В 1206 г. была создана империя Чингис-хана, достигшая своего расцвета к середине XIII в. В этот же период были заложены основы идеологии «чингисизма», закрепившейся в сознании подданных «золотого рода» в течение последующих двух веков как особая, имперская система политико-правовых ценностей. «Чингисизм» представлял собой сложную, комплексную идеологическую конструкцию, включающую политические, правовые, а по мнению некоторых исследователей, даже и религиозные элементы [Юдин, 1992а, с. 16]. В рамках настоящей работы нас интересует один из элементов этой идеологии, а именно – монополия на власть членов «золотого рода» Чингис-хана и его потомков.
Чтобы добиться ханского титула и верховной власти в Монгольской империи и государствах, возникших после ее распада, было необходимо принадлежать к потомкам Чингис-хана по прямой мужской линии и пройти процедуру избрания на курултае [Султанов, 2006, с. 67].[5] Однако представители «золотого рода» (т. е. отвечавшие первому из требований) нередко пытались добиться власти, оспаривая законность избранных монархов, либо же в обход курултая. И таких случаев в истории чингисидских государств было не так уж мало. Многочисленность претендентов и ожесточенная борьба за власть, первые проявления которой имели место практически сразу после смерти Чингис-хана, объясняется тем, что у монголов не было четкого порядка престолонаследия.[6] Некоторые исследователи даже распад Монгольской империи во многом связывают с этой причиной [Бартольд, 2002а, с. 147; Чхао, 2008, с. 90–92; Jackson, 1978, р. 193].
Отсутствие установленного законом порядка престолонаследия вовсе не означало, что любой потомок Чингис-хана, пожелавший стать ханом, мог предъявить претензии и получить всеобщее признание как законный монарх. Т. И. Султанов на основе анализа многочисленных источников выделяет ряд условий, которые давали тем или иным претендентам из «золотого рода» преференции в борьбе за власть [Султанов, 2006, с. 87–102]. В период единства Монгольской империи – с рубежа 1220–1230-х годов и до второй половины XIII в. – претенденты на трон предпочитали апеллировать к законам Чингис-хана, известным сегодня под названием «Великая Яса», а также к завещаниям ханов-предшественников.
Это выглядит довольно странным, учитывая, что в этот период монгольское имперское законодательство еще только формировалось. Тем не менее монголы (вероятнее всего, под влиянием своих китайских или среднеазиатских советников) очень быстро усвоили преимущества опоры на писаный закон и стали настоящими «позитивистами» (в юридическом понимании этого термина), стараясь обосновывать любые свои действия – даже такие, как разрушение городов, грабеж и резню населения, расправы с политическими противниками – ссылками на те или иные нормы имперского законодательства. В полной мере это проявилось и в борьбе за трон: узурпаторы нередко старались использовать нормы права в своих интересах.
Претенденты, ссылавшиеся на нормативно-правовые акты, нередко шли не просто на «субъективное толкование» норм, но и на откровенную фальсификацию. Правда, объективности ради следует отметить, что подобные действия стимулировало уже упоминавшееся выше отсутствие четко разработанного законодательства о наследовании трона, неопределенность и расплывчатость ряда правовых понятий и категорий в монгольским имперском праве.
Узурпация de facto: Тулуй как регент и как претендент на трон. Институт регентства в Монгольской империи и чингисидских государствах был достаточно распространен, несмотря на то что никакого правового закрепления статуса регентов в чингисидском праве не существовало (по крайней мере нам такие правовые акты неизвестны). Фактически сосредоточивая в своих руках власть, равную ханской, регенты тем не менее не являлись полноправными монархами, прекрасно понимая, что рано или поздно им придется отказаться от власти в пользу монарха, выбранного в законном порядке.
Неудивительно, что многие временные правители старались всячески оттянуть избрание монарха и сохранить ситуацию «переходного периода», тем самым оставаясь верховными правителями государства (см.: [Флетчер, 2004, с. 227]).
Строго говоря, в формально-юридическом отношении такие правители не являлись узурпаторами, поэтому в большинстве подобных случаев можно условно говорить об «узурпации de facto», выражавшейся именно в преднамеренном затягивании процесса избрания монарха. И все-таки в некоторых случаях наиболее амбициозные регенты, располагая значительным административным ресурсом, могли рискнуть и пойти на откровенную узурпацию.
На основе имеющихся источников можно выделить три типа регентства в тюрко-монгольских государствах: регенты в переходный период (от смерти предыдущего монарха до избрания следующего); временные правители в период нахождения законного монарха (или наиболее вероятного наследника умершего хана) вне государства; наконец, регенты при малолетних монархах. Известны случаи попыток узурпации – откровенной и фактической – представителей каждой из этих категорий.
Наиболее ответственным, несомненно, являлось регентство в период после смерти предыдущего хана и до избрания следующего. Временным правителем назначался или избирался член ханского рода, достаточно авторитетный и энергичный, чтобы не допустить смуты, нередко начинавшейся после кончины монарха и вместе с тем лишенный чрезмерных амбиций, которые толкнули бы его на окончательное закрепление власти в своих руках. Правда, порой бывало, что изначально соответствовавшие этим требованиям регенты, уже вкусив власти, начинали ею злоупотреблять, стремясь сохранить ее в своих руках.
Так действовал и самый первый регент Монгольской империи, ставший временным правителем после смерти Чингис-хана в 1227 г. – его четвертый сын Тулуй, носивший также титул Еке-нойона, или Улуг-нойона, т. е. «Великого князя». В соответствии с монгольским обычным правом Тулуй являлся отчигином семейства Чингисидов (формально – «хранителем домашнего очага», фактически же – «главой дома и коренного юрта [отца] своего» [Рашид ад-Дин, 1960, с. 19]). Коренной юрт Чингис-хана (в монгольской политической традиции – «голун (голын) улус», буквально – «центральное владение» [БАМРС, 2001, с. 429]) включал фамильные владения Чингисидов в Монголии, в бассейне рек Онона, Керулена и Толы, а также и немалые владения в недавно завоеванном Северном Китае [Трепавлов, 1993, с. 97] (см. также: [Гумилев, 1992а, с. 145]). Кроме того, согласно Рашид ад-Дину, Тулую как регенту должны были подчиняться «те из войск, что относились к центру, правой руке и левой руке» – практически все войска Монгольской империи [Рашид ад-Дин, 1952б, с. 274] (см. также: [Трепавлов, 1993, с. 97]).[7] В результате, Тулуй, при жизни отца бывший на вторых ролях в политической жизни, вдруг оказался во главе огромной империи. Естественно, было бы странным, если бы он не пожелал сохранить свою власть на как можно более долгое время.
Ряд источников донес до нас сведения о властных амбициях Тулуя. Так, Рашид ад-Дин отмечает, что после смерти Чингис-хана
Тулуй-хан (sic! – Р. П.) водворился в коренном юрте, который состоял из престольного города и великих станов Чингис-хана, и воссел [на царский престол] [Рашид ад-Дин, 1960, с. 109].
Вполне вероятно, что в данном случае термин «царский престол» является всего лишь устойчивым выражением и не свидетельствует о властных амбициях четвертого сына Чингис-хана. Однако слова персидского автора подтверждаются еще одним источником – китайской династийной историей «Юань ши», составленной в 1369 г. В биографии Елюя Чу-цая, советника Чингис-хана и Угедэя, первого чжуншулина (канцлера) Монгольской империи, содержится следующее сообщение:
Тай-цзун (Угедэй. – Р. П.) должен был вступить на престол, собрались все [его] сородичи на съезд, но еще не принимали [окончательного] решения. Жуй-цзун (Тулуй. – Р. П.)был родным младшим братом Тай-цзуна, и поэтому [Елюй] Чу-цай сказал Жуй-цзуну: «Это – великая забота династии. Надо побыстрее разрешить [ее]». На это Жуй-цзун сказал: «Дело еще не готово. Можно ли выбрать другой день?» [Елюй] Чу-цай ответил: «Пропустите этот – не будет [другого более] счастливого дня» [Мункуев, 1965, с. 188] (см. также: [Султанов, 2001, с. 41]).
Как видим, намерения Тулуя были вполне очевидны: он стремился затянуть, насколько это возможно, проведение курултая, на котором следовало избрать ханом его старшего брата Угедэя, и за это время расположить монгольскую знать в свою пользу [Султанов, 2006, с. 39].
Интересно также отметить, что тот же Рашид ад-Дин (являвшийся, напомним, помимо всего прочего, еще и официальным придворным историографом монгольских правителей Ирана – потомков Хулагу, сына Тулуя) отмечает, что
Чингис-хан имел в мыслях передать ему также каанство и царский престол и сделать его наследником престола, но [потом] он сказал: «Эта должность, в которой ты будешь ведать моими юртом, ставкой, войском и казной, для тебя лучше, и ты будешь спокойнее душой, – так как у тебя будет много войска, то твои сыновья будут самостоятельнее и сильнее других царевичей» [Рашид ад-Дин, 1960, с. 107–108].
Подобное сообщение противоречит вышеприведенному решению Чингис-хана о назначении наследником Угедэя, но в полной мере легитимирует последующий приход к власти потомков Тулуя, которые, как известно, довольно быстро отстранили Угедэидов от власти в Монгольской империи. Вместе с тем нельзя не предположить, что слова, приписанные персидским историком Чингис-хану, могли и в самом деле использоваться Тулуем и его сторонниками в целях сохранения за ним верховной власти и затягивания организации курултая для выборов хана. Таким образом, мы не можем обвинять Тулуя в узурпации трона в полном смысле этого слова: он не предъявлял претензий на трон в обход наследника по завещанию Чингис-хана, не пытался захватить его силой. Однако будучи регентом он допустил именно «фактическую» узурпацию, т. е. попытался сохранить верховную власть в своих руках как можно дольше, пренебрегая своей обязанностью созвать курултай для избрания хана.
Но прошло слишком мало времени после смерти Чингис-хана, чтобы его потомки, родичи и сановники успели утратить пиетет к нему и пренебречь его последней волей, поэтому курултай состоялся, и воля основателя империи не была нарушена: Угедэй стал его преемником.[8] Тем не менее претензии Тулуя на верховную власть не прошли для него бесследно: брат-хан до конца жизни так и не доверял ему полностью. Ближайшим соратником и фактическим соправителем Угедэя на протяжении всего его правления являлся не Тулуй, а старший брат Чагатай, в отличие от младшего свято соблюдавший волю отца и никогда не претендовавший на главенство в империи.[9]
О проекте
О подписке
Другие проекты