Нам было так жалко растение, но плакать мы не смели, зато поняли, как плохо Наташке, как ей обидно, как она жалеет свой цветок. А он на самом деле был красивый. Нас даже ничего не лишили, и это сильнее, чем наказание. Нам было стыдно, мы жалели наш и Наташин цветок, нас терзали угрызения совести, нашей подлости, жестокости. Целая буря отрицательных эмоций в свой адрес захлестнула нас. Мы изливали всю эту боль друг перед другом, сидя над покрошенным в тарелках цветком. А нас даже не наказали… Почему? Мы же поступили очень и очень плохо, гадко. Вот пойми этих взрослых! Где наше справедливое наказание? Мы одновременно поднялись из-за стола, и подошли к папе:

– Папа, нам нужны деньги.

– Вот как! Позвольте поинтересоваться, зачем? И много?

– На цветок для Наташи, – без предисловий начала Оля.

– Ага… А какой у неё был ?

– Мы не знаем, но хотим купить ей самый красивый.

– Похвально. Ну что ж, вместо каруселей купим для Наташи что-нибудь красивое.

Мириться с Наташкой мы шли, торжественно неся в красивом горшке раскидистую берёзку. Мы боялись, но осознанно решили пройти через это испытание. Мы ещё не научились чувствовать чужую обиду и боль, мы поняли, что чувствовала Наташка.

Мама ходила в школу, затем проводила воспитательные работы дома. Бабушка наказывала нас рукоделием: для нас самое тяжёлое – сидеть на одном месте, занимаясь однообразным трудом. Она усаживала нас в разные углы, и мы вышивали, вязали, шили куклам наряды, а бабушка рассказывала о маме, когда та была маленькая или читала нам. Когда терпение и мамино и бабушкино подходило к концу, вмешивался отец. Он выстраивал нас перед собой и грозно вопрошал:

– Что ещё натворили, жемчужины?

Если он так спрашивал, то можно ещё надеяться на снисхождение. Мы честно рассказывали о случившемся, а папа выносил решение:

– Кино не будет, прогулок тоже.

Мы лишались воскресного выхода или в кино, или в театр, или ещё куда-нибудь, сидели дома и занимались рукоделием, читали. Вели себя тихо-тихо, как благовоспитанные мышки.

Но если папа спрашивал:

– Так, в чём дело?

Мы лишались сразу и всего надолго.

– Видеть вас не желаю, – в заключении говорил отец.

Нас переставали замечать, интересоваться нами, нашими делами, словно мы исчезали из поля зрения взрослых. Нас для родителей просто не существовало. Это было обидно и страшно. А слёзы, как метод воздействия на родителей, в нашей семье не поощрялись.

– Крокодильи слёзы, – говорила бабушка.

Нас сразу отправляли в ванну – поплачьте там, а после поговорим. Плакать без зрителей, без перспективы на жалость и прощение не интересно. Мы сидели в своей комнате. Чувствуя свою ненужность, раскаивались в содеянном и обещали друг другу – никогда-никогда больше мы ничего такого не сделаем. Вот все увидят какие мы хорошие, примерные и тогда нас наконец-то заметят и снова будут любить.

Бедная мама, мы, как два чертёнка, вечно что-то придумывали, а затем получали по заслугам. Но наша жизнь была не только в чёрных красках. Или в чёрненьких.

***

Но наша жизнь была не только в чёрных красках. Или в чёрненьких. Она, как разноцветные бусы из камня «кошачий глаз» – красивые переливающиеся разноцветные камушки, чередующиеся в совершенно произвольном порядке.

Наступил черёд тусклой серой бусинки. С неба шёл долгий, противный дождь, на дворе стояла чёрная отвратительная осень, впереди бесконечный учебный год, который, мне казалось, не закончится никогда. Я посмотрела с тоской на телефон – может быть, хоть кто-нибудь вспомнит обо мне? Ольга углубилась в очередную книгу, от которой её ни за что не оторвать. На все мои призывы она отмахивалась:

– Потом. Дай дочитать. Тут начинается самое интересное.

«Самое интересное» продолжалось уже давно и всё ещё не заканчивалось. «Потом» – это вежливая форма «никогда» – уныло подумала я. Посмотрела на часы – рано, спать не хотелось. Вообще ничего не хотелось. Бабушка пекла пирожки, я послонялась по кухне, изображая из себя помощницу, стараясь ухватить или кусочек теста, или пирожок, за что была изгнана из кухни.

Чёрная меланхолия это не моё состояние, но она откуда-то выползла, заполнила весь мир. Я ничего не хотела. Я слонялась по квартире из комнаты в комнату, смотрела в окна, за которыми шёл дождь, барабаня по подоконнику и стёклам, стекая мелкими ручьями, бурными реками. Из-за этих потоков и из-за темноты за окнами ничего не разглядеть.

Моё чёрное настроение возникло не просто так. Противно от самой себя уже потому, что я обидела хорошего парня. Он же не виноват в том, что не нравится мне. Зачем тогда с ним встречалась, целовалась? Я сама не могла ответить на вопросы, задаваемые самой себе. Знаете ли, чрезвычайно сложно честно отвечать самой себе. Для этого нужна большая смелость. Смелости не было, я в норке: ничего не вижу, не слышу, не понимаю. Но это была ложь себе, всё я видела, слышала и понимала.

Какими бесконечными казались дни в детстве! Они растягивались в целую жизнь. Как легко и просто жилось в мире детства, где хорошо – это значит хорошо, где радость самая радостная, а горе самое горькое. Первые встречи, знакомства, свидания, ожидание чуда, какого-либо события. Мы каждый день волновались в предвкушении чудес. Вот-вот, за этим поворотом, вот-вот с утра, вот-вот к вечеру это случится. Словно слепые котята торкались мордочками в разные стороны, открывали новые ощущения, переживания, чувства. Казалось, если не успеешь сегодня, то не успеешь никогда. Рождались из девочек женщины с неумелыми ещё хитростями, капризами, поцелуями, объятиями. А мальчишки строили из себя умных, уверенных, умелых и опытных, всезнающих мужчин. Нам это нравилось, мы верили и не верили, чувствовали себя рядом как-то по-другому, по-новому. Словно краешком прикоснулись к тайне. Но дальше поцелуев, да неуклюжих объятий не шло. Хотя говорили об интимной жизни открыто, смакуя на слух слова, изображая "опытных", не открывая занавес до конца. И вдруг влюблённость, она потом пройдёт, но мы-то знали – это навсегда. Вот оно чудо! Учились думать, сопереживать, страдать. Шли через вопросы "почему?", "зачем?", "да или нет". Не находили ответов, задавали новые вопросы, сами искали пути, ответы, поставленные самим себе. Не слушали советов, ведь такого никогда ни у кого не происходило! Мы не учились на чужих ошибках, мы их делали: и свои и чужие.

Когда на дискотеке Славка – парень из соседней школы – предложил дружить, это мне так польстило, что я, не задумываясь, согласилась. Каждая первая девица согласилась бы! Любимчик всех девчонок, симпатичный, блондин, правда, невысокий, за ним бегают в школе, на дискотеках, заглядываются на улице. А тут он сам мне предложил! Сам! Мне! Это не то что приятно, это суперприз! Я воспарила под облака в эйфории, под ложечкой засосало – это, наверное, проснулись бабочки в животе. А если бабочки, то это любовь?

Хотя мне всегда нравились высокие, крупные ребята. До сих пор мне никто из парней не предлагал дружить, а тут такая удача! Девчонки от зависти умрут! Я тогда не задумывалась о своих чувствах к парню – я оценивала ситуацию: как круто! Как все будут завидовать! Как все к этому отнесутся, что будут говорить, обсуждать… Да какая разница, что будут делать окружающие и будут ли они думать о тебе? Главное – что ощущаю я. Но, увы, в то время я зависела от мнения и разговоров своих сверстников. Себя я не слышала. И желаемое принималось за действительность.

Собираясь к нему на свидание, я спрашивала у бабушки:

– Бабушка, я красивая?

– Не в красоте счастье, деточка. Красивым можно сделать любого урода, было бы мастерство. Красота внутри человека.

Нужна мне эта внутренняя красота, когда я собиралась покорить красавца десятиклассника! Её ведь разглядеть надо, для этого нужно время, а мне надо поразить именно сейчас, сразу и наповал, чтобы все это видели. Все! Поэтому я нанесла боевую раскраску индейца, вышедшего на тропу войны, воспользовавшись маминой косметикой. Оделась с особой тщательностью – и в бой! Атака удалась, принц был сражён, покорён, завоёван мной. Победа была одержана. Враг, в лице оставшейся без Славки женской половины, повержен.

Но любовь во мне ещё не проснулась, пока было лишь желание любить. Ожидаемых ощущений, навеянных книгами, я не испытывала. Мне хотелось взрослых отношений, как в книгах или кино, но я ещё не понимала, что это такое, желание любить и быть любимой принималось за действительность, которая на самом деле оказалась неинтересной. Где бабочки, головокружение, сердцебиение, дрожащие ноги, глаза-в-глаза? В кино и книгах всё врут?

Парень был внимателен, нежен, рассказывал смешные истории, в подъезде, расставаясь, нежно целовал. Мне стало скучно; встречаемся, а дальше что? Вот это любовь?! Мне было жалко времени, потраченного на прогулки. Сказать Славке – я больше не хочу с ним встречаться – не хватило мужества.

– Ну, как я могу отказать первому красавцу? Хоть бы кто-нибудь его уже забрал, – жаловалась я Оле.

Посовещавшись с сестрой, мы решили его разыграть. Опять мы не задумывались о чувствах молодого человека, нам всё равно. У нас даже мысли не возникло, что мы жестоки. Просто мы устраняли мою проблему. А я была предпочтительнее остальных. Я своя, а Слава чужой и что с ним будет дальше, нас не интересовало, мы даже не задумывались об этом. У нас был свой мир – я и Оля. Всё, что было за пределами и угрожало нашему миру, отметалось, отрезалось, устранялось.

Глядя на сестру, я словно смотрелась в зеркало – настолько мы похожи. И вот, вместо меня на свидание пошла Ольга. Бедный парень, он так ничего и не понял. На свидание к нему мы ходили через день, а вечером обсуждали разговоры, действия, хохотали и радовались своей изобретательности. В «свой» день каждая из нас «забывала», что происходило вчера. Славка злился, ничего не понимал, а однажды заявился ко мне (или к нам?) без предупреждения. Я открыла дверь.

– Привет. Всё ещё страдаешь провалами в памяти? – спросил он.

Тут в прихожую выскочила сестрица.

– Кто там? К кому?

У моего (или нашего?) ухажёра был такой вид, словно он увидел привидение. А меня осенило.

– Ты к кому? Ко мне или к ней? – это было предательством с моей стороны, ударом ниже пояса, не спортивным поведением. Это было подло, низко, но я об этом не задумывалась. Мне стало интересно, что он скажет, что сделает. Я веселилась. Глупая, самонадеянная эгоистка. Что чувствует, что переживает в данный момент Славка мне даже в голову не пришло. Я ждала продолжения розыгрыша. Мы обе стояли и улыбались, красуясь перед парнем.

Он ещё постоял немного с открытым ртом, как замороженная рыба, потом до него дошли наши проказы. Он развернулся и ушёл. Ушёл молча, достойно. У меня в душе даже что-то шевельнулось тяжёлое и досадное. Это проснулась совесть?

А теперь я мучилась её угрызениями и приставала к сестре:

– Может быть, извиниться. Парень-то хороший, – канючила я.

– Отстань. Он тебе нужен? Нет. В чём тогда дело? – отмахнулась Оля. Она даже не переживала, не терзалась муками совести. Ольга жёстче меня.

Чем старше мы становились, тем меньше походили на сорванцов. Наши проделки из мелких пакостей перешли в иную категорию. Розыгрыши и шутки порой получались злыми, некрасивыми. Просыпающаяся совесть заставляла стыдиться своих поступков, но было поздно – увы, уже всё свершилось. Мы легко забывали о своих поступках, пряча глубоко в душе царапающее, неприятное ощущение. Собирали коллекцию своих скелетов, которые прятались в пыльном шкафу души. Мы об этом подумаем завтра.

Хоть мы и похожи, как две капельки, Ольга – скептик, живёт разумом, всегда и всё делит на «да» или «нет», на «чёрное» или «белое». А я живу чувствами, ищу полутона и компромиссы. Сестра, посмотрев на проблему, выдаёт, как компьютер, решение, рецепт, дальнейший путь к действию. Я долго думаю, прежде чем что-то предпринять. Ольга не любит неизвестности и ожидания, она всегда в движении, а я, сделав почти всё, могу остановиться. Начиная какую-нибудь авантюру, сестрёнка шла до конца, а я трусила. А когда плоды наших действий готовы упасть нам в руки – только протяни,– как перезрелый плод, я останавливалась, начинала терзать сестру вопросами: «Зачем нам это надо?» Ответа, как правило, не находилось. А я всё равно пыталась отговорить Ольгу от дальнейших действий.

***

Отговорить Ольгу от дальнейших действий невозможно.

– Юлька ни тебе, ни мне не нравится. Слишком много о себе воображает! Надо её проучить. И ничего не значит, что Юра тебе не интересен, ты же не замуж за него собралась!

– Да не хочу я его отбивать! А о чём я буду с ним разговаривать?

– Это мы придумаем после. Назначь встречу для разговора, а потом видно будет, – убеждала сестра.

– А почему я? Может быть, ты вместо меня всё сделаешь, у тебя получится.

– На кого Юрка иногда заглядывается? На тебя!

– Но мы же одинаковые.

– Для него нет!

Оля бегала по комнате и приводила кучу доводов, чтобы осуществить очередную авантюру. Юлька – наша местная красавица, заводила. Уж не знаю, кто первый сказал о её красоте, я бы поспорила, но как-то так и повелось считать её красивой. Девица, как и все мы, среднего роста, худенькая – «ни в попе, ни в груди» – как говорит бабушка. Глаза у Юльки круглые, как у кошки, серые, на голове – буйные кудри, с которым не дружит расчёска. Ничего особенного, встретишь в толпе – не запомнишь, не оглянешься. Просто Юля, как староста, всегда на виду. Характер у неё – не дай бог! Всегда и во всём права только она, а кто поступает в разрез с её мнением – считай, потерянный человек для общества. Юлька, не задумываясь, могла обидеть любого, а потом удивлялась:

– Я никого не обижала, я просто сказала правду.

Юлькина правда всегда жёсткая, обидная. Она не умеет преподнести её, смягчить. Кому приятно услышать при всём классе, что туфли у тебя не модные, а на физкультуре ты выглядишь коровой, что вкуса у тебя нет и ещё что-нибудь подобное. Не умела Юлька подойти и тихонько посоветовать, она говорила громко, чтобы все слышали и знали. Получалось так, что пример во всем – это Юля, а остальные чем-нибудь, да обделены. Нетерпеливую, не умеющую считаться с чувствами других людей, Юльку приводило в ярость неподчинение. Если Юлька чего-нибудь захочет, она будет стремиться любой ценой получить желаемое.

Совсем другое дело – Юрка: черноволосый с пушистыми усами, высокий – разговаривая с ним, приходилось закидывать голову – со спортивной фигурой. Вот уж кто действительно красавец! Так замечательно гармонировали голубые глаза с чёрными кудрями! Он – миролюбивый и терпеливый, с патологической потребностью жить в гармонии, всегда старался как-то смягчить резкие Юлькины высказывания, превратить в шутку. Но Юля прерывала его:

– Человек должен знать правду о себе!

Но мне-то Юрка не нужен. И зачем мы всё это затеяли? Почему нам не живётся тихо и спокойно? Почему всегда надо придумать какую-нибудь пакость? Что это? Гормоны? Адреналин? Самоутверждение за счёт других?

Зима выдалась настоящая – снежная, морозная. Морозы стояли такие сильные, что деревья, стоящие в инее, трещали, птиц прятались на чердаках, снег хрустел под ногами и искрился на солнце радугой. Воздух густой и холодный, от него перехватывало дыхание. Проходя небольшое расстояние от дома до школы, мы умудрялись отморозить носы, ресницы и брови покрывались пушистым инеем.

Школу закрыли и нас освободили от школьных занятий. Получились внеплановые каникулы, которым все мы обрадовались. От школы-то нас освободили, но гулять ведь никто не запретил! Мы пропадали на катке всем классом. Такое повышенное внимание одноклассников вызвано тем, что из трёх классов собрали один, и мы приглядывались друг к другу, флиртовали, занимались чем угодно, только не уроками. Ежевечерние встречи на катке уже вошли в привычку или традицию. Когда заканчивался очередной хоккейный матч или тренировка, гасли большие огни и стадион освещался одним дежурным фонарём, мы выходили кататься на коньках. Лёд блестел, по краям стадиона, куда не попадал свет, полумрак, в котором целовались парочки. Скудно освещённый каток накладывал загадочность и таинственность на лица, волновал и будоражил сердца.

Юрка катался с Юлей, а мы с Ольгой за ними. Мы как раз находились за полосой света, сестра шепнула: «Пора» и подставила ногу, я споткнулась, Ольга толкнула меня на Юрку с Юлей и я с визгом полетела на них. Мы все сложились в хорошую «кучу-малу». Сестрица, пытаясь скрыть улыбку и сделать испуганное лицо, бросилась нас растаскивать. Юлька осталась стоять и хохотала. Ольга потащила меня за руку.

– Я не могу. Нога…

По моим щекам побежали слёзы. И не потому, что я ушибла колено и не потому, что я великая артистка. Просто в этот момент я подумала, что мне это не нужно, мне стало стыдно и страшно – вдруг все догадаются, что это нарочно подстроено. Какие же мы неугомонные дуры с Ольгой! А Юрка испугался. Схватил меня и, как пушинку, поставил на ноги.

– Можешь стоять?

Я пожала плечами и хлюпнула носом. Слёзы покатились ещё сильнее, то ли от жалости к себе, то ли от Юркиной заботы, то ли ещё от чего-то, что называется совесть. Он осторожно смахивал их с моих щёк и приговаривал:

– Прекрати, ты сейчас покроешься льдом. Я провожу.

Ольга перепугалась, а Юля надулась и капризно произнесла:

– А кто меня проводит?

Юлькины слова повисли без ответа, Юрка не слышал. Он смотрел на моё зарёванное, замёрзшее лицо так, словно видел в первый раз. Он подхватил меня с одной стороны, сестра с другой и наше траурное шествие потянулось к дому. Я продолжала играть свою роль хромой, слабо протестуя:

– Да ладно, ничего страшного. Дойду с Олей.