2

Кабинет директора был последним местом, в которое Сьюзи хотела попасть в первую неделю учёбы. Да поругалась с учителем, да нагрубила, но тот спор начала не она, она всего лишь отстаивала своё мнение, на которое в современном «демократическом» обществе всем наплевать. Как ни странно, но мысли её витали далеко от повседневности. Она думала о том, куда привела её жизнь. Думала о детских мечтах, которым было не суждено сбыться, о том, как она стала такой, какая она есть, почему то, что было живо в ней, когда она была ребёнком погибло.

Сидя на кожаном диване, рядом с кабинетом, девушка ждала, когда её пригласят. Наконец дверь открылась, и молодая накрашенная секретарша, окинув Сьюзи холодным взглядом, поманила её за собой, вглубь помещения.

О директоре Боуле можно было говорить долго. Больше всего на свете он любит только одно – себя, директора Боула. Несмотря на то, что ему давно перевалило за пятьдесят, он всё ещё считал себя привлекательным человеком, что было, впрочем, довольно далеко от истины. Писклявый голосок совсем не вязался с массивным, полным телом, гордо восседающем на не менее массивном кресле. Очередное непонятное тряпьё, которое по дешёвке сбагривал ему один предприимчивый азиат, выдавая за «высокую» моду, было гордо выставлено на показ, на нашей школьной «модели». Очки в сиреневой оправе, и небольшие позолоченные часы в правой руке, всё это был директор Боул. На всех стенах, его просторного кабинета, висели рамки с фотографиями, что было на них, думаю догадаться не сложно.

В тот момент, когда Сьюзи вошла в кабинет, директор как обычно сидел в своём кресле, и листал глянцевый журнал. Видимо о чём‒ то задумавшись, он совсем её не замечал. На его лице было спокойное и умиротворённое выражение, которое кардинально изменилось, когда он оторвал взгляд от журнала, и увидел девушку. Пожалуй, стоит упомянуть ещё одну особенность мистера Боула, он как никто другой любил дисциплину, и искренне считал, что нужно соблюдать все правила, сколь бы дурацкими они не были. Но считая себя выше всех других, он также считал, что к нему эти правила не относятся. Строже всего директор Боул, или Шар, как его ласково называли между собой ученики, карал за внешний вид. Если уж ему казалось, что ты провинился, единственным разумным поведением, было со всем соглашаться и не идти наперекор, иначе шар начинал рвать и метать, а у тебя появлялось очень много проблем, которые наш «колобок» вполне мог обеспечить. Неприкосновенными считались только те ученики, чьи родители занимали важные государственные посты, или были широко известны. К таким ученикам Боул относился с «добротой и опекой» если такие слова вообще к нему применимы. Естественно, Шар делал это не просто так, что понятно любому человеку, кто обладает хоть какой‒то долей разума.

Сьюзи же любила свободу. Свободу во всём. Это касалось и одежды. Унылой, неудобной школьной форме она предпочитала свои любимые рваные джинсы, и регги футболку с Бобом Марли. Естественно директор был мягко говоря не в восторге, и уже приготовился к гневной, «праведной» тираде, предвкушая опущенные в пол глаза, и невнятные попытки извиниться.

– Почему ты не соблюдаешь правила? Хочешь, чтобы я тебя исключил? – Начал он.

Обычно, слов про исключение хватало, чтобы надломить ученика, и заставить его пресмыкаться. Но Сьюзи проводила эти слова лишь вежливой улыбкой, и ничего не сказала в ответ. Видя, что у него ничего не выходит, Шар зашёл на второй круг.

– Мать видела в чём ты вышла? Мне позвонить ей и рассказать, как ты общаешься со старшими, как ты уважаешь тех, кто тебя учит?

Сьюзи продолжала молча на него смотреть и улыбаться, смотреть на его жалкую чёрную душонку, и удивляться тому, как такие люди вообще живут на свете. Нет, она его не ненавидела, ни капельки. И уж тем более не воспринимала как врага, как это делали некоторые ученики. Он не заслуживал этого, не был равным. Быль лишь надоедливой мошкой, жужжащей над ухом, ни больше, ни меньше. Да, всего лишь мошкой, ну или маленьким жуком навозником, катящим свои жалкие аргументы, в сторону палящего солнца, которое мешает ему спокойно жить, и катать свои восхитительные творения. Прекрасно зная, чем всё это закончится, Сьюзи просто стояла и ждала третьего акта, надоедливой пьессы. Который раскрасневшийся шар, как раз и собирался воспроизвести.

– Я даю тебе последний шанс несносная девчонка. Либо ты сейчас извиняешься передо мной и мистером Джонсоном…

Сьюзи игнорируя слова Боула направилась к выходу. Выходя из кабинета, девушка услышала последние слова жука навозника:

– Либо без родителей можешь не возвращаться.

Спустившись по лестнице, Сьюзен вышла на улицу. Яркое, ещё по‒летнему, тёплое осеннее солнце, освещало её светлые волосы, и яркие голубые глаза.

Идти домой и слушать всё те же нудные нотации, о необходимости образования, уважения к старшим и правильной жизни в обществе, совершенно не хотелось.

В городе было не так уж много мест, которые она любила. Одним из таких мест, был центральный парк, в который она как раз и решила отправиться. Благо идти до него было не далеко, всего несколько кварталов. Достав из кармана плеер и синие наушники, Сьюзи приготовилась удалиться из этого мира. Вложив наушники в уши, и включив на полную музыку, она направилась в сторону парка. Да это были те самые наушники, и тот плеер, что ей дал Артур. Они остались у неё только по одной причине, по причине того, что никакой девушки в её отделении не было, пациентов были считанные крохи, и в основном они были мужского пола. С того момента как Сьюзи выписали из больницы, прошло чуть больше месяца. И Артур, ни разу больше не появился. Сьюзи уже начинала подумывать о том, не приснился ли он ей, но наглядное доказательство сейчас как раз проигрывало «Sunshine Reggae».

Наконец, большая часть пути была пройдена. Величественные сосны и ели, предстали во всей своей красе. Чтобы добраться до них, а заодно, до небольшого прудика, оставалось лишь сделать последний шаг. Перейти оживлённую дорогу, по которой непрерывным потоком, день и ночь, неслись по своим делам горожане.

В наушниках заиграл «Pennyroyal Tea», солнце скрылось за тучами, пошёл дождь. Сьюзи молча шла через дорогу, храня в своей душе яростный крик, полной боли и страдания. Она не беспокоила прохожих, хотя очень хотела поделиться тем, что накапливалось в ней год за годом, как гора ненужного мусора в голове ученика. Поделиться этим с первым встречным, пусть даже с совершенно незнакомым человеком.

Сьюзи заметила, что за ней уже несколько кварталов, следует странный мужчина восточной внешности, с обширной, густой чёрной бородой. В данный момент, он стоял слева от её, и также как она ждал, пока на светофоре загорится зелёный. Несмотря на то, что этот человек не сделал ей ничего плохого, она испытывала некий дискомфорт в его присутствии. Наконец, пластмаска загорелась зелёным, и она пошла через дорогу, постепенно ускоряясь, и краем глаза замечая, что араб тоже ускорился. Сьюзи совершенно не замечала дороги, её объял непонятный страх, охватив настолько, что она не заметила огни несущейся на полной скорости машины. До смерти оставалось всего несколько метров, когда она почувствовала сильнейший толчок в спину. Пролетев несколько метров, она упала на мокрый асфальт. То, что произошло дальше, она запомнила на всю жизнь. Страшный удар подкинул человека, словно безвольную куклу, ломая кости и сухожилия, вырывая жизнь и душу. Водитель, словно не заметив содеянного, унёсся прочь, оставляя за собой изломанное и кровоточащее тело. Тело того самого араба, который вызывал у неё неприязнь. Сьюзи подбежала к нему, и попыталась остановить кровь, текущую из разбитой головы. Но все её усилия были напрасны. Он посмотрел на неё и выдавил из себя слабую улыбку. Прощаясь с совершенно незнакомой девушкой, ради которой он лишил себя жизни, прощаясь с этим миром, встречая неминуемый конец. Люди начали выбегать из остановившихся машин, кто‒то позвонил в скорую, но было уже поздно.

3

В размеренном ритме жизни, бывают такие моменты. Моменты, когда жизнь превращается в кромешный ад. Такое бывает у всех, и большинство рано, или поздно выбираются из этой пропасти, ощущая себя дельфином, вынырнувшим из морских недр, ради глотка свежего воздуха. У Сьюзи же таких моментов не было, вся её жизнь была кромешным адом. Да, вы скажете, что с ней не так, чем она недовольна. Руки и ноги есть, слух и зрение тоже, живет не на улице, есть какая‒никакая, но семья. Да у многих нет и этого, дни некоторых сочтены, и они могут радоваться каждому прожитому дню на этом свете, в отличие от тех, кого минула печальная судьба. Но ведь несчастье заключается, не только в способности видеть или слышать, ходить или выполнять действия руками. Нет, есть ещё более глубокое несчастье, это несчастье чувственное, или духовное. К отсутствию зрения или конечностей, ещё можно привыкнуть, если бы человек не мог адаптироваться к изменению условий, нас бы сейчас с вами не было. Но как привыкнуть к внутренней боли, к боли душевной. Как пел Йен Кёртис, в своем последнем творении: «Любовь разорвет нас на части, снова». Именно любовь свела многих замечательных людей в могилу, и сам Йен не стал исключением. Но есть чувства, которые, также как и любовь несут губительный вред человеку, но как говорится, всё зависит от концентрации, почему при смерти от наркоты пишут «передозировка наркотиков», а при самоубийстве не напишут «передозировка чувств». Все люди индивидуальны и не похожи друг на друга, возможно если все были бы одинаковы, жить стало бы легче, но разве это была бы жизнь?

В продолжение темы о чувствах, хотелось бы затронуть такое чувство, как чувство известности, или славы. Не зря, я раньше упомянул о индивидуальности. Все мы знаем это чувство: чувство «посмотрите на этого парня, я его знаю», чувство «давайте проберёмся к нему в дом, нам нужно больше фото», чувство «напишем, что скончался от передозировки, читателям это зайдёт». Кто‒то может это выдержать, постоянное внимание медиа, и грязную клевету, а кто‒то просто хочет писать свою музыку, выражать СВОИ чувства, и чтобы все от него отстали. В истории есть очень яркий пример, того как это чувство приводило к смерти. Вы, наверное, уже и сами поняли, о ком идёт речь. Достаточно просто сказать грандж или Абердин. Этого человека знает каждый, этого парня, пропахшего духом свободы, очень любившего музыку, секонды и анатомию человеческого тела. Поэта, художника, вокалиста группы Nirvana, и просто замечательного человека, Курта Кобейна.

Но есть ещё одно чувство, чувство более страшное чем любовь, и известность. Чувство собственной беспомощности. Нет в мире ничего страшнее, чем беспомощность. Даже самые могущественные люди, ощущали это чувство, ведь они, всего лишь люди. А жизнь человека, лишь маленький взрыв в сознании мироздания, если не маленькая искорка. Чтобы достичь того уровня понимания мира, который позволит, что‒то изменить, срока жизни простого смертного явно недостаточно. Но если даже не брать, такие высокие материи, и обратить внимание на такие проблемы, как голод народов Африки, толпы бездомных, и смертельно больных людей, вымирание целых популяций, и видов животных, эти проблемы человек решить может, но года проходят, а всё остаётся практически на том же месте. Вы спросите почему? А потому, что люди в большинстве своём грёбаные эгоисты. Нет, я понимаю, что у каждого собственное «Я» стоит на первом месте, и не осуждаю это, это не плохо, это естественно. Но даже если так, почему бы не помочь другому, кому хуже тебя, хоть чем‒то. Если каждый бросит по окурку на улице, то улицы превратятся в свалки. Если каждый пожертвует хоть копейку голодающим, голодающих не будет. Если тратить средства, не на увеличение военной мощи, а на исследования в других сферах, то можно будет исцелить практически любое заболевание. Отказаться от натурального меха, и популяция пушистых восстановится. Но есть всего один фактор, мешающий решить данную проблему. Это человеческая природа. Люди просто не могут жить в мире. Они жаждут конфликта. Откажешься от увеличения военной мощи, подставишь свою страну под удар. Это всё можно изменить только одним способом, меняя себя.

Если люди изменят себя, изменят в лучшую сторону, станут более открытыми и дружелюбными, готовыми помочь друг другу в любую минуту, не будет нужды в вооружении и армии. Но, чтобы изменить себя, нужно приложить очень много усилий, побороть зависть, злость и гордыню. Я верил, что, когда‒нибудь этот момент настанет, только если люди, раньше не уничтожат, друг друга, и всё живое на Земле.

Но в один солнечный день моя вера в человечество рухнула.

4

Думаю, будет не лишним сказать, что Сьюзи очень любила читать. Причём, её интересовали совершенно разные книги. Её можно было увидеть с одинаковым удовольствием читающей Чарльза Буковски, и Фридриха Ницше. Сьюзи не просто проглатывала книги, а вдумывалась в каждую строчку, надеясь найти спрятанный смысл, правда, порой там, где его нет.

Охладев к ровесникам, Сьюзи прерывала их нелепые попытки подружиться. Между ней, и одноклассниками стояла, если и не бетонная стена, то уж забор с железной проволокой точно. И причина этого была совершенно проста. Сьюзи просто потеряла веру в других, и боялась, что новые «друзья» также предадут её. На дворе стояла зима, и хоть это время года, она и не очень любила, зато она просто обожала зимние виды спорта, и часами могла, кататься по заснеженным склонам. Поэтому, когда мать предложила ей поехать с ней в командировку в соседний городок, Сьюзен сразу же согласилась. Ей давно хотелось проветриться, сменить обстановку, хоть на пару дней. К тому же в соседнем городе был отличный горнолыжный спуск, один из лучших в стране.

Но Сьюзи ещё не знала, что её планам не суждено будет сбыться. В тот момент, когда она сладко спала в своей кровати, лавина нежно окутала и укрыла большую часть места, в которое она должна была отправиться буквально на днях. Сотни людей уснули навсегда, погребённые под блестящей, снежной кровлей, служившей одновременно и надгробием, и эпитафией. Сьюзи не замечала этого, но смерть следовала за ней по пятам. Занося свою косу, и меняя судьбы миллионов, но одновременно являясь логичным концом. Это как со зрителями в кинотеатре, они переживают моменты фильма вместе с героями на экране, радуются и горюют, плачут в конце грустной мелодрамы, но никто не знает, чем закончится эта история, ведь это премьерный показ. Никто, кроме создателя фильма, который, не открывая своего лица, стоит в темноте за зелёными буквами выход, висящими на дверном проёме. В который, каждый из зрителей, рано или поздно выйдет. Но сами ли мы выбираем жанр фильма, на который идём? Или его выбирает девушка, идущая с нами, или лучший друг предлагая прокатиться на его новой спортивной машине, которая вскоре будет найдена на дне обрыва. Сколько вопросов без ответа, и чем дольше живёшь, и тем больше их появляется.

Но Сьюзи, к счастью, об этом не думала. Ей снились далёкие края, и неведомые страны. В которых так хотелось побывать. Так что же мешает, бери рюкзак, палатку, и вперёд, навстречу своей судьбе. В момент, когда она погружалась в глубину лазурных вод, она видела лица, лица всех тех, кого она когда‒либо знала. Стройный хор голосов, просил её вынырнуть пока не поздно. В лёгких практически кончился кислород, но она этого не замечала, продолжая погружаться всё глубже и глубже, видя далёкий, манящий свет.

На днях, она спускалась в подвал, чтобы посмотреть старые альбомы с фотографиями. Вообще, она не была сентиментальной, но иногда на неё находило подобное настроение, ну вы понимаете. Перелистывая страницы, Сьюзи наткнулась на фотографию отца, что было удивительно, ведь раньше она этой фотографии не видела. С ним было очень мало фотографий, и для неё он был таинственной фигурой из прошлого, какого это, не знать своего собственного отца. Мама говорила, что он погиб в автокатастрофе, но Сьюзи знала, что это не так. У неё не было никаких доказательств обратного, она просто это чувствовала, ощущала своим сердцем. На фотографии, её отец сидел за барной стойкой, и перекидывался фразами с какой‒то блондинкой. Фотография была старая, и видимо была сделана ещё до того, как её родители познакомились. Он напоминал Джима Моррисона в его лучшие годы. От него буквально исходила энергия, а взгляд глаз будто вводил в транс. Он совсем не казался, обдолбанным мудаком, каким его называли редкие гости, приходившие к матери, в тихих разговорах в гостиной, во время того, как Сьюзи спала наверху, по крайней мере так они считали, но она не спала, и сидя на верхней ступеньке лестницы, вслушивалась в каждое слово.