***

Таксист был спокойным и обстоятельным. Он рассказывал о том, что проспект Независимости, по которому мы ехали, – самый длинный в Европе, и перечислял здания и районы, которые мы проезжали. Потом спросил нас о впечатлениях от Минска. «Чисто», – сказал я. «Чисто», – сказала Марья. – «Ну да, чисто. А еще что?» – «Дороги». – «Ну да, дороги». – «Дома все покрашены и в хорошем состоянии». – «Ну да. У нас тут скоро Европейские игры. Чтобы не ударить в грязь лицом, как говорится».

Да, мы ехали по одной и той же длинной центральной улице, переходящей в шоссе, но дома были в хорошем состоянии не только в центре. На окраинах, в бетонных кварталах, они были такими, какими были задуманы архитекторами и градостроителями, а не такими, какими просто получились. Я сравнивал эти кварталы с позднесоветскими районами Москвы: от чего зависела нормальность или ненормальность строительства? Почему в столице БССР массовую застройку возводили аккуратно, а в столице РСФСР и всего Союза – не всегда?

Мы выехали за город, и водитель сказал: «Обратите внимание: нет ни одного пустого клочка, все засеяно, ничего не пустует. За это мы нашему президенту благодарны. Но он нам надоел – так долго, и нет движения вперед». «А что такое движение вперед? – спросил я. – Чего вам не хватает?» Он помолчал, посмотрев на окультуренную зеленую землю, и ответил так: «Не знаю. Но не двигается. Один вот, подвозил, дальнобойщик – обиделся на меня, что я его так назвал, он водитель большегрузных автопоездов, – сказал: «Вы тут квартиры при советской власти получили, потом приватизировали, дорогие хорошие, все есть. А в Европе по-другому: сначала выплачиваешь всю жизнь кредит на квартиру, а на пенсии трудно ее содержать». И я подумал: «Вот, не все так плохо, оказывается». «Так что же плохо?» – спросил я. «Не знаю, – сказал он и снова замолчал; потом заговорил о другом, но о том же самом: – У нас тут продолжается СССР. Вот, допустим, парень хотел стать хирургом, отучился в медицинском, а его отправляют в тьмутаракань, где хирурги не нужны. А нужны, допустим, терапевты – но ему-то не хочется быть терапевтом. К нам вот приезжают учиться из Ирана; хотят быть пластическими хирургами, стоматологами. Им родители оплачивают учебу, а они потом должны отбить вложенное». Он не закончил, но было понятно, что иранских пластических хирургов не заставляют работать терапевтами. И снова продолжил: «Здесь ездит президент, здесь все вылизано. Перед тем, как ему проехать, кагэбэшники весь лес прочесывают, все мосты, ищут взрывные устройства. Проверят участок – ставят постового. Чего он боится? Народа своего боится? Народ же его выбрал. И во все мелочи он влезает. Даже в коровники».

Вокруг была скромная земля: смешанные леса, ухоженные поля, чистые обочины, аккуратные села. Рядом с аэропортом стояли законсервированные самолеты и вертолеты, которые обычно стоят забытыми на окраинах летных полей: «Это у нас как музей. А знаете, что у нас есть танколеты? „World of Tanks“ ребята-белорусы придумали, и „Белавиа“ раскрасила самолеты. Не играете? Нет? Ну и хорошо. Во всем мире миллионы играют. У меня вот, – сделал таксист грустную паузу, – семьдесят тысяч боев». И на прощание, когда мы пожелали ему удачи, сказал: «Я в Москве в молодости жил. Сначала срочную служил, потом работал. Уехал и не жалею. Остался бы – спился бы».

Когда я вышел на Белорусском вокзале из «Аэроэкспресса», то в глаза сразу бросилось, какие неровные и выщербленные в Москве бордюры, как коряво уложена плитка и до чего же много на вокзале и около него мусора: как будто люди не для себя сделали этот город.

Стамбул в сентябре 2013 года

С утра мы ходили по Бейоглу: ели вареные бараньи головы, а потом, в одном из рыбных истикляльских переулков Экин показал, где продают лучшую на его скромный поварской вкус мидие-долму. Я ел ее только холодной, но тут впервые попробовал теплую, хранимую крышкой. Потом мы переправились в Кадыкей и погрузились в него с головой – рыбное серебро, бордовые гроздья сушеных перцев, запахи кокореча и жареной хамсы, пузатые лепешки с оранжевым рассыпным сыром, канонические мезе и кебабы в сердечной «Чийе».

К вечеру мы вернулись на европейский берег. Экин повел нас к знакомому бармену в бар Peyote в паре кварталов от Истикляля. Бармен налил в стопки ракы, разбавил ее водой и накрыл анисовые туманы дольками зеленых яблок. Экин перевернул страницу моего блокнота, где накануне нарисовал мне продуктовую карту Турции, и стал писать рецепт, поясняя вслух разные тонкости. Сначала обжарить лук, потом добавить замоченный рис, жарить еще, добавить молотый душистый горошек, корицу, сахар, соль, перец, потом начинить мидии: «Много риса не клади, клади столько, сколько в ракушке мяса. Залей водой, накрой тарелкой, чтобы они не раскрылись, и вари двадцать минут. А, подожди, ты же, наверное, не знаешь, как их открывать», – и он показал мне, как и куда нужно вставлять между створками нож.

На Истикляле подростки продавали людей-пауков, бросая их в стены. Аккордеонист пел «Катюшу»; духовой оркестр украшал улицу джазом. Нарядный парень месил и тянул свою дондурму. По трамвайным путям шел человек в наушниках, и за его спиной без пользы сигналил трамвай, спускавшийся от Таксима. Наконец вагоновожатый не выдержал, скомкал какую-то бумажку и кинул тому в плечо. На Таксиме мы взяли по мокрому бургеру. Вокруг было полно полицейских. Экин показывал на деревья и рассказывал, что тут творилось весной: «Они хотели все тут вырубить, но мы им не дали».

Он повел нас в гости к своей знакомой, которая жила неподалеку, на одной из улиц, которые спускаются от Таксима к Босфору. Это была подводный фотограф. Она показывала нам сине-голубые снимки глубин, Ваня – свои фотографии корриды и индийских лесов. У нас было с собой виски, у нее нашлась ракы. Мы говорили про фотографию, Стамбул, Россию. Ваня открыл на ее компьютере ютьюб, и мы стали смотреть клипы «Ленинграда».

За полночь мы вышли к Таксиму, и у точки с мокрыми бургерами Экин поймал нам такси. Таксист был высоким худым парнем. Когда мы с Ваней загрузились, то на переднее сиденье подсел еще один высокий худой парень. Водитель сказал, что это его друг, которому по пути. Мне это показалось странным, но я промолчал. Дорога становилась какой-то слишком длинной. Я сказал об этом Ване. Он что-то напевал, подремывая, и сказал, что у меня паранойя. Но он был в Стамбуле в первый раз, а я в третий, и нас везли определенно куда-то не туда. Когда мы стали переезжать через Золотой Рог, я увидел, что Галатский мост светится далеко слева, и спросил, в чем дело. Таксист сказал, что там ремонт, и он поехал другой дорогой. «Ремонт?» – переспросил я. «Ремонт, – кивнул он. – Я знаю дорогу». Машина остановилась на темной улице, и он сказал выходить: «Там дальше все перекопано, вон там Голубая мечеть, а рядом ваш отель». «Ничего там не перекопано», – сказал я. «Все перекопано», – сказал он. Я сказал: «Ладно», – и протянул сто лир. Он взял их, но вместо сдачи показал купюру и сказал, что я дал всего десять. «Я дал сто», – сказал я. «Деньги давайте!» – сказал он, уже не глядя в зеркало, а развернувшись. «Ничего я вам больше не дам», – сказал я. Его приятель сказал, что мы уже такие пьяные, что ничего не соображаем, выскочил из машины, распахнул мою дверь и заорал, чтобы мы проваливали. Я успел записать номер в блокнот. Мы побрели в сторону Султанахмета. Ваня посмеивался, но я был взбешен. Потом обнаружил, что телефона в кармане джинсов тоже больше нет: возможно, выпал в машине.

На следующее утро мы пошли снимать кебабную Maya’s Corner. Ее нам посоветовал в Москве Миша: она принадлежала его знакомому торговцу коврами Алпаслану, у которого тут же была лавка и небольшой отель. Мы разговорились с ним и рассказали по вчерашнее. Алпаслан, грузный человек с очками на веревочке, покачал головой и посоветовал дойти до полицейского участка, где у него знакомый начальник. Он написал на своей визитке «Мелих, директор полиции» и дал ее мне.

Участок был в паре кварталов. Дежурный вызвал Мелиха. Тот выслушал меня сочувственно, попросил показать на карте точное место, где нас высадили. Я показал. Он спросил: «Вы уверены, что здесь? Он не переезжал через перекресток?» Я сказал, что не переезжал. Мелих с тем же сочувственным выражением лица, но уже с некоторым чуть заметным облегчением сказал, что этот перекресток – граница двух полицейских участков. Если бы машина переехала через улицу, то он бы мне помог, но поскольку не переехала, мне нужно обратиться в отделение в Кумкапы. Он показал на карте, где это.

В Кумкапы, в участке, на котором лежали узорные платановые тени, никто из полицейских не говорил на английском. Кто-то показал мне на стул и жестом пригласил подождать. Через некоторое время один из полицейских привел ко мне чернокожего парня в потрепанной одежде. Тот сказал, что его зовут Измаил, он из Танзании, нелегальный иммигрант, ждет выдворения – и что будет моим переводчиком.

Мы втроем прошли в кабинет, где было еще два полицейских. Они разбирали за столом папки с бумагами. Первый полицейский сел за компьютер и стал заполнять форму, расспрашивая меня о подробностях. «Они вас оскорбляли? – перевел Измаил. – Говорили, например, „Fuck you“?» «Вроде нет, – сказал я. – Хотя тон был такой, что как будто говорили». Измаил перевел мои слова на турецкий. Полицейский взялся за клавиатуру, но остановился. «Fuck you, – сказал он самому себе и повторил, слегка изменив интонацию: – Fuck you!» «Fuck you?» – сказал он Измаилу. «Fuck you», – ответил Измаил. «Fuck you!» – сказал ему полицейский. «Fuck you», – сказал он второму полицейскому. «Fuck you!» – сказал полицейский ему в ответ. «Fuck you», – сказал третий полицейский, который сидел напротив второго. «Fuck you!» – ответил ему второй полицейский. «Fuck you!» – сказал третий полицейский второму. «Fuck you! Fuck you. Fuck you. Fuck you! Fuck you», – говорили они друг другу разными голосами и с разными интонациями. «Fuck you!» – вставил снова Измаил. «Fuck you? – сказал ему первый полицейский. – Fuck you!» На шум в комнату заглянул еще один полицейский. Он сказал: «Fuck you all».

Через день я зашел узнать, не нашли ли мой телефон. Измаила в участке не было. Дежурный показал мне на стул, потом привел ко мне хмурого бородатого человека в наручниках, и тот перевел мне на русский то, что сказал полицейский: «Иди домой. Нашли их». – «Кого их?» – «Этих».