После учебы в институте на филологическом факультете восточного направления со специализацией по фарси и службы в армии в нескольких «горячих точках», он вернулся в Россию девяностых. С головой ушел в бизнес и после нескольких лет неблагодарной розничной торговли купил у товарища практически за бесценок разоренную птицефабрику, что и принесло неожиданный успех.

Практически мгновенно от кустарного хозяйства на 100 голов птицы и трех лотков на московских базарах он вырос до состояния всероссийского магната: птицефабрики по всей стране, дилерская сеть, фирменные магазины в крупных городах, своя кормовая база…

Но после того как годовая прибыль достигла восьмизначных чисел, г-н Азаров резко потерял интерес к бизнесу и отдал его под контроль управляющей компании. После короткого периода филантропии, когда за его счет были восстановлены два детских садика и музыкальная школа, он вспомнил свои подростковые увлечения и с головой нырнул в путешествия по странам Азии и Ближнего Востока и коллекционирование разнообразных антикварных безделушек. Очевидно, г-н Азаров был чрезвычайно суеверен, поскольку в объектах коллекционирования он отдавал предпочтение тем, что имели явно орнитологические мотивы.

Поместье Азарова до сих пор оставалось для многих обитателей поселка терра инкогнита. Огромная территория охранялась так, будто там жили сразу все президенты всех возможных стран. Там, где заканчивался глухой высокий забор, обнаруживалась колючая проволока, суровые охранники и собаки! Ладно еще, овчарки немецкие были бы – с ними можно найти общий язык. Но ведь по двору бегали без привязи московские сторожевые, у которых при виде любого живого организма срабатывал единственный рефлекс: разорвать на части. Поэтому о соседе удавалось узнавать в основном из разговоров «двуногих».

Последнее его приобретение, его любимый «артефакт» – павлин, привезенный из Ирана, сразу приковал внимание всех соседей. Красивая птица гордо расхаживала по лужайке перед домом бизнесмена и кричала дурным голосом, как резаный кот.

Дома располагались по одну сторону дороги. Напротив было поле, плавно уходившее вниз, к речке. Дорога шла немного в гору, и с поворота открывался вид на центр деревушки с церковью, поля и изгибы речки. Машина натужно пыхтела, взбираясь наверх. Прапор, казалось, пытался проскрести пол насквозь и провалиться куда-нибудь ниже, где тихо, не трясет и не воняет бензином. Ричи, увидев, что товарищу совсем плохо, вспрыгнул на сиденье рядом с водительским и недвусмысленно мяукнул. Лыжин, конечно же, не понял. Ричи повторил звук и мотнул головой назад.

– Прапор, тебе там совсем поплохело? Бедолажка. Эх, сейчас. – Проехав поворот, капитан притормозил у обочины и открыл двери. Прапор вылез из машины и уселся в траву, всем своим видом показывая, что дальше ехать никуда не хочет. И вообще шевелиться – тоже.

Ричи вздохнул и огляделся.

– О, смотри, котик, вон художник стоит! – Лыжин указал на человека с мольбертом, спрятавшегося в тени под разлапистым дубом. – Пошли посмотрим? День добрый, – издалека помахал он и задал гениальный вопрос: – Рисуем?

– Пишем, – буркнул художник.

В летнюю жару он был обмотан шарфом, на макушке торчали очки в толстой оправе, которые он изредка опускал на нос и глядел сквозь них на просторы. Ричи подошел поближе и вежливо потерся об обильно заляпанную красками штанину. Пахло от «двуногого» едко, но приятно.

Художник быстро и довольно смело водил широкими мазками по однослойному тоновому подмалевку. На удивление, это у него выходило довольно ловко, с каждым ловким движением руки на холсте обретала форму милейшая русская пастораль. Вдоль вьющегося ручейка раскинулись просторы сочно-зеленого пастбища, кулисами выступали березовая роща и холм, на котором приютилась игрушечного масштаба деревня. Вдалеке парнишка в трусах и красной майке пас скот. Утренним горизонтом поднималась легкая знойная дымка. Березки, белые коровы и обрывистые очертания тучек были выписаны светло-сиреневым и светло-желтым – отличительная черта профессионального обучения художника, как подметил Ричи. Но одна деталь удивила кота: в композиционном центре, там, где в натуре располагалась небольшая проплешина в траве, на холсте художник оставил пустое место, судя по всему, именно там, на первом плане должен был располагаться основной объект.

«Какой чудак, – подумал кот, – пишет работу с конца. Может, он еще не придумал, что разместить в центре?»

Он проследовал к месту, которое художник оставил на холсте пустым, и, усевшись на кротовьей куче, принялся вылизывать себя. Кто как не котектив заслужил быть в центре внимания? Тот заметил тщеславную выходку Ричарда и, бросив на него беглый зоркий взгляд, снисходительно улыбнулся.

– Котика не нарисуете? – шумно прокашлявшись, спросил Лыжин.

– Давайте я сам решу, что мне рисовать, хорошо? – мрачно посмотрел на полицейского художник.

– Хорошо-хорошо, – смутился Лыжин. – А это ведь вы тот самый Андриенко? Помню, жаловались как-то соседи по даче на какого-то художника, что шумел сильно, – мстительно вспомнил он.

– Ну, я Андриенко. Не знаю, о чем это вы, – ответил тот, поправляя очки. – У меня был перфоманс, и я его закончил до одиннадцати вечера. Давайте вы будете своей участковой работой заниматься, а я – своей.

– Ладно, не будем мешать. – Лыжин растерянно потер свой курносый нос с парочкой веснушек, повернулся и побрел обратно к машине. Нужно было загрузить Прапора и ехать дальше, благо оставалось буквально двести метров.

Перед воротами усадьбы Азарова капитан затормозил и долго сигналил. Наконец автоматические ворота открылись и впустили гостей. Проехав немного по дорожке, он остановил своего динозавра немецкого автопрома и открыл двери. Ричи радостно выскочил наружу, за ним, пыхтя, вылез Прапор.

– Вы, котики, пока погуляйте тут, а я пойду важными делами заниматься, – наставническим тоном проговорил капитан. Прапор утвердительно мяукнул, а Ричи проигнорировал этот дешевый выпад и решил осмотреться.

Участок Азарова впечатлял с первых же секунд. Монументальный забор скрывал от прохожих не только уклад жизни магната, но и его своеобразные представления о мире. Пестрое поместье одновременно поражало несуразностью и пробуждало желание рассмотреть все элементы несовместимого архитектурного ансамбля.

Высокий цоколь в классических пропорциях, округлая парадная лестница позднего барокко, скульптуры, изображающие вавилонских крылатых львов обрамляли вход, подчеркнутый греческим портиком в коринфском стиле. На фронтоне красовалась Афина с масонской пятизвездочной рогатой совой в окружении богатырей и ветеранов Второй мировой, увешанных медалями, как новогодняя елка. Этажи были украшены полосами с орнаментами эпохи Возрождения и средневековой Персии. Над парадной лестницей красовалось большое округлое световое окно в стиле модерн.

О русском модерне напоминали резные деревянные наличники и ставни окон. Всю эту несуразную роскошь венчали готическая остроконечная черепичная крыша и маленькие, поздней готики, французские башенки. Во дворе росли персиковые и миндальные деревья. Слева тек искусственный ручеек и располагались сад камней, японская пагода и пруд, в котором резвились жирные золотые карпы, а справа находилась часовенка.

Прапор присвистнул, в восторге созерцая все это благолепие. Его мысли приняли отчетливо гастрономический оборот. Толстяк облизнулся, время от времени кривясь от колик в животе.

– А представляешь, чем кормят у Азарова на кухне? – мечтательно закатил он глаза. – Обрезки осетрины, гусиная печень с грибами, лосось тартар с лимоном.

– Прапор, дружище, у тебя гастрит, твое обжорство до добра не доведет. Тебе нужно кушать овсяночку, жевать травку, – улыбаясь, заметил Ричи. – Думай о деле, а не об осетрине, об осетрине позабочусь я.

– Он еще и издевается над толстым кот… Уй, прихватило! – скорчился Прапор.

Ричи укоризненно поглядел на него.

– Нет-нет, все нормально. Позову я еще тебя когда-нибудь, ай!.. – угрожающе пробормотал обжора.

Дверь в особняк открыл человек в дорогом костюме и белых перчатках. В поджарый птичий вид его вносили некоторую сумятицу старомодно подкрученные усы.

«Прислуга напоказ, – подумал Ричи. – Перчатки и костюм этот человек надевает крайне редко, брюки чуть велики, пиджак мал, манжеты, вместо запонок, застегнуты на булавку». Ну а самым вопиющим фрагментом костюма шикарного дворецкого был ненастоящий галстук-бабочка – простой бантик, пришитый на резиночку.

Интерьер дома выглядел более пристойно и сдержанно, чем можно было ожидать, исходя из внешнего убранства здания. Дубовые лестницы поднимались, огибая стены прихожей, на второй этаж, пол был выложен мозаикой из битого мрамора и морской гальки. Хаотично выложенная по краям мозаика превращалась в орнамент с античным павлином в центре. За округлым дверным проемом находился просторный зал. Там стоял гарнитур в стиле ампир с золочеными фигурными ножками в виде крылатых сфинксов и львиных лап.

Вдобавок вся комната была уставлена стеллажами, сплошь забитыми разнообразными бронзовыми, костяными, деревянными и керамическими статуэтками, посудой, медалями и монетами в прозрачных боксах. Предметы со всех уголков планеты, разных времен, стиля и подлинности. Рядом с японскими нэцке ютились фарфоровые статуэтки из Майсена, иранские поилки, тюркская керамика, полинезийская деревянная мелкая пластика, индийская бронзовая посуда, модерные пресс-папье, современные китайские поделки и еще черт разбери что. Объединяло эту коллекцию только одно: везде были изображены птицы. Аисты и гуси, орлы и петухи, попугаи и страусы – везде только птицы. По скромным прикидкам Ричи, только одной полочки хватило бы любому «двуногому» для безбедной старости.

Азаров сидел в самом углу большого зала на стареньком венском стуле за кокетливым круглым модерным столиком и попивал кофе из потерной кружки с нарисованным петухом и надписью «Удачи в новом, 2005 году».

– Здрасьте, Даниил Эдуардович, – неловко откозырял Лыжин.

– Явились наконец, – проворчал тот. – Вас только за смертью посылать. А время идет! Где мой павлин?!

– Будем искать, – виновато потупился капитан. – Я же к вам, собственно, по делу…

– Ну? – Азаров со стуком поставил кофейную кружку на стол.

– Мне нужно, чтобы вы рассказали о павлине все, что знаете. И ваши подозрения, если они есть.

– Я вам еще в прошлый раз рассказал, что у меня украли моего павлина Минкульта! Этого мало?! У нас тут в каждом доме по павлину?! У меня связи в МВД, не найдете его – вас тут через сутки не станет! Совсем обнаглели, раскормили морды от безделья! – Азаров снова грохнул кружкой по столешнице. При этом он почему-то смотрел на Прапора.

– Все же давайте к делу… – с тихим упорством попытался перевести тему Лыжин. – Какой именно был ваш павлин?

– Павлин… Павлин – чудо природы! – Мечтательная улыбка озарила круглое лицо бизнесмена. – Я купил своего Минкульта в Иране год назад. Там в Тегеране есть огромный рынок, животными на нем тоже торгуют. Я хотел себе канареек купить, чтобы веселее в отеле жилось. Но тут увидел его… Тогда он еще совсем маленьким был – года три, по павлиньим меркам, считай, подросток. Они до двадцати лет живут. Но краси-и-ивый, не передать! Только взрослые перья отрастил. Так вот, павлин обыкновенный, Pavo cristatus, возраст – приблизительно четыре года, цвет – синий. Хвост шикарный, огромный. Высота вместе с хвостом – ну где-то так, – показал он рукой отметку выше стола. – Что еще… Орет только противно, гад. Потому он и Минкульт – красивый, перья распустил, типа, аристократ, вышагивает по двору. А как жрать захочет – вопит, как последняя чайка. И гадит так же.

– Так и запишем, – усмехнувшись, черкнул что-то в своем блокноте Лыжин. – А как он пропал?

– Как-как, – снова заворчал Азаров. – Был – и нету. Вечером был, утром не стало. Клетка открыта. Никто ночью не ходил туда. Управляющий мой спал, скотина, беспробудно. По крайней мере, он так говорит, – хмуро добавил бизнесмен.

– А кто мог украсть павлина? Вы не подозреваете никого?

– Да кто угодно! Красивая птица, ее можно продать за бешеные деньги. Видимо, какие-нибудь оборванцы выкрали, понадеялись на легкую добычу. Кому нужен павлин? Всем нужен! Кого подозреваю? Всех! И вас тоже! – Азаров потряс пальцем в направлении Лыжина. – Кстати, что это еще за кошки тут бродят?

Ричи, до этого тихо сидевший в дверном проеме, решил стремительно ретироваться. Судя по всему, «двуногие» договорили, и больше ничего интересного услышать не удастся. Значит, пора самому разнюхивать, что к чему.