Она легко научилась их различать. Два Пальца был самым низким, зато самым широким в плечах, к тому же он единственный использовал оружие, напоминающее железные прутья, утыканные шипами. Его волосы были цвета темного меда, а глаза напоминали пожелтец, ее любимый цветок. Черный Белый носил в соответствии со своим именем только эти цвета, даже клинки его четырех сабель были подобраны парами, правая верхняя и левая нижняя контрастировали белизной со своими черными сестрами. Также он был величайшим ворчуном, совершенно игнорировал ее, а на Пледика поглядывал так, словно у него руки чесались. У последнего из вайхиров, Кубка Воды, были самые странные глаза, которые девочке только доводилось видеть: янтарные по краям и переходящие в темную зелень около зрачков. В схватке его ранили в обе нижние руки, и он теперь носил их забинтованными и на перевязи – и казался удивительно неловким, когда ему приходилось управляться только с одной парой рук. Однако он искренне смеялся, глядя, как они играют в «цапки» с Двумя Пальцами, помогал ей раскладывать постель – вернее, она помогала ему – и, похоже, ничего не имел против Пледика.

Этого ей хватило.

Их накормили кусочками чего-то, что выглядело и было на вкус как высушенное и приправленное травами мясо, а еще маленькими плоскими лепешками из темной муки, которые раз в несколько дней они пекли на жестянке. Откуда у них мясо и зерно в этой стране серо-стального неба и черных скал, где не росло ничего и не было ни дня, ни ночи, не падал дождь и не дул ветер, Кей’ла не знала и, сказать честно, немного боялась спросить. Дрова они довольно часто находили в пещерах, в трещинах в скалах, в дырах в земле. Один раз показали ей нечто, что походило на погреб, наполненный сломанными досками из странного белого дерева. Дерево горело синеватым пламенем, а дым, встающий над ним, вонял протухшими яйцами. Если дров не было, их диета состояла только из сушеного мяса.

Она не жаловалась. Они очистили ее раны и намазали их некоей бесцветной и пахнущей румянами мазью, а когда у нее начался такой жар, что она не могла даже идти, Два Пальца нес ее три дня на собственной спине. Дни. Так она называла циклы странствия и сна, которыми руководствовались вайхиры. Кроме того, они умели находить воду куда чище, чем получалось у Пледика, а потому у нее уже не болел живот. И чувствовала она себя в безопасности.

Много, много циклов странствия и сна, которые она привыкла называть днями.

Интерлюдия

Ветер снаружи пещеры выл, словно раненый зверь. Мрачные, пронзительные звуки могли бы, продлись они дольше, довести слабого духом человека до мысли о самоубийстве. Впрочем, порой именно так и происходило.

Мужчина, греющий ладони у маленького костерка, знал, что местные называют такой ветер «зовом висельника», потому что именно после таких вихрей в удаленных от людей хатах чаще всего и находили трупы с затянутыми на шее петлями. Говорили, что духи самоубийц присоединяются к легионам своих предшественников и несутся по миру, мрачно воя и призывая очередных отчаявшихся присоединиться к ним. При таких ветрах лучше было бы не проводить время наедине с собой, потому люди из окрестных сел шли в корчмы, навещали семьи и соседей, заглушали мрачный вой музыкой, пьяными криками или рассказами у огня.

Или же, подталкиваемые странной лютостью, находили себе другие занятия.

Мужчине, которые грел ладони у малого костерка, вой не мешал. Вообще. Ветер – это ветер, массы воздуха, текущие из одного места в другое. Такая себе… река без воды. Ничего опасного. Он не верил в истории о духах, что мечутся в хватке вихря и тоскуют по компании. Нет… вера не имела с этим ничего общего. Он знал, что это никакие не духи.

Но нынче его знание не имело никакого значения. Он ждал. Просто ждал тех, кто все еще пытался найти в себе смелость.

Местные… Местные были немного похожи на живущих чуть дальше к востоку вессирцев: худощавые, темноволосые и светлоглазые, но говорили по-своему, языком, сложным для понимания и жестким, словно скрежещущие на зубах камни. Их язык не представлял для него проблемы, но он предпочитал, чтобы они не знали, насколько хорошо он им владеет. Люди выдают куда больше секретов, если полагают, что слушатель не имеет понятия, о чем они говорят. Потому в селе он пользовался хромым диалектом, мешая несбордийские и меекханские слова. Но он достаточно хорошо договаривался с местными, чтобы те поняли: он ищет Пещеру Спящих. Правда, одно упоминание о ней заставляло их молча отворачиваться и уходить.

Они не почитали никакого конкретного божества – в селе он нашел часовенку Близнецов и алтарики, посвященные Сетрену-Быку и Дресс, – но уважали жрецов, ворожеев и магов или, скорее, боялись их. А он ведь выглядел как один из этой банды: бородатый, с тяжелым дубовым посохом в руках, в длинных одеяниях, которые некогда могли быть рясой. Странствуя по горам, он убедился, что такая одежда обеспечивает больше спокойствия, чем кольчуга и топор за поясом. Убогого монаха-жреца не ограбишь, а к чему рисковать местью неизвестного бога, которому тот может служить?

И правда: только страх оберегал его от ножа, перерезающего глотку, или от палицы, разбивающей череп. По крайней мере, до нынешнего момента.

Он улыбнулся. Как низко мы пали. Как уподобились зверям, которыми кое-кто нас считал… и считает. Но, в конце концов, тут, на северо-западном крае континента, где Лохарры заглядывают в Авийское море, не билось сердце цивилизованного мира. Местные не были даже жуткими несбордийцами, купцами-пиратами, чьи длинные ладьи становятся вестниками неплохой торговли или смерти и огня. Тут, в позабытых даже Андай’ей долинах, жили недобитки народов, оттесненных с более плодородных земель светловолосыми пришлецами на узких кораблях.

Плория, Тембория и прочие острова Авийского моря не могли уже вместить воинственных мореходов, а потому те вот уже сотню лет колонизировали побережье, отбирая у местных землю, леса и пастбища. Всегда так было, и всегда так будет: лучше организованные и вооруженные, более голодные выживают из плодороднейших мест тех, кто слабее и не такой боевитый. В этом не было и не будет ничего странного, пока зайцы не научатся охотиться на волков.

Снаружи пещеры раздались шаги трех… нет, четырех людей. Они приблизились, стихли а потом начали отдаляться. Мужчина фыркнул. Он сделал все, чтобы облегчить им задание. В селе в долине расспрашивал об этой пещере, натыкаясь, как и ожидал, на стену молчания, потом вышел в горы среди белого дня, игнорируя мрачные взгляды и ладони, сжатые на топорищах и рукоятях. Не затирал следов, оставил за собой тропу обломанных веток и стоптанной травы, словно сопровождало его стадо коров. А теперь он разжег костер сразу у входа в пещеру, зная, что свет его будет виден за много сотен ярдов.

И ничего.

Местные, те, кто должен был найти в себе достаточно отваги – а может, ярости и гнева, – чтобы направиться за ним следом, никак не могли переломить страх. Эта пещера все еще оставалась для них табу, проклятой и запретной землей.

Если они не явятся сами, ему придется пойти к ним, дать одному по голове и затащить сюда лично.

Он встал, вынул из мешка наполненную тюленьим жиром лампадку и зажег ее от угасающего костра. Огонек квело танцевал на фитиле, гибкий и легкий, словно дыхание спящего младенца. Не слишком-то свет разгонял темноту, но это не имело значения, он был не нужен мужчине. Он зажег лампадку лишь для того, чтобы те, снаружи не сомнвались, что чужак идет внутрь пещеры, бесчестя величайшую их святыню.

Он затоптал остатки костра и двинулся в глубь горы, обходя кучи камней, которые некогда загораживали дорогу.

Ловушка. Хитрость. Все, что он делал последние дни, было именно этим. Ему не требовалось расспрашивать местных о дороге в пещеру, он и сам прекрасно ее знал. Память о ней была в его костях и мышцах, словно он родился и рос в этих местах и словно многие годы ходил в Пещеру Спящих с ежемесячной жертвой. Он получил это знание в подарок, но кроме этого – не получил ничего. Не знал, что застанет внутри, кто такие Спящие и чем они окажутся для него.

Оум, сраный ты кусок деревяшки, чтоб тебя мор побил!

Он услышал шорох у входа в пещеру. Ну наконец-то они решились отреагировать.

Коридор вгрызался во внутренности горы, но по мере того, как Альтсин шел, постепенно утрачивал естественный вид. Стены выглаживались, потолок поднимался, на полу появились первые каменные плиты. Отчего бы и нет? В конце концов, он подсознательно чего-то такого и ожидал.

Но все равно был пойман врасплох.

Потому что в конце коридора его не встретил подземный комплекс храмов или кладбище. Нет. Ничего настолько простого. Вместо этого огонек лампадки осветил небольшую дыру в скале, пустоту размером самое большее в тридцать футов – и примерно два десятка тел, лежащих на голом полу.

Мужчины, женщины, подростки, дети. Все с закрытыми глазами и с выражением необычайного спокойствия на лицах. Пещера Спящих. Он и сам бы не выдумал названия лучше.

И только через миг, когда дрожащее пламя перестало сбивать зрение, он заметил подробности. Коричневую кожу, запавшие глаза, сложенные на груди руки с пальцами, словно палочки, обтянутые пергаментом. Мумии. Двадцать мумий. Сколько же лет они тут «спали»? Сколько веков или тысячелетий? Пещера была сухой, холодной и многие века – закрытой. Лишь двести лет назад подземное сотрясение уничтожило блокирующую вход стену из умело выложенных камней и открыло тайну. Альтсин знал об этом, как знал и то, как сюда добраться. Из воспоминаний, которые он получил в дар.

Или которые оказались проклятием.

Ведь ему был известен ответ на вопрос, сколько лет «спящие» находятся здесь. Собственно, он мог назвать дату с точностью до нескольких месяцев.

Он поднял взгляд. Стену напротив входа украшал барельеф, изображающий разлапистое дерево. Вернее – Древо. Гигантское в сравнении с несколькими человеческими фигурами, вырезанными внизу для контраста, переданное в мельчайших подробностях, с каждой трещинкой на коре и каждым из тысяч листков, венчающих крону. Он не сомневался, что это не местные создали этот шедевр. Статуя Сетрена-Быка, находящаяся в поселении, напоминала коровью лепешку на четырех ногах. Когда бы не два рога, торчащие с одной стороны, оставалось бы неясным, где у него голова, а где зад.

Пещера Спящих под Древом. Так следовало называть это место, это всплыло из глубин его памяти вместе со знанием, сколько усилий некогда было приложено, чтобы уничтожить все такие места. Стереть с лица мира.

Он и сам отдавал приказы.

Нет. Он тряхнул головой. «Не я. Я – Альтсин Авендех. Вор, мошенник, странник. Тот, кто Объял кусочек души бога, вместо того чтобы самому уступить Объятию. Но сейчас его воспоминания стали моими, и я научился отделять их от собственных лишь так: если в тех больше, чем пять трупов за раз, – это наверняка не мои воспоминания».

Он ухмыльнулся, легко изогнув губы. Это неправда. Альтсин вот уже некоторое время не существовал. Не таким образом, как ранее. Объять душу Кулака Битв – не то же самое, что надеть шелковые одежды и притвориться дворянином. Он обладал воспоминаниями авендери Владыки Битв. Всеми воспоминаниями. Когда бы часть из них ни наведывалась к нему раньше, он наверняка сошел бы с ума сразу после того, как Объял душу бога. Потому что это меняло человека сильнее, чем любые собственные грехи. Альтсин отчасти оставался самим собой, но кем стала остальная его часть? Этого он не знал. Пока не знал.

Он подошел к Древу, осторожно ступая между лежащими мумиями. Средь корней барельефа вилась, вырезанная мелкими буковками, надпись. Он мог ее прочесть, потому что Кулак Битв некогда изучал этот язык.

«Мы были мечтой, сном, бредом. Веткой, отрезанной от ствола. Взгляни на нас, гость, и восплачь».

Он знал, кем они были. Если наполнить эти тела жизнью, кожа у них стала бы золотой, словно небо на восходе солнца, высокие скулы, узкие подбородки и миндалевидные глаза. Серые, как туманное утро. Но теперь смерть и мумификация в холодном, сухом воздухе сделали их схожими с…

Истина, которую открыл ему Оум, истина, которую он нашел в воспоминаниях Кулака Битв, истина, от которой он пытался сбежать, смотрела теперь на него высохшими глазами этих мумий.

Он сжал зубы. И кулаки.

Услышал за спиной шорох. У входа стоял один из местных, жилистый парень, вооруженный копьем с мерзко широким наконечником, а на лице его гуляла настолько же мерзкая усмешка.

– Ты не должен был приходить сюда, чужак, – прошептал он холодным голосом. – Это святое место. Место духов.

– Вижу. Это для них?

Альтсин указал на лежащие под барельефом ожерелья из разноцветных камешков, браслеты, ножи с костяными рукоятями, мелкие монетки, высохшие букетики цветов. Типичные подношения, складываемые в любой сельской часовенке.

– Это добрые духи. – Парень чуть склонил голову. – Они присматривают за нами.

– Ты прав. Они были добрыми. Не хотели ничего, кроме спокойствия. – Альтсин двинулся к селянину, проигнорировав шевельнувшееся оружие. – Но им не позволили его обрести. Даже после смерти. Другие искали места их упокоения и уничтожали одно за другим. Чтобы стереть малейший след от них. Чтобы их объяла полная, – он поднял лампадку и задул огонек, – тьма.

Испуганный местный охнул и ударил копьем перед собой, вслепую, но некая сила вырвала у него оружие из рук, а его самого бросила в стену. Парень почувствовал боль в груди, пылающую, резкую. И запах горелого мяса. Пытался крикнуть, чтобы позвать на помощь, и тогда чья-то ладонь передавила его горло, перехватывая крик.

– Ш-ш-ш. Ты не умрешь. Обещаю. Но будет больно. Поверь, будет ужасно больно.

Страдание разлилось в теле мужчины неудержимой волной, словно кто-то наполнил его вены жидким свинцом. Прежде чем его поглотила милосердная тьма, он еще услышал:

– Заботьтесь о них. Уважайте. И плачьте время от времени над тем, что сделано.