То, что произошло дальше, никак не входило в планы главного ортодокса. Рита была наготове и подалась его толчку, только не вперед, а чуть левее, отставив ногу, она провела классический бросок через бедро. Провернуть такой трюк с мало-мальски подготовленным мужчиной у нее не было шансов, ей бы банально не хватило веса. Но Филип и до Сдвига не слишком любил занятия спортом, для подслушивания нужен хороший слух, а не крепкие мышцы.

С воплем он полетел головой вперед в тот самый колодец, куда собирался столкнуть женщину. Рита не стала досматривать это красочное зрелище и, используя энергию разворота, достала пяткой по уху одноногого.

– Миша! Лента! – заорала она, отскакивая от обожжённой.

Мише не требовались подсказки, совсем не так изящно как жена, он стукнул коленом безногого в темя, подхватил костыль, что уронил одноногий и с нецензурным ревом понесся на выручку жене. Краем глаза, он увидел, как ленточка таки коснулась грязной земли, и стал считать.

Костыль сломался на двенадцатой секунде и четвертой голове, Миша не мог предположить, что все ортодоксы так быстро сообразят, что происходит и кинутся на них гурьбой. Намного позже он догадается, что отнюдь не все попадают к ортодоксам по своей воле и такие драки не редкость.

Если Рита действовала по всем правилам рукопашного боя, проводя эффектные серии и плавно уходя от ответных ударов, то Миша дрался так, как научила улица, не щадя ни противников, ни себя. К сожалению, это только в боевиках, один мастер, раскидывает толпу врагов. В реальной жизни их просто смяли числом.

Миша почти сдался, но тут кто-то двинул ему между ног, не слишком сильно, дыхание не перехватило, но озлобил его такой подлый удар очень. Заорав, как красноармеец под Сталинградом, Миша рванулся изо всех сил и сбросил троих повисших на нем ортодоксов.

Гаврилыч не обманул, над городом раздался громкий металлический щелчок, как будто лопнула гигантская пружина. Звук ударил по ушам и все замерли, скривились от боли даже привычные к истязаниям ортодоксы. На площади появилось четверо ехиатойцев, при их размерах, мощи и скорости, вполне достаточно, чтобы утихомирить фанатичный город.

Но это и не потребовалось, если ортодоксы чего и боялись, так это красных гигантов. Гаврилыч разбирал завал из ортодоксов, навалившихся на Мишу и Риту. С фанатиками он особо не церемонился отшвыривая их в стороны, а ребят извлек со всей возможной аккуратностью.

Как ни удивительно, но они почти не пострадали в столкновении, только у Риты заплыл правый глаз, а Миша прихрамывал, частично от того, что ему двинули между ног, а так же кто-то в азарте прокусил ему икру. Остальные повреждения были совсем пустяковыми, несколько синяков, царапины и ссадины. И все же ехиатойец спросил:

– Вы в порядке?

– Нормально. – не совсем внятно, ей разбили губы, ответила Рита. Миша молча кивнул, потирая укушенную ногу.

– Падшие! – громогласно обратился к ортодоксам один из ехиатойцев, настолько огромный, что рядом с ним Гаврилыч смотрелся щуплым – Во что еще бить вас? Если даже Посланников не узнаете?

Рита посмотрела на Мишу, пытаясь понять, о чем говорит гигант, муж пожал плечами, мол, и сам не пойму что это за галиматья. Но ортодоксы отреагировали на эти речи. Они один за другим бросились на колени и завыли. Сначала тихо заскулили, потом запричитали что-то неразборчивое, после и вовсе заорали. Причем каждый орал что-то свое, и понять смысл их воплей было трудно.

Если и до этого их город напоминал сумасшедший дом, то сейчас это походило на демонстрацию демократов в этом заведении, каждый орал свое, и никто никого не слушал. Огромный ехиатойец прекратил все это, хлопнув в ладоши, раздался тот же металлический звук. Рита и Миша запоздало схватились за голову. Гаврилыч сочувственно им улыбнулся, во всяком случае Рита подумала что сочувственно, лица ехиатойцев вообще мало приспособлены к улыбке.

– Замолчите и слушайте! Где ваш вождь?

Молча, ослушаться фанатики боялись, они извлекли из колодца грязного и окровавленного Филипа, аромат от него стоял такой, что даже перебивал общую вонь города. Миша стоял в десяти шагах от главного ортодокса и его все равно мутило. Он представлял, как плохо было ехиатойцам, с их врожденной чистоплотностью и тонким обонянием.

– Помойте его! – не выдержала Рита.

На нее посмотрели как на сумасшедшую. Ортодоксы считали мытье одним из грехов. Сначала ты начнешь мыться, говорили они, потом тебе понравится, и ты создашь себе идола из собственного грешного тела, которое кроме страданий ничего не достойно.

– Это ему наказание. – нашелся что ответить Гаврилыч.

Такую постановку вопроса ортодоксы понимали и принялись отмывать своего вождя, невзирая на его слабые, он еще не оклемался после падения головой, протесты. Без мыла особого толку от мытья не было, но все же уровень его вони, стал сопоставим с окружающим фоном. Несчастный и относительно чистый Филип подошел к ехиатойцам ближе и упал на колени, старательно так упал, отметила Рита, специально чтобы колени в кровь рассадить.

– Слушаю тебя, приказывай. – пролепетал он.

– В целом, мы довольны твоей общиной. – огромный ехиатойец решил немного погладить фанатиков по шерстке – Вы справляетесь с поставленной задачей. – он огляделся и задумчиво подобрал брошенный кем-то в драке, ржавый зазубренный крюк – Даже проявляете инициативу….

Рита поняла, какую цель преследуют ехиатойцы, они решили обставить их спасение как еще большее наказание. Что же, подумала она, у красных хорошо подвешены языки, так что вывернутся. Ей не давал покоя другой вопрос, она, стараясь не обращать на себя внимания, подошла к Гаврилычу, тот стоял с суровым видом, скрестив руки на груди. Женщина дотронулась до его локтя и зашептала:

– Гаврилыч! Гаврилыч!

– Чего тебе? – почти не шевеля губами, раздраженно спросил гигант.

– Дети! Они забирают детей и творят с ними то же что и с остальными!

– Как вы, люди, меня достали! Это ваши дети и ваши проблемы.

Рита чуть не плакала. Миша подошел с другой стороны и уловил суть разговора. Мужчина понимал, что ехиатойцы терпеть не могут вмешиваться в человеческие разборки. По их убеждению, люди сами должны решать внутривидовые разногласия. Наверное, поэтому Дит, все еще существует, несмотря на то, что у всех гигантов, он сидит в печенке, или что у них там вместо печени. По их мировоззрению, каждое мыслящее существо уникально и ориентированно на созидание, а не разрушение, то есть при нормальном существовании, каждый станет добрым и сострадательным.

Миша считал, что все это красиво в теории, но на практике, попадаются такие уроды, что их даже могила не исправит. Ему было неприятно давить на друга, а Гаврилыча он считал другом, но другого выхода не было:

– Гаврилыч, – зашипел он – если хочешь чтобы мы сунулись в Железную степь, сделай что-нибудь.

Гигант посмотрел на человека с укором, Мише стало стыдно, но он просто не мог допустить, чтобы сюда попадали дети. Как говорится, куда ни кинь, всюду клин. Ехиатойец сдался:

– Ладно, попробую.

Телепатический контакт, для гигантов был привычным делом. Тот громила что толкал пламенную речь ортодоксам, замолчал на секунду, принимая информацию, кивнул и как ни в чем не бывало, продолжил:

– Мы же со своей стороны, готовы содействовать….

Над площадью поднялся гомон. До сих пор, на настойчивые просьбы фанатиков о содействии, ехиатойцы отвечали матом на всех известных языках. Ортодоксов эта новость весьма воодушевила, впрочем, стоило ехиатойцу поднять руку и все снова замолчали, внимая «со страхом и трепетом», как говорили они.

– Все дети в возрасте до четырнадцати лет, переходят в наше распоряжение и все вновь прибывшие дети тоже должны быть переправлены в любой из наших городов.

– Мы, господин, – радостно сказал Филип – их максимально подготовим!

– Ни в коем случае! – взревел гигант, потом, как будто смягчаясь, добавил – У нас для них особая программа.

Он вытащил из-за пояса изящный кинжал, кажущимся игрушечным в его громадной руке, хотя размером почти с меч, и всадил его в скалу по самую рукоять.

– Повторяю, детей не трогать, – сказал он уже спокойнее – при появлении пусть прикоснутся к рукоятке и в течении дня, появится кто-нибудь из нас.

Ортодоксы завистливо смотрели на немногочисленных детей, обдумывая, что придумали красные. Им никогда не могло прийти в их извращенные умы, что грозно выглядящие ехиатойцы обожают детей и балуют их сверх всякой меры и единственное мучение, которое грозит этим детям – несварение желудка от обилия сладостей.

– Скажи, господин, какое наказание ты обрушиваешь на нас, за то, что мы не узнали твоих посланников? – сказал Филип и остальные ортодоксы одобрительно загудели.

Миша с трудом сдерживал гримасу отвращения. В сравнении с образом мыслей этих психопатов, мазохизм просто верх здравого смысла. Громила ехиатойец сделал вид что размышляет, Миша был уверен, что они заранее продумали весь план до мелочей. Хотя когда красный озвучил приговор, у мужчины некрасиво отвисла челюсть.

– Филип, ты понесешь наказание один за всех! – царственным голосом произнес ехиатойец. – Повелеваю идти вместе с ними – он показал рукой на ошарашенных Мишу и Риту – в Железную степь. И препроводить новоприбывшего в Иистек, то есть наш город.

– Так… это… как бы… – Филип тоже не ожидал такого поворота событий.

– Приказ ясен? – жестко спросил Гаврилыч.

– Да господин. – покорно, как раб ответил ортодокс.

– Выдвигаетесь немедленно, в пути во всем слушаться наших ставленников. – сказал Гаврилыч – Готовы?

Ортодокс затряс головой, соглашаясь. Миша тоже вскочил на ноги, только Рита несогласно покачала головой:

– Что еще? – Гаврилыч все еще был раздражен.

– Пусть вещи вернут и обувь – Рита как любая женщина была весьма практична – Путешествие и так будет не сахар, а топать босиком по камням, мне совсем не хочется.

                  Глава пятая.

Филип ныл, и это выводило Мишу из себя. Причем он ныл по любому поводу и вообще без повода. За три часа совместного пути он осточертел Мише донельзя:

– Грех в одежде ходить, – подвывая, говорил он и теребил набедренную повязку, наспех скрученную из полотенца – и обувь носить грех!

– Если ты будешь идти по этому гравию без обуви, то разобьешь ноги. – спокойно и доброжелательно ответила Рита, ее запас терпения, похоже был безграничен.

– Это же хорошо! – воскликнул Филип – Мы ведь попали сюда чтобы мучатся и тогда….

– Тогда, – перебил его Миша – нам придется тащить тебя на горбу.

– Так еще лучше, ведь мучения смогу принимать не только я, а еще и вам помогу!

– Дебил! – пробурчал Миша и сплюнул.

– Если нам придется тебя тащить, мы не успеем выполнить просьбу ехиатойцев. – терпеливо объяснила Рита.

– Это не просьба, это приказ! – Филип переключился на вторую тему, которая была у него после нытья, проповедование – Женщина, мы недостойны просьб, только мучений и приказов! Если мы будем стойки в вере, то возможно нам простятся наши грехи.

– Ну да, – зло сказал Миша – и нам позволят посидеть на пороге Царства Божьего?

– Не обязательно, – снисходительно усмехнулся ортодокс – возможно Всевышний проявит милосердие и убьет нас окончательно.

– Ладно, кончай свой треп. – Миша заметил, что дорога стала ровнее – Давайте чуть пробежимся, мы опаздываем.

Наверное, они находились в русле высохшей речушки, крупный слежавшийся песок не ранил ноги, и они побежали экономной трусцой. После Сдвига достаточно крупных животных, способных быть верховыми или упряжными не осталось, и бег был самым быстрым способом передвижения.

Рита и Миша, как добытчики и разведчики бегали много и для них марафонские дистанции не представляли трудностей, главное держать дыхание и следить за мышцами. А вот у Филипа сразу пропало желание проповедовать, уже через пять минут он жадно глотал воздух и топал как слон.

Рита поглядывала на мужа, но предоставила ему решать, когда сжалиться над ортодоксом. Миша держал темп полчаса и дал сигнал к привалу. Филип остановился и просто упал на землю. Он прерывисто и сипло дышал. Рита дала ему флягу. Миша брезгливо посмотрел на него:

– Ну, чем тебе не мучения? – с насмешкой спросил он – Вот чем занимайтесь в Дите, по часу, утром и вечером. Все лучше, чем себя и друг друга кромсать.

– Нет – через силу выдавил Филип – физкультура тоже грех, она возвеличивает бренное и грешное тело.

– Слушай, – Миша понял, что злиться на фанатика бессмысленно – ответь на один вопрос?

– По мере моих ничтожных сил, постараюсь – Филип подобрался, проповедник в нем почуял добычу.

– Ты кем был до Сдвига?

– О, – с удовольствием потянулся Филип, рассказывать свою историю он любил, ему казалось, что это проповедь и покаяние – я был шпионом….

– Кем?! – Рита чуть не подавилась куском мясного червя.

– Шпионом, – повторил ортодокс и даже изобразил нечто похожее на улыбку – с четырнадцатого по сороковой год я работал на Абвер. – Филип принял их молчание как приглашение рассказать о себе – Я родился в Франкфурте, но города почти не помню, мы уехали в Берлин когда мне было года четыре. Мой отец, грамотный инженер, он не был слишком богат, но мы ни в чем не нуждались. У нас даже была прислуга, старая фрау Зельда, экономка и Мирабель, моя гувернантка.

У родителей не было со мной проблем, я рос на редкость послушным мальчиком, не лазил по деревьям, не купался без разрешения, но уже тогда был любопытным. Едва гости начинали разговор, я застывал и превращался в слух, я не понимал почти ничего из того, что они говорили, но все равно слушал. Мать в таких случаях смущенно извинялась и за руку уводила меня в детскую.

Там она давала мне затрещину и, не обращая внимания на мои слезы, спокойным тоном объясняла, что когда взрослые разговаривают, я должен быть детской комнате. Если такое происходило, то субботняя порка была еще более жестокая. Отец отводил меня в чулан за кухней, оттуда на улицу не были слышны мои крики, ведь согласитесь, из приличного дома не должны доноситься крики, и к положенным ударам добавлял еще пять.

Однажды, мне было восемь лет, я увидел свою гувернантку в странной позе, она склонилась к двери и, как мне показалось, обнюхивала ручку. Я спросил, что она делает, Мирабель покраснела, ответила, что ничего и быстро ушла.

В коридоре никого не было и я подошел к двери, из-за нее доносились странные звуки. Я наклонился и увидел, что мать лежит в одной сорочке и стонет. В тот момент я думал, что ей плохо, лишь спустя несколько лет я понял, почему она стонала и зачем гладила низ живота.

Никогда раньше она не представала передо мной с распущенными волосами, мне показалось это очень привлекательным и запретным. И еще я понял свое призвание – подглядывать и подслушивать.

Чужие тайны стали для меня навязчивой идеей, мне было интересно, что говорят люди когда меня нет рядом. К тому же это было выгодно, благодаря своей страсти я закончил школу с высшим баллом. Вы не представляете, насколько учителя ценят лояльных учеников. Хотя я не раз был избит одноклассниками, оно того стоило.

Потом сербы убили эрц-герцога и началась война. Моя семья была не настолько богата чтобы я получил белый билет и мне предстояло кормить вшей в окопах. Но мне повезло, меня заметил Серый Человек. Я его так называл только в мыслях, сказать подобное вслух, даже в одиночестве я боялся. Ведь я прекрасно знал что любой голос можно подслушать. Серый Человек, худой, невзрачный, представился Карлом Айзенштанцем, впрочем через три месяца он уже был Дитрихом Бохом, через год Юргеном Вайнером.

Он был человеком из Абвера и он заметил мои способности. Думаю, я оправдал его ожидания. Мои отчеты всегда содержали максимум информации и минимум эмоций. Не потому что я был холодным профессионалом, просто мне было наплевать о чем именно говорят люди которых я подслушиваю, удовольствие доставлял сам процесс.

      На какие только уловки мне приходилось идти: прикидываться нищим калекой, часами лежать, скрючившись в подполе, я даже брал уроки у одного акробата и однажды полчаса висел под потолком, зацепившись руками и ногами за балки.

Я не имел способностей к языкам и едва осилил школьный курс французского. Серый Человек придумал для меня другой метод. Я запоминал звуки и мог их воспроизводить. Это трудно, но возможно, однажды я на слух пересказал половину поэмы Руслан и Людмила, русского поэта Пушкина.

Мне давали специальные пилюли, усиливающие слух, от них дико болела голова и к тридцати годам женщины интересовали меня только как объекты подслушивания. Но я не жаловался, ведь я занимался любимым делом.

Не думайте, я прекрасно знал что люди, за которыми я следил и подслушивал, чаще всего оказывались в каменном мешке, где рассказывали все, что не услышал я, а потом получали пулю. Но и на это мне было плевать. Среди них не было невиновных, за невинными разведка не следит.

Помню в Дрездене двое подростков, двенадцати и тринадцати лет обсуждали покушение на фюрера, так как при очередной чистке рядов партии их папашу отправили в концлагерь. До сих пор не знаю, встретились ли они с отцом, но в лагерь загремели оба.

В тридцать восьмом Гитлер начал победный марш по Европе, вот золотые настали денечки. Работы было хоть отбавляй, пригодилось даже мое корявое знание французского. Моя карьера не просто пошла вверх, она взлетела. Меня даже наградили железным крестом за усердную работу. И вся эта идиллия развалилась в одночасье как карточный домик.

Берлин в апреле сорокового года утопал в цветах, вся нация праздновала день рождения вождя. Парады и шествия, развлечения и величественные церемонии. Тогда мы еще верили в то, что арийцы равны богам, а Гитлер укажет путь развития для всего человечества. Потом, в конце сороковых все будут доказывать, что они не верили фюреру и все как один были против войны. Только это все ложь, верили все, даже дети вопили: «хайль Гитлер».

Меня вызвали в Рейхстаг, как я думал для награждения. Обычно я редко появлялся в официальных зданиях, сами понимаете, специфика работы. Я одел лучший костюм и два часа надраивал туфли. За полчаса до назначенного срока я вышел из автобуса и направился к цитадели немецкого порядка. В холле меня встретил Гюнтер Крюгер, доверенное лицо Серого Человека. Он курировал мою работу и объяснял мне детали каждого задания.

Взяв меня под руку, он проводил меня в гардероб. Там меня ждал сюрприз, на мою голову накинули мешок и через час я очнулся прикрученным проволокой к стулу в каком-то подвале.

Я никогда не интересовался объектами подслушивания, как выяснилось, зря. Последним объектом был шеф СД Рейнхард Гейдрих. Не знаю каким местом думал Серый Человек, но устраивать прослушку таких людей, совершенно безумный поступок.

Никогда не пробовали рассказать о том, чего не знаете? Я пробовал, не знаю, сколько времени я провел в этом подвале, но сознался во всем. Даже, по-моему, в предательстве Христа. Через два часа допроса, я понял, что не выберусь оттуда живым, а еще через час, мне уже хотелось сдохнуть.

Потом я Сдвинулся сюда и понял каким великим грешником я был. Но если раскаяться, то Всевышний пощадит нас и убьет окончательно, главное унижать и мучить презренную плоть искренне и безжалостно.

                  Глава шестая.

– Все, – Миша резко поднялся – хватит языками чесать, отдых окончен, пошли!

Рита молча поднялась и поправила котомку. Филип покачал головой:

– Зря ты не слушаешь меня. Если даже такой грешник как я может надеяться на прощение, значит и для тебя не все потеряно!

Миша развернулся и кулаком ударил Филипа в лицо, от удара ортодокс полетел на землю. Несколько секунд лежал, потом кряхтя и сплевывая кровь с зубами поднялся.

– Ты не «великий грешник», – сказал Миша – ты обыкновенная гнида и ничего больше. Я очень надеюсь, что ты не выберешься из Железной Степи. А теперь пошли.

Где-то час они быстро шли, переходя на бег, чтобы Филип не отставал, Миша пропускал его вперед и тычками подгонял фанатика.