Когда профессор пил, а этим он занимался большую часть времени, его тянуло на мрачные богословские рассуждения. Сегодня Рэндалл разглагольствовал в кабинете Вейла. Пуговицы на животе еле сдерживали готовый лопнуть жилет; на лбу выступили бисеринки пота.

– Вот лучше бы они все там и оставались. – Рэндалл глотнул дорогого бурбона; Вейл и покупал его с прицелом на профессора. – Пусть бы Господь карал жителей Содома. А бельгийцев можно было и не трогать.

– Осторожнее, доктор Рэндалл. Как бы Он не покарал вас.

– Полагаю, Он давным-давно воспользовался бы этим правом, если бы хотел. По-вашему, я богохульствую, мистер Вейл? Что ж, тогда позвольте мне побогохульствовать еще немного. Я очень сомневаюсь, что гибель Европы была актом Божественного вмешательства, что бы там ни говорили церковники.

– Это не слишком-то популярное мнение.

Рэндалл покосился на задернутые шторы, потом на заставленные книгами полки.

– А я тут выступаю перед широкой аудиторией?

– Никоим образом.

– Как по мне, это было стихийное бедствие. Чудо, я имею в виду. Да, явно стихийное бедствие какого-то неизвестного нам характера, но если человек никогда не видел и даже не слышал, скажем, о торнадо, не покажется ли оно ему тем же чудом?

– Любое стихийное бедствие – проявление Божьей воли.

– А на самом деле торнадо – всего лишь погодное явление, в котором сверхъестественного ничуть не больше, чем в весеннем дожде.

– Не больше, но и не меньше. А вы скептик.

– А кто не скептик? Правда ли, что Господь наклонился и оставил на Земле отпечаток своего пальца, доктор Вейл? Уильяма Дженнингса Брайана глубоко волновал этот вопрос, меня же он не волнует ни капли.

– В самом деле?

– Не в этом смысле. О, многие сделали себе карьеру в политике на религиозности и страхе перед чужаками, но долго такое не продлится. Чтобы все время поддерживать кризис, не хватит ни чудес, ни чужаков. Настоящий вопрос заключается в том, сильно ли мы пострадаем в процессе. Я имею в виду политическую нетерпимость, драконовские поборы, даже войну.

Вейл чуть приоткрыл глаза – это было единственное, что выдавало вспыхнувший в нем огонек возбуждения. Боги навострили уши.

– Войну?

Рэндалл вполне может что-то знать про войну. Он куратор в Смитсоновском институте, но в его обязанности входит и сбор средств от имени этого заведения. Он вхож в комитеты конгресса и имеет друзей на Капитолийском холме.

Не поэтому ли бог Вейла заинтересовался Рэндаллом? Один из парадоксов служения богу заключается в том, что ты далеко не всегда понимаешь его цели и средства. Вейл знал лишь одно: на кону стоит нечто такое, в сравнении с чем его собственные честолюбивые устремления ничтожны. Для того чтобы могли осуществиться какие-то эпохальные планы, он должен втереться в доверие к этому циничному толстяку; что ж, он это сделает. И получит награду. Его бог обещал. Вероятно, это будет вечная жизнь. А покамест – достойное существование.

– Войну, – подтвердил Рэндалл, – или, по крайней мере, какие-то военные учения, чтобы поставить британцев на место. Вы слышали что-нибудь об экспедиции Финча?

– Разумеется.

– Если на экспедицию Финча нападут партизаны, конгресс поднимет шум и обвинит во всем англичан. Начнется бряцание оружием. Погибнут молодые люди. – Рэндалл склонился к Вейлу. Дряблая кожа у него на шее висела толстыми складками. – Скажите, ведь это же неправда? Что вы можете говорить с мертвыми?

Ну наконец-то приоткрылась дверца. Вейл только улыбнулся:

– А вы сами как думаете?

– Как я думаю? Я думаю, что передо мной ловкий мошенник, который прикидывается чистеньким и которому ничего не стоит охмурить вдову. Не в обиду вам будь сказано.

– Тогда почему вы спрашиваете?

– Потому… Потому что теперь все по-другому. Думаю, вы понимаете, о чем я.

– Сомневаюсь.

– Я не верю в чудеса, но…

– Но?

– Столько всего изменилось. Политика, деньги, мода – и географическая карта, разумеется, – но не только. Я общаюсь с людьми, с определенными людьми, и теперь в их глазах появилось нечто такое… нечто новое. И в лицах тоже. Как будто у них есть секрет, который они скрывают даже от самих себя. И это меня тревожит. Видите, мистер Вейл, я начал как скептик, а заканчиваю как мистик. Скажите спасибо бурбону. Но позвольте спросить еще раз. Вы общаетесь с мертвыми?

– Да, общаюсь.

– Правда?

– Правда.

– И что же мертвые рассказывают вам, мистер Вейл? О чем они говорят?

– О жизни. О судьбах мира.

– А подробности?

– Бывают и подробности.

– Вижу, вы настроены говорить загадками. Знаете, моя жена умерла. В прошлом году от пневмонии.

– Я знаю.

– Могу я с ней поговорить? – Рэндалл поставил стакан на стол. – Это действительно осуществимо, мистер Вейл?

– Возможно, – отозвался тот. – Посмотрим.

Глава 8

У военных в Джефферсонвилле имелся пароходик с малой осадкой, способный довезти экспедицию Финча до конца судоходной части Рейна, но отправление пришлось отложить, поскольку лоцман и большая часть экипажа слегли с континентальной лихорадкой. Об этом недуге Гилфорд практически ничего не знал.

– Болотная болезнь, – пояснил Салливан. – Изнурительная, но редко приводящая к смерти. Эта задержка ненадолго.

И впрямь через несколько жарких дней судно было готово к отплытию. Гилфорд установил свои камеры на плавучем деревянном пирсе: не только громоздкую пластиночную штуковину, но и аппарат ящичного типа с рулонной фотопленкой. Со времен Чуда фотография в своем развитии не сильно шагнула вперед: затяжные стачки 1915 года привели к тому, что большую его часть заводы «Истмен кодак» простояли закрытыми, а здание фабрики «Хокай воркс» в Рочестере сгорело дотла. Однако по нынешним меркам обе камеры были весьма современными и изящными. Гилфорд собственноручно раскрасил несколько пластинок, привезенных из экспедиции в Монтану, и был намерен поступить точно так же в отношении отснятого в Дарвинии материала, поэтому крайне тщательно все задокументировал.