Чем были развалины, так и не понял. Но явно что-то военное. То ли дот, то ли наблюдательный пункт. Сперва решил, здесь находилось орудие. Поискал место, где бы оно могло быть установлено – бывал на старинной батарее в Кронштадте, – не нашел. Зато обнаружил в подножии бугра покатый бетонный спуск под землю. Дверной проем без двери. Захотелось поглядеть, что там, в черном прямоугольнике. Постоял и не пошел. Оправдался тем, что еще вляпается в дерьмо или на штырь какой напорется, на змею.

Мог бы включить фонарь в айфоне. Просто жутковато было; Сергеев стыдился этого чувства, но побороть не мог.

На вершине бугра торчали осколки стен, внутри лежали куски бетона. Росла трава, даже какой-то куст. Строение стопроцентно разрушили, но когда? Не исключено, что в сороковых. Здесь были бои, об этом он читал, когда выбирал место… Вот он, наглядный след войны…

От развалин до берега было метров двадцать. Но оказалось, что само море далеко внизу – степь кончалась высоким обрывом. Странно, что еще от бугра создавалось впечатление, что вода вот она, рядом – присядь и потрогай.

– И как спуститься? – спросил Сергеев растерянно. – Интересное дело…

Осторожно, боком, подошел к краю, заглянул.

Море, словно увидев его, зашумело. Размеренно и солидно. Волны накатывались на берег, а потом медленно сползали, шевеля гальку.

Конечно, оно шумело и пять минут назад, и полчаса, и сто лет, просто Сергеев не слышал. Но почему- то было приятно думать, что оно с ним здоровается. Именно с ним и сейчас. А до этого было неподвижно, спало.

И еще, стоило оказаться над обрывом, появился ветер. Дунул в лицо, затем тут же толкнул в один бок, в другой, обдал кисловатым запахом.

Ветер слабый, но Сергеев на всякий случай шагнул назад. Мало ли… Сейчас успокаивает порывами- поглаживаниями, а потом возьмет и сбросит вниз.

Еще отошел, достал сигареты, закурил. Затягивался редко, приятнее было дышать струившимся дымом. Смешиваясь с запахом моря, он приятно волновал. Может, напоминал тот первый вечер в Феодосии…

Смотрел на гребешки новых и новых волн, идущих к невидимому отсюда берегу, на размытую грань горизонта, на белые полосы облаков за чистым и голубым небом. На стоящий неподвижно корабль… Смотрел, пытался любоваться, задуматься о чем-то таком, о чем принято задумываться у моря, или ни о чем не думать, а – что называется – созерцать. Древние греки умели созерцать, останавливать мысль и вслед за этим получать озарения. Наверное, кто-то умеет и сейчас…

А к Сергееву и мысли подходящие не приходили, и созерцать не получалось. Еще и сигарета не истлела, а уже надышался, насмотрелся, стало скучновато.

Обернулся направо. Отсюда одинокий домик был виден хорошо. Приземистый, с почти плоской крышей, белыми стенами; рядом полукруглый ангар, ГАЗ-66 с тентом, явно военный, а может, какой-нибудь геологический. Во дворе торчит мачта антенны. Скорее всего, радиостанция.

Близко лучше не подходить – еще примут за шпиона. Здесь такое часто происходит. Слышал в новостях.

Пополз взглядом вдоль обрыва. Заметил – кое-где его края отслоились и висят на честном слове, нарушая законы физики. Почему-то вспомнились башни храма Гауди в Барселоне…

Сергеев снова заглянул вниз. Высоко, примерно с пятиэтажку. Или больше… Кое-где виднелись обвалы, один свежий, другие поросли травой.

От моря до обрыва метров двадцать. Неужели бывают такие штормы, когда волны добегают до стены? И подмывают. Но почему тогда куски отслаиваются сверху? Наверное, все-таки из-за дождей. Скорее всего…

В какой-то серии «Неуловимых мстителей» погоня была вдоль такого же обрыва… Нет, там камни были, а здесь… Здесь глина. Понятно, что ее размывает ливнями, весной, когда снег тает. Если он тут, конечно, ложится… Но в любом случае – влага точит и отслаивает по кусочку.

Лет через двести, ну или пятьсот, в общем, через короткий по геологическим меркам срок и их дом сползет.

* * *

Во дворе вихрило непривычное, в первый момент испугавшее Сергеева оживление. Суматоха, скорее. «Пожар, что ли?»

Нет, пожара не было. Но Оля с Диной в спешке выносили из своих квартир половички, коврики, стулья, обувь. Причем, занимаясь одним и тем же делом, будто не замечали друг друга, и дети не играли, а напряженно и молчаливо наблюдали за матерями.

– Что у вас такое, барышни? – не сдержал он любопытства.

– Муж приезжает! – радостно сообщила Дина и перхнула.

– Виктора на два дня отпустили! – Оля улыбалась во весь рот. – Порядок навожу – надо ж принять…

– Наломался на стройке этой, – не дав ей договорить, а вернее, словно бы не слыша, перебила Дина. – Почти две недели без выходных.

Сергеев изобразил сочувствие.

– А где они работают?

– Дорогу строит.

– На трассе Витя мой. Укладчик!

Сергеева и забавило это детское какое-то соперничество женщин, и сочувствие скребло грудь. Понимал, как они друг другу надоели за полгода, или за год, или сколько там они живут бок о бок, каждодневно то вольно, то невольно наблюдая друг друга в этом напоминающем тюремный колодец для прогулок дворе. И снова порадовался, что ему досталась квартира на втором этаже.

– Ну ладно, – кивнул поочередно, – готовьтесь. И чтоб всё у вас хорошо было!

– Спасибо!

– Спасибо вам!..

А вечером во дворе был праздник. Вкусно пахло шашлыком, укропом, раздавались веселые мужские голоса и женский смех; мальчик и девочка что-то требовали и хныкали, но не плакали – Сергеев помнил, что так дети их возраста проявляют свое участие в застолье… Когда в очередной раз вышел на террасу покурить, его заметили и позвали к столу.

Он был не против, но из вежливости стал отказываться:

– У вас ведь семейное… А у меня и нет ничего… Алкоголь здесь не продают…

– Да у нас полная чаша! Айдайте!

Сменил треники на джинсы, шлепки на туфли. В последний момент прихватил нераспечатанную сырную нарезку. Спустился.

На террасе было еще относительно светло – солнце хоть и село, но по горизонту над морем синел яркий шлейф, – а здесь, во дворе, уже ночь. Хорошо, что хоть еду на столе освещают горящие окна.

Познакомились. Мужа Дины звали Ярослав, а Оли – Виктор.

– Можно Витя, не обижусь. Виктор-Витя, короче.

– Олег, – ответил Сергеев.

– О, почти как жинку мою – она Ольга.

– Я в курсе.

– Но мы ее Оляна зовем…

Оба довольно молодые – слегка за тридцать – сухопарые, жилистые. Наверное, физически они были куда сильнее Сергеева, но эта сила в них таяла, а не копилась. И тот и другой выдавленные, измятые – наверняка работали на износ, питались каким-нибудь «Дошиком», перед сном вливали в себя грамм по триста и отрубались, а часов в семь вскакивали, снова ели «Дошик» и шли строить…

– Вы дорожники? – чтоб не молчать, спросил Сергеев.

– Ага.

– Автобан ложим – европейский уровень.

По пути из аэропорта сюда такси несколько раз выезжало на готовые куски этого автобана. Три, а то и четыре полосы в каждую сторону, по центру – высокие отбойники, фонари.

– Да, видел. Впечатляюще.

– Ну дак! – гордо хмыкнул Виктор-Витя. – Оляна, дай посуду гостю-то!

Мужчины были уже прилично теплые и налили Сергееву штрафную – целый стакан.

– Вы что, ребята…

– Давай-давай. Под шашлычкевич!

Виктор-Витя напоминал дембеля, которого разрывает радость и энергия в первый день на гражданке.

Чокнулись с силой. Сергеев сделал два широких глотка, откусил горячего, мягкого мяса.

– Свинина?

– Ага… А что? Вы этот?..

– Нет. Всё нормально.

Ярослав извиняющимся тоном объяснил:

– Тут непонятно: кто, что. – Интонация у него была, как и у Ольги, южнорусская, и Сергеев невольно соединял их – подходящая была бы пара.

– Я заметил, что всё непросто.

– А вы, – спросил Виктор-Витя, – значит, наш новый сосед?

– Да.

– И надолго?

– Как получится. Планирую пожить.

– Так! – Виктор-Витя встрепенулся: – Пора пропустить. – И скорей наполнил рюмки себе и Ярославу, хотел было подлить и Сергееву, но тот прикрыл стакан ладонью:

– Еще есть.

– А дамам? – возмутилась Дина.

– И дамам, и дамам!..

– Мне хватит. – Ольга убрала свой бокал.

– Ну ты чего, Олянь?!

– Ты же знаешь, что я не люблю.

– Ну праздник ведь.

– И обязательно напиваться?

– Напиваться никто не собирается. А отметить – надо!

– Вот доотмечаешься – опять на диване спать будешь.

Виктор-Витя тихо бессвязно забурчал, давя лезущие наружу ругательства.

– Олег, а вы откуда прибыли? – бодро, наверное, желая заглушить перебранку соседей, продолжил расспрашивать Ярослав.

– Олег из Москвы, – ответила за Сергеева Дина, и он удивился – ни ей, ни Оляне он о себе не рассказывал. Наверняка продавщица передала. Или Рефат.

– Из Москвы? Это серьезно… И как там?

Сергеев пожал плечами:

– Стоит.

– Да? Значит, стоит. – В голосе Ярослава появились непонятные нотки. – Что ж, за это и выпьем.

Сергееву вспомнились ролики в интернете, репортажи по ТВ пятилетней давности. Там люди с таким же, слегка смешным выговором, кричали друг на друга: «Пидарасы». Казалось, покричат и разойдутся. Но они стали друг друга убивать. И убивают до сих пор…

Чокнулись. Виктор-Витя и Ярослав залпом, с какой-то театральной удалью, осушили свои рюмки; Сергеев пригубил – пьянеть не хотелось. Да и опасно было в этой незнакомой компании, незнакомом месте. Это не московский бар…

– А чем, кстати, занимаетесь? – Дина приняла у мужа эстафету задавать вопросы.

– Если не секрет, конечно, – всё с теми же нотками, добавил Ярослав. – Тут у многих секреты.

– Да не секрет. С кино связан.

– Артист? – глаза Оляны блеснули.

Сергеев улыбнулся:

– Нет. Сценарист.

– Тоже, верно, денежная должность.

– У известных, да, денежная. А я так… – Сергеев говорил правду, и правда в этом случае помогала – пусть не думают, что у него денег целая подушка. – Был бы богатый, не сюда бы поехал.

Виктор-Витя громко захохотал:

– Ну да! Здесь… здесь – ха-ха-ха! – такие остались, кому некуда больше.

Смех был и искренний, и какой-то истеричный, что ли.

– Нет, здесь хорошо, – стал оправдываться Сергеев, – спокойно.

– Ага, спокойно. Мы от этого спокоя на стены лезли. Хорошо, работа нашлась.

Женщины и их дети пристально смотрели на Виктора-Витю и молчали. Сергеев видел, как они каждый день продолжают лезть на эти вполне реальные стены.

* * *

Утром Ярослав и с Виктором-Витей продолжали застолье, но оно было теперь совсем невеселым. Скорее напоминало второй день поминок.

Сергеев слышал куски их разговора, когда осторожно, не хлопая дверью, чтоб не привлекать внимания, выходил покурить.

– Ну и что мне было делать надо? – Голос Ярослава. – Своих идти мочить, а? Или всё бросить – жену, дом – и туда?

– Дом-то всяко-разно бросил.

– Бросил… Не бросил – законсери… законсервировал.

– А, для них троя консервация… Гранату к ручке привязал – и нет дверей. И живут уже какие-нибудь, засрали всё.

– Я узнавал – стоит, целый.

– Ну, рад. Дерябнем?

Стук. Будто не стекло столкнулось, а два камушка. Пауза. Выдохи. И голос Виктора-Вити, такой голос, с подковыркой:

– Стоит дом-то, да без хозяина.

– И что?

– Да ничего, ничего. Так я – представил просто.

– Слушай, а ты сам… Я сколько раз тебя спрашивал, и ты ни разу не сказал. Ты сам чего сюда забился? Свой дом чего не охраняешь?.. А? Что молчишь?

«Что молчишь?» было произнесено с насмешливым презрением, и Сергеев замер, ожидая услышать звук удара, а потом грохот опрокинутого стола…

– Молчу, потому что жру… Все жилы эта работа вынула… И Оляна тоже…

– Ну да, пилит она тебя.

– Не в этом смысле… Жаркая женщина. Три раза Радку своими стонами будила. «Мама, ты заболела?»

– Хм, ты, Вить, не увиливай. Тебя сюда зачем занесло?

– Я тебе уже говорил.

– Не помню. Напомни.

– Говорил. Говорил: это вообще не мой замес. Я – иркутянин.

– Но сюда не из Иркутска ж приехал.

– Я не виноват, что батю там в запас уволили… – Судя по тому, как прозвучало «там», относилось оно не к Иркутску. – Офицеров по всему Союзу гоняли – сегодня в Карелии, завтра на Сахалине… Вот так и оказались мы в этой Попасне… А там дальше – развал, СНГ. Решили остаться. Родичи решили – мне-то шесть лет было всего… Климат хороший, русские все. Никакой разницы, что там, что в России…

– Шесть лет тебе было? Какой ты иркутянин тогда – ты местный, Вить. Чего ты лепишь…

– По месту рождения – иркутский.

– А-а…

– Чё – а? Усть-Кут. Слыхал такое? Там батина часть стояла.

– Добро-добро.

– Ну так и всё. И сиди.

– Ты щас сам у меня сядешь.

Теперь уже Сергеев точно ожидал драки, а то и поножовщины. Вот так ведь они и случаются. От греха подальше ушел в квартиру. Но, выйдя покурить в следующий раз, услышал спокойное, вернее, беспредельно горестное:

– В гивне мы с тобой оба, братуха, – голос Ярослава, и следом пьяный, со слезой, Виктора-Вити:

– И жёнки наши… и ребятишки.

– Да-а…

– И вот если там закончится, то нам-то… Нам-то как туда возвращаться? Яр, как возвращаться?

– Мне – никак. Я хохол. Я для любых дезертир и враг.

– А я – наоборот… То есть тоже дезертир и враг, хоть и не хохол… А жена – хохлушка… О-ох-х, давай.

Стук, громкие глотки и выдохи.

– Если б… Фу-ух… Если б мы там всё это время были – одно, а так…

– Так – никак, Вить. Никак.

– Никак, Яр, эт точно…

* * *

Рядом с Сергеевым на террасе тоже было сегодня оживленно. Наверное, из-за погоды – солнечной, теплой, с ветерком с моря.

Сначала эта женщина в тряпках, тёть Наташа, долго сидела в кресле. И не молчком, а что-то бормоча и бормоча себе самой, то с напором, будто доказывая, то бессильно.

– Ведь я же им всё… Как теперь, как теперь?.. Надо собраться, надо им показать… Нельзя так…

Потом, перед обедом, девушка Алина увела женщину в дом, а после обеда заняла кресло. Была одета совсем по-летнему – короткие шорты, легкая просторная майка без рукавов, шлепанцы, бейсболка, черные очки – и напомнила Сергееву Лолиту. Вернее, в его представлении набоковская малолетка должна была выглядеть примерно так. И хоть он понимал, что Алине намного больше, она давно совершеннолетняя, может, и институт окончила, но косился на ее длинные, глянцевитые ляжки, на круглые плечи, на торчащие пирамидки под майкой как на что-то запретное.

Косился, переводил взгляд на море, а она оставалась перед глазами, шевелила розовыми пальцами на ногах… Бросал окурок в бутылку – в кашу из воды и других окурков, – плотно завинчивал крышку, чтоб не воняло, уходил к себе.

Когда появился на улице в очередной раз, обнаружил рядом с Алиной хозяина Рефата.

Не удивился – чувствовал, что кто-то должен клюнуть на этот бутончик. Хе-хе… Сам оказался слабоват, хватило лишь на похотливые мысли и частые косяки, от которых глаза заломило, а Рефат вот поднялся, встал рядом с ней. И что-то втирает красивым тихим баритоном.

Сергеев кивком поздоровался с ним, отвернулся. Достал сигарету из пачки.

– Всё нормально? – спросил Рефат; вопрос был явно адресован ему.

– Да-да, спасибо.

– Если что – я на связи.

– Да…

Закурил, уперся взглядом в нежно-голубую сегодня гладь моря. Солнце яркое, но не слепит – оно словно разлито по всему небу. Осеннее южное солнце.

Отсюда казалось, что море действительно гладкое. Зеркальное ровное поле. Но на самом деле там наверняка волны, пусть несильные. Море не бывает абсолютно спокойным – оно всегда шевелится, дышит. Вдох – вода откатывает от берега, выдох – накатывает. И так миллионы лет…

– У нас семья светская, никаких ограничений, – зажурчал голос Рефата; он старался говорить шепотом, но не получалось, и Сергеев почти всё слышал. – Я сам и курю, и выпить могу, если надо. Но я не любитель. Так, по праздникам большим. Я работать люблю – работа силы дает… Но женщина у нас святое. Мы не заставляем, и хиджабы всякие, паранджа, это… Вот слово забыл… Эх-х…

– Стереотип? – подсказала Алина, и Сергеев по тону определил, что ей нравится слушать Рефата.

– Точно – стереотип. Да. Это арабы там. А нашим женщинам даже платка не надо. Если хочет – может фес носить… шапочка такая, а может не носить. Свобода совсем… Алина, – голос его стал еще тише, – вы мне очень нравитесь. Вы очень хорошая девушка. Я думать ни о чем не могу. Да. За рулем сижу и боюсь, что сверну не туда, не на ту педаль нажму. Да, Алина, вот так…

Какое-то шуршание. Наверно, Рефат дотронулся до нее, а она дернулась или отвела его руку.

– Ну я же вам уже сколько раз… – Шепот, но тоже слышимый; у молодых девушек даже шепот звонкий. – Сколько раз объясняла: я здесь из-за тети. Станет ей лучше – и мы уедем. Может, через неделю, может, через две.

– Но вы же обещали полгода!

– Во-первых, мы договорились оплатить полгода – и оплатим. Это не означает, что мы будем все полгода здесь жить.

– А как по-другому?

– Оплатим и съедем. А вы хоть пустой держите, хоть сдайте…

– Это странно.

Сейчас, когда Сергеев не видел Рефата, ему казалось, что с Алиной разговаривает иностранец. Какой-нибудь турок или грек, хорошо владеющий русским, но не понимающий элементарных для русских вещей. Действительно, как это: оплатить жилье и в нем не жить…

– Алина, зачем уезжать? Для вас здесь всё, вы хозяйкой будете. И этого дома, и моего.

«Он сватается, что ли?» – дошло до Сергеева; он напряг слух, даже уши, казалось, стали заворачиваться, как у кошки.

– Я ведь один. Три этажа. Сад какой…

– Вы рассказывали.

– А давай посмотрим. Пойдем, приглашаю.

Молчание, тишина.

– Ну, пожалуйста, окажи честь. Не бойся меня.

– Я не боюсь, а просто не хочу, – слегка насмешливый голос Алины.

Сергеев представил ее смуглые, словно смазанные маслом ноги, мускулистые икры, шею, плечи… Ох как тяжело Рефату, сильному самцу, себя сдерживать… И сам резко и до боли в паху возбудился. Даже слегка подогнул ноги и сильнее навалился локтями на перила.

«Так-так-так, – стал повторять торопливо, – так-так-так, мил человек, без глупостей, мил человек, так-так-так».

– А что хочешь, скажи? – давил Рефат, но ласково, почти жалобно. – Хочешь, яхту возьму – покатаю. Отсюда – в город. Прямо к ресторану причалим. Я ресторан знаю такой – всё вкусно.

«Да, надо в город выбраться, – подхватил идею Сергеев, – обязательно в ближайшие дни».

И, стараясь держаться спиной к Алине и Рефату, чтоб не увидели его вздыбленных штанов, зашел к себе.

* * *

Наутро решил начать новую жизнь. В сотый или двухсотый раз.

Еще в детсадовском детстве, когда совершал что-то плохое, слишком капризничал и хулиганил, мама, отругав, успокоив, говорила твердо, будто обрубая произошедшее: «Ну всё, завтра начнешь новую жизнь. Будешь хорошим и послушным. Да, Олег, обещаешь?» И он обещал.

Тогда, ребенком, потом подростком, он относился к этому серьезно. Действительно, два-три дня жил по-новому. Делал зарядку, ел кашу, давясь, но понимая, что она полезна, она дает силы; не баловался, не поддерживал друзей, собиравшихся что-нибудь натворить; когда с ним несправедливо поступали, лишь поджимал губы, хотя так хотелось закричать, заплакать.

Но и тогда хватало его ненадолго.

Может, жил бы без сверстников, без садика, а потом школы с их правилами, которые необходимо было нарушать, иначе станешь никем, рассыплешься, как безвольный песок, – да, если б жил только с мамой, может, удержался бы в новой жизни надолго. А так – срывался. Мама называла это «забывался», и после очередной нотации требовала: «Завтра начинаешь новую жизнь. Да?» Он, конечно, обещал. И со временем давать эти обещания становилось всё легче.

Потом началась взрослая жизнь. Теперь мамы рядом не было, и Сергеев сам приказывал себе начать ее, эту новую жизнь. После затяжных пьянок, ссор с женщинами, разрывов с теми, кого считал друзьями… И снова хватало ненадолго.