Пусть «вода льется из бутылки в стакан». В таком случае что мы фиксируем, факт того, что она «льется», или факт того, что стакан «заполняется»? Когда мы просим налить воды, имеем ли мы в виду саму «текучесть» воды как ее функционал, либо мы подразумеваем свойство стакана вмещать что-либо? Известно одно: и состояние воды, и функционал стакана предрасположены на их восприятие в состояниях «текучести» и «вместимости» независимо от понимания их функционального назначения. Так, под «льется» понимается подразумеваемый и интуитивно осознаваемый акт «перемещения», вопрос в том, какой? Что такое перемещение и как оно трансформируется в состояние «литься»? Как определить момент акта понимания сочетания понятий «вода» и «литься»? Это происходит, когда вода «падает» или «выливается» в виде струи из горлышка бутылки или же в какой-то иной момент ее видимого взаимодействия? Этот момент символизирует состояние «литься» или же необъяснимое состояние «литься» вообще уже подразумевается в любом потенциальном состоянии «движения» воды? Горлышко бутылки порождает состояние «литься», или же гравитация порождает данное состояние, или же стакан подразумевает воспринимаемое состояние «наливать», так как он есть емкость, чей функционал состоит в хранении чего-то, в данном случае воды? Состояние «литься» заканчивается и выделяется, как оно есть, беря акт своего выражения из горлышка бутылки или тогда, когда вода покоится в стакане в виде незначительных колебаний материи и молекул самой воды? Могут ли длительность, протяженность или временной континуум влиять на акт восприятия и понимания тех или иных известных нам состояний? Что же тогда представляет собой на первый взгляд тривиальное понятие «литься»?

Дело в том, что всякий процесс есть выражение состояния изменения, важно лишь найти критерии проявления данного изменения в определенных закономерностях. Закон, по сути, всеобщ, движение состоит из последовательности колебаний, процессов и т. п. относительно признания факта наличия временных состояний, выраженных «как» и «где», что, однако, весьма и весьма тривиально и относительно. Однако именно на таких постулатах и зиждется научное знание, именно на определениях, которые суть определяемы и понимаемы в итоге посредством констант нам, увы, неподвластных. Мы можем объяснять, можем понимать, но не в силу объяснимости объяснения и определимости определения, а в силу их восприятия «в рамках алгоритма определенного акта их понимания».

Необъясняемое, но привычное возводится в ранг научного за неимением возможности достигнуть состояния удовлетворённости самим процессом познания.

Возьмем другой пример. Все мы испытываем в своей жизни ощущения тяжести. Сама тяжесть есть «реальный» факт нашей с вами жизненной активности. Вопрос: что такое масса и как мы ее ощущаем и почему тяжесть сопряжена с массой? Мы в состоянии ее определить через призму взаимодействий, проявляющихся в различных ситуациях. Например, при наблюдении за тем, как человек катит тачку с песком. Мы говорим, что ему тяжело, хотя мы сами ее не катим и не поднимаем и в момент наблюдения за ним никак не можем воспринять или ощутить то, что мы зовем тяжестью. Тяжесть в данном случае определяется как визуальная составляющая напряжения мышц руки, спины, форма изгиба спины и т. п. При этом необходимо признать, что «напряжение» не есть и не характеризует «тяжесть» во всей полноте ее проявления. То есть напряжение не обязательно и далеко не всегда реализуется в акте тяжести и наоборот. Можно сказать, что совокупность песка и его плотность есть тяжесть. Да, но «плотность» и количество песка в свою очередь не есть и не создают в итоге то, что мы зовем тяжестью и т. п. Таким образом, определяющие тяжесть компоненты не выступают тем, что мы определяем и понимаем под самой «тяжестью». «Плотность» соотносится с «тяжестью» и характеризует ее в какой-то мере, но в то же время ею не является. Точно так же, ощущение тяжести в нашем примере присуще видимой картинке с человеком, катящим тачку с песком, однако «зрительная характеристика восприятия тяжести» не есть «тяжесть».

Дело в том, что матричность восприятия нечто «обыденного» и «привычного» плотно вовлечена в нашу жизнь и, как видно, не является производной компонентой разума и его логических постулатов. Определение какого-либо предмета или явления характеризуется не раскрытием его сущности, а, по сути, отдалением от нее.

Познание характеризуется и сопровождается актом разъяснения явления, путем увеличения количественной составляющей акта информации, однако, в сущности, предстает как ускользание от «первоначального» объясняемого и его сущности.

Например, для ответа на вопрос: «так что же такое тяжесть?», можно привести в пример формулы, но что есть формулы? Не секрет, что они присутствуют везде и являются выразителем точности и определённости знания как такового. Формулы предстают как вербальное обозначение чего-либо, какого-либо состояния предмета или процесса. Например, расстояние обозначается S, время t, объем v и т. п. Формулы расшифровываются в определениях. Например, скорость – это расстояние S, деленное на время t и т. п. При этом никаких «научных фактов», подтверждающих данные умозрительные примеры (S, t, v…), в природе не существует. Изначально ошибочно даже то, что только эти факторы характеризуют скорость как скорость, время как время и т. п. Чем, например, скорость отличается от направления движения? Зависима ли скорость от восприятия самого времени? Присуща ли характеристика движения самому предмету движения или же она относится и взаимодействует со временем его восприятия как факта в определенной точке пространственного восприятия?

Удивительная вещь, что при таком количестве «альтернативных» констант выражения воспринятого и их крайней неопределённости мы выделяем закономерности, которые ни на сотую долю не приближены к учету факторов того, что это все может быть не тем, что мы под этим пониманием.

Природа настолько снисходительна к погрешностям акта разумного восприятия мира, что остается только благодарить ее за столь щедрый дар.

С другой стороны, такого рода «ошибочность» может быть компенсирована и оправдана врожденным алгоритмом взаимодействия человека с окружающей действительностью, что не менее удивительно для внимательного наблюдателя.

Итак, возвращаясь к вышепоставленным вопросам, скажем, что скорость в своей сущности должна быть величиной стабильной и постоянной, тогда как акт ее восприятия характеризуется фиксацией степени ее интенсивности, ускорением или замедлением и т. п., которые есть суть константы выражения «разности» и «непостоянства». Изменчивость, быстрота, медленность есть суть характеристики выражения темпоральности самого времени, но не предмета в акте его восприятия. Почему мы так полагаем?

Так, посыпав удобрения на ростки помидора, мы ускоряем процесс его роста и получаем готовый сформировавшийся плод гораздо скорее при тех же условиях, когда он растет естественным способом. Давайте уберем характеристику скорости. В таком случае, можно сказать, что помидор и в том, и в другом случае остается помидором, так как и там и там он суть «растет», где сам рост предстает выражением акта «скорости» как таковой. Характеристики «роста» и «состояния», выраженные в помидоре как овоще, никак не связаны со скоростью его роста, которая не выражает и не представляет помидор как овощ, равно как и его рост, характеризующийся как процесс его созревания и формирования. Если, таким образом, скорость не связана с характеристикой сущности явления, в данном случае помидора и его роста, то скорость есть либо константа нашего восприятия темпоральности времени, либо является самой характеристикой времени, которое, однако, все так же воспринимается посредством нас. При этом она не является существенной характеристикой помидора и отражением степени его роста.

Можно возразить, что сам рост характеризуется последовательной сменой качественных и количественных состояний самого помидора, что в свою очередь связано со временем его созревания, а в конечном итоге и скоростью формирования плода. Следовательно, если рост есть характеристика времени, равно как и скорость его созревания, значит, «скорость» и «рост» являются двумя необходимыми константами выражения самого времени, проецируемые в данном случае на восприятия формирования плода. И все же итог, выраженный в виде «выросшего помидора», как при использовании удобрений, так и при естественном созревании не коррелируют все же к «скорости» его роста. Выросший помидор есть отражение закономерного итога неизбежного и последовательного «развития» как такового.

Помидор вырастает в помидор, потому что он уже есть суть помидор. Он является таковым вне зависимости от способов, методов, особенностей его выращивания. Например, сажая семена помидора, вы бы хотели, чтобы вырос арбуз, но в итоге вырастет помидор, причем независимо от скорости его роста и качества применяемых удобрений.

Следовательно, если бы характеристики различных состояний, таких как скорость, быстрота и т. п., непосредственно влияли бы на суть характеристик объекта или явления, то от самого объекта или явления ничего бы не осталось.

Если бы категория «развития» зависела от скорости самого развития, то оно наличествовало бы только там, где это происходит «быстрее», так как сущность скорости, как всех подобных явлений, в стремлении к своему пределу и как можно большему объему обхвата и распространения выражения своей сущности, выраженной в итоге в таком состоянии, как «максимальность». Так, сила стремится к своему пределу, скорость к своему, рост к безграничности своего проявления и т. п. Следовательно, если бы подобные характеристики были взаимосвязаны между собой, развитие превратилось бы в неконтролируемый рост, причем с такой скоростью, которая в нашем понимании максимальна (например, как скорость света). Или же возникала бы такая ситуация, когда в момент точки фиксации зрительного акта восприятия движущийся объект проходит цикл, который воспринимался бы как нечто статичное в силу циркуляции на предельной скорости и т. п.

Следовательно, «рост» мы наблюдаем и фиксируем независимо от «скорости» его выражения как такового. Причины, стабилизирующие фактор самого акта развития, нам пока неизвестны, однако об этом мы поговорим ниже. Рост как сущность, как явление мира индифферентен по отношению к «иного» рода явлениям, таким, например, как скорость, высота, температура и т. п. Они развиваются и отражают характеристики того или иного явления, предмета действительности независимо друг от друга.

Задаваясь другим вопросом, например, как работает двигатель, мы можем проследить ту же цепочку взаимодействия явлений и характеристик предметов действительности, которую мы могли наблюдать в вышеприведенном примере. Так, отвечая на поставленный вопрос, можно сказать, что все сводится в итоге к «вращению» (движению) отдельных, взаимозависимых частей того, что мы называем двигателем.

Такого рода «упрощение» относительно ответа на поставленный вопрос дозволительно с точки зрения выделения сущностной характеристики того, что мы зовем двигателем, однако оно никак не устраивает и не удовлетворяет нас с точки зрения того, чтобы мы могли, например, создать или построить двигатель самостоятельно. Получается так, что совокупность различных знаний о функционировании того или иного явления или предмета дает нам возможность создания данного предмета, в данном случае двигателя, который, по сути, представляет собой не что иное, как отправную точку «движения». Но не стоит обольщаться тем, что даже при объяснении работы всех компонентов двигателя и полном понимании механизмов его функционирования у вас не настанет акт удовлетворения «понятым», так как в итоге вам будет все же непонятно, почему именно такие отдельные элементы того, что мы зовем двигателем, выполняют ту или иную функцию относительно выражения их сущности. Что заложено в них изначально? Почему они дают такой результат? Почему свечи зажигания такие, а не иные? Можно ли их не использовать при сборке двигателя? Будет ли двигатель работать без них? Почему они такой формы? и т. п.

Подобные вопросы: «почему цвет цветный, а зелень зеленая?» аналогичным образом распространяются и на антагонистические понятия, такие, например, как теплое и холодное и т. п. Давая определение предметам и явлениям, мы выделяем критерии их разграничения, наделяя их свойствами, отличными друг от друга. При смешении или подмене свойств одних предметов другими и наоборот мы получаем критерии, свойственные акту «ошибочности», или «ложности» самого итогового суждения. Например, называя нечто холодное горячим, черное – белым и т. п. Мы с легкостью можем сказать, что есть человек с туловищем лошади, понимая под «туловищем» нечто довольно неопределённое и абстрактное. Когда нам задают вопрос относительно того, «что есть туловище», мы раскладываем его на составные части, давая ему определение, таким образом, приписывая те или иные части тела к понятию туловища. Таким образом, мы формируем в нашем ментальном опыте факт понимания. Однако понимание чего? Туловища? Нет, понимание того, что в него входит, из чего оно состоит, при том, «что в него входит» не есть то, что оно «есть». «Входить в состав», по сути, отождествляется с ассоциативно воспринимаемой характеристикой предмета или явления и в итоге предстает как то, что воспринимается, что суть две разные вещи. Однако алгоритм нашего понимания складывается в зависимости именно от того, что чем больше информационных составляющих компонент на единицу описания «нечто», например туловища, тем «подробнее», «понятнее» и «продуктивнее» ответ, а соответственно, и выше акт удовлетворенности актом «понимания».

Отождествление того, что описывается, и того, что воспринимается, есть заблуждение. Так, нет необходимости в определении солнца или света и его восприятии именно таким, как именно оно есть для нас, например, что это горячий шар, что это температура и т. п. Однако если это не так объективно, почему мы можем наделять в понятийной форме одни состояния свойствами других и наоборот? Почему мы можем форменно сказать: теплое – это не теплое, а холодное и т. п. «Произвольность» акта восприятия и выражения данного акта вовне коррелирует к уникальности и сложности самого субъекта восприятия, к его «инаковости» по отношению к его природе, обладание «творческим началом» и т. п. Сложность и дихотомичность «со-творения» есть функция реализации жизненного потенциала. Можно сказать, что ошибочность и произвольность есть суть необходимые константы акта нашего существования. Вопрос: каковы же их телеологические составляющие? Зачем и как они возможны? Это предопределенность или суть акт свободной воли?

Проблема в том, что мы воспринимаем одни воспринимаемые состояния совместно с другими, взаимодействующими по неизвестному нам алгоритму. Например, ошибочность мы воспринимаем как нечто негативное, как нечто идущее вразрез с закономерностями того нечто «правильного», что есть. Это отнюдь не так, это так не работает. «Правильность» и «ошибочность» есть суть акты «восприятия» того или иного явления определенным образом и под определённым углом, однако до тех пор, пока не произойдет иное. Нечто «иное» есть категория переломного момента (точка бифуркации) в акте восприятия. Все держится, существует и имеет значение лишь в акте восприятия и осознания такого рода восприятия. Иное меняет местами дихотомические разности антагонистических сущностей. Понятийная матрица и общественное сознание следуют логике «иного», то есть именно перелом и специфика акта восприятия характеризуют истину, ошибочно воспринимаемую за правильность. Истина это то, что при неизменчивости восприятия остается на том же месте. Истина не подвержена атрибутивности и многофакторности, истина всегда остается на своем месте.

P.S.

Следует заметить, что мы постоянно сталкиваемся с такого рода проблемой подразумеваемого, как форма выражения и форма истины. Так, например, игра в карты есть форма выражения игры и, в конечном счете, зарабатывания денег или получения удовольствия, тогда как шулерство и достижение конкретной цели обогатиться является истинной формой намерения или подразумеваемого карточной игрой состояния (намерения).

Именно на стыке формы выражения и формы истины возникают распри, приводящие к последствиям формально-внешней точности, но моральной неудовлетворенности исходом. Таким образом, подразумеваемое, должно соотноситься с тем, что мы называем положительным в данном мире, а именно с истинностью намерения, которое так беспощадно порой уничтожает «формальный язык». С другой стороны, форма истины или, точнее, путь к ее достижению также не лишен своих изъянов, выраженных в актах «ошибочности» и «произвольности».