Глава 6

Солнце заходило невыносимо долго, золотые, а потом и красные отблески с небывалым упорством буравили темную синеву неба, словно эта битва между светом и тьмой должна была стать последней в истории мира. Закоулки портового района, если эту пару десятков улочек кто-то мог бы назвать районом, смердели сегодня сильнее обычного, а тени, в них лежавшие, казались зловещими. Альтсину вдруг почудилось, что он не должен туда входить. Он скривился, сплюнул на камни, вызвав удивленный взгляд брата Найвира, и двинулся вперед.

Еще одно уклонение.

Каману выстроили над природным портовым бассейном. Из берега, почти везде заканчивающегося отвесным клифом, в этом месте выходил пояс скалистого полуострова, длинного и узкого, серповидно отрезающего фрагмент моря шириной в четверть и длиной в половину мили. Единственный выход в залив был неполных триста ярдов диаметром и отделялся скалистым островком, на котором стояла каменная сторожевая башня, снабженная катапультами и баллистами. Во время отлива, когда портовый бассейн почти превращался в озеро, к ней можно было добраться морем, бредя по колени в воде. К тому же Совет города некогда выделил целое состояние, чтобы перегородить выход еще несколькими искусственными островками, так, чтобы лишь четыре корабля одновременно могли входить в порт – или его покидать. Именно потому несбордийцы не напали на город со стороны моря. Даже они оказались не настолько глупы.

Но полуостров, благословение для кораблей, что укрывались за ним от океанского гнева, одновременно отрезал низкие районы города от морского бриза. Три соседних с морем района, Портовый, Рыбацкий и Плотничий, даже во время штормов дышали воздухом, который вонял, словно испарения над проклятым погостом. Гнилая рыба, старый ил, прелые водоросли и – естественно – грязь со всего города. Канализации в Камане не было, а потому, согласно решению Совета, все нечистоты и отходы надлежало вывозить в бочках за стены и сбрасывать в море. В теории, естественно, поскольку стоило это дорого, а люди привыкли такие проблемы решать по-своему. Чаще всего открывали ночью окна и выплескивали все в канавы, откуда оно медленно и неторопливо стекало вниз.

Портовый район находился ниже остальной части города, мощеные дороги порой опускались так отвесно, что для того, чтобы поднять товары наверх, использовали носильщиков, поскольку животные не сумели бы вытянуть повозки, а потому все, что попадало в канавы в высоких районах города, естественным образом в конце концов стекало сюда. В результате каманский порт считался самым безопасным в мире; моряки утверждали, что в нем невозможно утонуть, потому что вода обладала густотой масла, и что если кто-то сумеет достаточно быстро перебирать ногами, то без труда сумеет дойти по ее поверхности до самого берега. К тому же припортовые районы страдали болячкой всего города – недостатком места, – и каждый дюйм пространства был важен и здесь. Даже таверны в этом районе возвышались на пять этажей, а склады нависали над ними, словно мрачные старики над группкой расшалившейся молодежи.

Было тут узко, темно, смрадно и липко. Такой городской крысе, как он, следовало чувствовать себя здесь как дома.

Альтсин тихо выругался, когда поскользнулся в третий раз, хотя они едва вошли на территорию порта. Предпочитал не думать, по чему он идет. Если в течение пары следующих дней не начнется дождь, этот слой вонючей грязи местами достигнет нескольких дюймов. Единственное, что Альтсин мог сделать, это высоко подвернуть рясу; сандалии придется мыть и сушить несколько дней. Брат Найвир взмахнул руками и, чтобы не упасть, оперся о ближайшую стену. Охнул, застонал и отклеился от нее с заметным чавканьем. В этом районе, похоже, нечистоты тоже выплескивали за окна.

– Опя-а-а-ать?.. Прекрасная Госпожа в Бесконечной Доброте, отчего ты так испытываешь своего сына?

– Сумки целы? – прогудело из темноты.

– Да, брат, да. – С большей злостью произнести это было бы невозможно. – По твоему совету, я передвинул их на грудь.

– Человек, падающий на лицо, обопрется руками, а кто падает на спину – нет.

– Еще одна мудрость из твоей книги?

– Естественно. – Голос из темноты не казался обиженным. – И какая из этого следует мудрость?

– Без понятия. – Брат Найвир, похоже, пытался встать так, чтобы липкая ряса не клеилась к телу, а худощавое лицо его, увенчанное шапкой кое-как подстриженных светлых волос, выражало целую гамму эмоций, от отвращения до отчаяния. – Ах, погоди, я знаю. Безопасней иметь большую жопу, чем большое пузо, верно? Или… если у тебя нет рук, то и дело станешь падать мордой в грязь?

– Это тоже. Но мудрец сказал бы, что лучше упасть, идя вперед, чем отступая. Брат Альтсин?

Вор вздохнул и передвинул свои сумки на живот. Домах из К’ельна был как прилив: спокойный, мягкий и такой же неуступчивый. Уж если что-то вбивал себе в голову, напоминал, просил, выражал вежливый интерес и столь же вежливо настаивал, пока все не складывалось по его мысли.

С самого начала он заявил, что если уж Альтсин решил отыскать покой в ладонях Милосердной Госпожи и надел рясу, если он работает и молится с остальными, то Домах станет называть его братом, хотя формально это не соответствовало правилам ордена. Кого-то такого, как вор, кто не приносил монашеских клятв, надлежало именовать гостем или ждущим. Но для брата Домаха Альтсин стал «братом Альтсином». И точка, никаких отступлений. Как и с сумкой с хлебом: она должна оставаться на животе, чтобы уберечь ее во время падения. И лучше уступить сразу. А хуже всего, что, если б вор не послушался и измазал груз, Домах даже не скривился бы, не стал драматически вздыхать и стонать: «Я же говорил». Он просто улыбнулся бы ласково, помог ему подняться, отобрал сумки и сам бы их понес.

Мало существует вещей более раздражающих, чем люди, которые правы – и не упрекают никого в этом.

– Готовы?

– Да, брат. – Найвир закатил глаза и отказался от попыток отлепить рясу от тела. – Пойдем.

Вор повыше поднял масляную лампу. Стены блеснули островками отпадающей побелки, залоснились влажными лишаями разнообразнейших цветов. Самые низкие окна находились в добрых двенадцати футах над уровнем улицы, уже тем самым став серьезным препятствием для грабителей, но решетки на окнах давали понять, что хозяева предпочитали подстраховаться. Умно.

Они двинулись в глубь улочек портового района. Вор ставил ноги широко, ища в свете лампы на мостовой места, которые лоснились меньше. Брат Найвир старался шагать след в след. Тени их прятали во мраке остальную часть улочки, а потому о присутствии третьего монаха свидетельствовал лишь отзвук регулярного шлепанья – а вернее, плеска – его обувки. Альтсин поднял голову. Окрестные дома, главным образом склады и ночлежки портовых работников, вставали в шесть этажей, вверху поблескивала мглистым пояском узкая полоска звездного неба. Все окна были темными, когда б не лампа, шли бы они словно по дну узкого ущелья. В таких местах легко устраивать засады, враг может затаиться наверху и превратить улицу в смертельную ловушку. Несколько лучников, чуть-чуть камней…

Уклонение.

Он усмехнулся, и рождающийся в нем гнев исчез в этой улыбке. Нет, он не станет злиться на каждую странную мысль и ассоциацию. Гнев не поможет, а единственным его эффектом станет чувство, что он строит из себя идиота. Придет время решения дел с этим сукиным сыном, влезшим ему в голову, и, когда вор сумеет извлечь его из головы, лично отпинает по божественному за… по душе.

Он улыбнулся еще шире, радуясь, что двое братьев этого не видят. Так было лучше. Как там советовал Явиндер? Тот проклятущий авендери мертвого бога, у которого даже имени не было? Коли его, раз за разом коли его стилетом, пока он не отступит. Стоило предупредить, что лучший стилет – это тот, который кривит твою физиономию мерзкой улыбочкой. По крайней мере именно тогда вор чувствовал, что становится собой.

Шлепанье Домаха вдруг стихло. Они остановились.

– Ступайте вперед, у меня сандалия развязалась, сейчас вас догоню.

Альтсин пожал плечами и зашагал дальше. По сторонам улицы появились первые закоулки, темные, словно мысли самоубийцы. Альтсин подошел к первому из них и трижды зазвонил в маленький колокольчик. Тишина. Во втором и третьем переулке – тоже. Зато в четвертом что-то шевельнулось.

При виде двух мужчин, держащих в грязных лапах деревянные, набитые ржавыми гвоздями палки, ему захотелось улыбнуться. Снова?

Но он лишь отступил на несколько шагов, широко разводя руки.

– Мы братья из собрания Бесконечного Милосердия Великой Матери, – пояснил Альтсин, словно они не видели, кто перед ними. – Мы разносим теплую пищу убогим.

Шум за спиной заставил его оглянуться. Еще двое грабителей отрезали ему и Найвиру путь к бегству. Ловко. Простецки, но ловко.

Говорили, что монахи некогда в одиночку входили в переулки, но с той поры, как нескольких нашли нагими, избитыми и ограбленными, без ряс, приор высылал их на раздачу милостыни тройками. Похоже, это не всегда останавливало нападающих. Вор обменялся взглядом с молодым монахом. Мелкий и худой Найвир едва доставал ему до плеча. Слабый противник даже для одинокого бандита, и, наверное, потому все четверо таращились на Альтсина. Тот вздохнул.

– Эт’лано, господинчики. – Самый низкий из нападавших ухмыльнулся, открыв удивительно белые и ровные зубы. – Пот’му, шо мы убоги, так убоги, шта аж эге-гей, пузо у нас к хребтине прил’пло, в башках от голода крутится, ручки наши на все ст’роны трясутся, вона…

Он выставил перед собой руку, в которой держал палку. И правда, кончик ее немного дрожал.

– Да и потеря у нас тут случимшись, т’кая потеря, шта у человека душу ломит и сердце, – вздохнул он драматически. – Но шта ж, б’ло и прошло, зато милость Близнецов прямо на добрых людей нас повывела, тех, шта охотно стр’ждущим подмогают. Стал быть, нам типа.

Его товарищ кисло и неприятно скривился и добавил:

– Так мы б о подмоге попросили. – Говорящий не мог похвастаться здоровыми зубами, как его приятель, но, похоже, чувство юмора у него было схожим. – Эти сумки со жрачкой, шоб брюха детишек наполнять, рясы, шобы мерзнущие спины согреть, обувки – и ништо, шта вонючие, мы не переборчивы.

– Брат Найвир? – Вор, не спуская глаз с обоих грабителей, расслабил плечи и старался не ухмыльнуться слишком провокационно. – Полагаю, что это матросы с какого-то вшивого корыта, которые сошли на берег и ищут быстрого заработка. Местные знают, что наши рясы продать нельзя. Видно, утром их шаланда выйдет в море, а значит, они полагают, что толкнут их где-то на континенте. Судя по одежке, особенно по тем черным штанам, акценту и тем, что клянутся Близнецами Моря, они с окрестностей Ар-Миттара. А учитывая отпечатки весел на ладонях, они наверняка из экипажа галеры, которая вчера привезла кувшины и стеклянные кубки. «Черная Чайка». Я прав?

Грабители распахнули от удивления рты.

За спиной Альтсина кто-то охнул, раздался звук, словно столкнулись две зрелые дыни, а потом – будто на землю упали два мешка с зерном.

– Брат Домах?

– А’Каменоэлеварренн говорит, – голос монаха не изменился ни на йоту, – что позор уступать злу, склонять перед ним голову, падать на колени, прикрываясь нелюбовью к насилию. Потому что зло, которому ты не противостоишь, вырастет, окрепнет и пойдет в мир, обижать других. А их обида станет твоей виной.

Палка, вытянутая к Альтсину, задрожала и опустилась. Владелец ее уставился над плечом вора и выглядел так, словно увидел свою смерть.

– Выживет ли это зло?

– Конечно, брат Альтсин, иначе как бы оно могло изменить свой путь?

– Хорошо. Вы. Эй! Вы! – Альтсину пришлось повысить голос, чтобы привлечь внимание неудавшихся бандитов. – Может, в это непросто поверить, но брат Домах бегает быстрее гончей. Я бы и сам не сбежал, даже дай он мне милю преимущества. Бросайте оружие.

Палки стукнули о землю почти одновременно.

– Это третий раз за последние четыре месяца, когда на нас нападают. И всегда понаехавшие, матросская рвань, которая и у безоружной женщины с ребенком у груди последний грош из руки вырвет. Мы из-за вас теряем время, вы это понимаете?

Ответом была лишь тишина, взгляды, устремленные за его спину, нервные сглатывания.

– Это вопрос!

– Э-э-э… – Матрос пониже, похоже, и правда собирался ответить.

– Нет. – Альтсин чувствовал, как проклятый ледяной поток, который иной раз наполнял его вены, появляется где-то в районе солнечного сплетения и с каждым ударом сердца растет все шире. Удивился, что изо рта его, когда дышит, не вырываются облачка пара. – Не стони. Ты ведь согласен, что убогие требуют помощи? Просто кивни. Хорошо. Тогда раздевайся. И твой приятель тоже. А потом разденьте своих товарищей. Хорошие штаны и рубахи пригодятся всякому. Вперед!

Несколько ударов сердца мужчины стояли совершенно неподвижно. Грабить группу монахов – но быть ограбленными группой монахов…

Альтсин не мог видеть, как брат Домах сделал шаг вперед, но стоявшие перед ним мужчины вдруг сильно побледнели и принялись раздеваться. Никто из них даже не подумал потянуться за ножами, которые они носили у пояса.

– И ботинки. Найдем для них нового владельца. Дайте вещи брату Найвиру. Хорошо. А теперь – тех двоих. Быстро!