ибо пришедшая в голову мысль показалась мне довольно смешной. – Потом ему определенно придется посетить гальюн или как он здесь называется? Вот там-то с ним и поговорим».

Я вновь приоткрыл дверь и, оставив щелку, стал ждать. За примерно полчаса, показавшиеся мне мучительно долгими, я и сам чуть не отрубился. Несколько раз засыпал прямо у двери и практически вываливался в коридор.

«Ого, кто-то зашевелился, – наконец с той стороны послышался шум по-хозяйски открываемой двери. – Так… Кто это там у нас такой красивый?»

В проеме показалась невысокая коренастая фигура в широченных галифе и белой майке, через которую были перетянуты узкие подтяжки. Через руку мужчины было перекинуто полотенце. В другой руке он держал какую-то толстую кисточку со стаканом. «Это же помазок. Бриться собрался его благородие». Я почти полностью высунулся из своего купе, пытаясь понять, он это или не он.

«Хрен его знает…» Вдруг мужчина повернулся к двери в купе и что-то произнес. В этот момент я почти увидел его лицо. Точнее, увидел лоб! Широченный высокий лоб, жуковский лоб! «Он! Георгий Константинович Жуков собственной персоной. Прошу любить и жаловать! Бриться намылился… Остальные в купе, а значит, пока не высунутся. Удача! Сейчас главное – рылом не щелкать».

Я быстро шмыгнул за дверь и, стараясь не издавать ни звука, пошел в ту часть вагона, где только что скрылся генерал.

«Да, у нас тут не толчок, а настоящие хоромы». Я на глаз прикинул размеры туалета и приятно ими поразился. «Не хреновые, оказывается, в свое время были вагоны! Б…ь, царские! Ого-го! Жуков-то у нас еще и поет…» За плотно прикрытой дверью слышалось не только журчание воды, но и негромкое пение. Правда, разобрал я что-то только про Красную Армию и какого-то барона. Остальное он как-то пробурчал. «Судя по времени, через полтора часа мы будем на месте. Значит, управиться мне нужно за десять, максимум пятнадцать минут. Ну что же, приступим!» Сняв с себя рубашку с длинными рукавами, я напялил ее на голову на манер ковбойского платка и вплотную подошел к двери. Открывалась она наружу, и, к счастью, с моей стороны была даже щеколда, которую я тут же задвинул.

– Эй! – звук моего голоса ткань рубашки глушила слишком сильно, поэтому пришлось ее немного отодвинуть от лица. – Эй! – вновь крикнул я и осторожно стукнул по двери.

– Занято! – с той стороны раздался громкий недовольный и явно командирский голос. – Не понятно, что ли…

«Ну что же, занято так занято. Тогда попробуем жестче».

– Гражданин Жуков! – я добавил в голос металл. Уж не знаю, как это получилось, но через рубашку мой еще неокрепший голос стал явно звучать как-то не по-человечески странно. – Вы меня слышите? Хорошо. Тогда слушайте внимательно.

На той стороне практически мгновенно все стихло. Казалось, он и дышать перестал.

– Сидите тихо и не пытайтесь открыть дверь. Это в ваших же интересах. Меня вы не знаете, – я старался говорить короткими рублеными фразами, при этом иногда чуть растягивая слова, словно русский не был моим родным языком (сейчас все могло пригодиться, чтобы ввести в заблуждение относительно моей личности). – Зато я знаю про вас очень много или почти все. Помните, почти два года назад осенью на западном берегу Халхин-Гола вы крепко выпивали со своим закадычным другом. Вы праздновали победу над японцами… Надеюсь, вы не забыли, что вы говорили о военном таланте товарища Сталина?

На той стороне вообще все умерло. Эти сведения об опасном разговоре в том памятном месте, с которого и взошла звезда военного гения Жукова, я почерпнул со страниц одной книги мемуаров. И, если честно, то сейчас я совсем бы не хотел оказаться на месте нашего генерала. Он прекрасно осознавал, что могло ему грозить даже за малейший намек о тех событиях. В эту секунду было уже не важно, что и как он говорил на той пьянке. Важно, было то, чтобы все это вообще оставалось в тайне.

– Успокойтесь, товарищ Жуков, никто ничего не узнает. А сейчас слушайте внимательно. Возможно, то, о чем я вам расскажу, спасет жизнь не только вам, но и многим тысячам советских бойцов, – я на пару секунд замолк, переводя дух (знаете, как тяжело разговаривать, закрывая рот тканью?). – В результате вашей инспекции выяснится, что командование приграничных войск Западного военного округа совершенно не сделало никаких выводов из недавно проведенной военно-стратегической игры. Вы вскроете множество и других нарушений и недочетов, устранить которые вы уже физически не успеете. Двадцать второго июня ровно в 4 утра немецко-фашистские войска перейдут границу Советского Союза и начнут полномасштабное вторжение. Одновременно с сухопутными ударами воздушным бомбардировкам будут подвергнуты и десятки советских городов – Минск, Киев, Вильнюс…

Я говорил и говорил, пытаясь за короткий срок вывалить на Жукова максимально возможный объем информации о скорой войне. Говорил я сумбурно, скача с одного на другое.

– Вы и без меня знаете, что на новой линии западной границы укрепленные районы совершенно не готовы. Во многих местах лишь приступили к строительству укреппунктов. В другие успели завезти орудия, но забыли поставить снаряды к ним. На старой линии границ, наоборот, многие позиции уже перестали быть полноценными огневыми точками. С них снято вооружение, убраны броневые заслонки с дотов.

С болью в голосе я рассказывал о разбомбленных аэродромах, на которых сгорели, даже не успев взлететь, новейшие советские самолеты.

– Большая часть аэродромов расположена в открытых местах и уже давно сфотографирована немецкими разведчиками. Почти везде отсутствует или совершенно не готово зенитное прикрытие. Вы что, с неграми из Африки собирались воевать? Думаете, немец будет здесь церемонии разводить?

В какой-то момент я почувствовал, что мое время практически истекло, и мне пора бежать обратно в свое купе. Тогда я закончил этот разговор словами о Брестской крепости.

– За все эти ошибки командования, ваши просчеты и дружеские попойки через несколько недель заплатят кровавую цену защитники Брестской крепости, которые несколько месяцев будут в полном окружении сражаться с врагом. И они будут абсолютно уверены, что доблестная Красная Армия вот-вот придет к ним на помощь… Вот и все, что я хотел сказать. А вы, товарищ Жуков, посидите минут двадцать спокойно и не выходите, а то никому здесь не поздоровится…