Переводчик Юрий Лифшиц

© Роберт Бернс, 2018

© Юрий Лифшиц, перевод, 2018

ISBN 978-5-4490-1449-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Стихи Роберта Бернса

На полосе ячменной

 
      На полосе, на полосе,
            на полосе ячменной
      мне милой Энни не забыть
            на полосе ячменной.
 
 
Под праздник, в ночь, я полем шел,
      где рос ячмень отменный,
и к дому Энни подошел,
      у полосы ячменной.
Минуты шли, ночная высь
      светлела постепенно.
Я Энни убедил пройтись
      по полосе ячменной.
 
 
Синело небо в тишине
      и месяц плыл степенно,
и мы присели, как во сне,
      на полосе ячменной.
Стучало сердце сердцу в лад
      любовью несомненной:
мы целовались напропад
      на полосе ячменной.
 
 
Я Энни сжал что было сил:
      она была смиренной.
И я тот край благословил
      на полосе ячменной.
Сияли звезды досветла
      так ярко, так блаженно!
И Энни счастлива была
      на полосе ячменной.
 
 
Нет-нет, мне дороги друзья
      и шумные гулянки,
и деньгам радовался я,
      и мыслям спозаранку.
Но сколько б ни стремился я
      к забавам жизни бренной,
всего счастливей ночь моя
      на полосе ячменной.
 
 
      На полосе, на полосе,
            на полосе ячменной
      мне милой Энни не забыть
            на полосе ячменной.
 

Примечание. Это стихотворение было положено на музыку и стало одной из самых популярных песен на стихи поэта. Энни – предположительно дочь фермера из Тарболтона Джона Рэнкина, с которым Бернс дружил в поздние годы своей жизни.

Ода хаггису

 
Как ты красив и толстомяс,
великий вождь колбасных рас!
Превыше ты паштетных масс
      в кишках тугих
и стоишь всяческих прикрас
      в строках моих.
 
 
Тарелки под тобой скрипят,
с горою схож твой крепкий зад,
твой вертел годен аккурат
      для жерновов,
и жирным соком ты стократ
      истечь готов.
 
 
Тебя, сдержав свой нетерпёж,
небрежно вскроет грубый нож,
чтоб ощутить начинки дрожь
      и пряный жар,
и нас обдаст – о, как хорош! —
      горячий пар!
 
 
И звякнут ложки тут и там:
кто опоздал – иди к чертям! —
и барабаном брюхо нам
      раздует вмиг,
и всхлипнет «Слава небесам!»
      седой старик.
 
 
Кто жрет французский антрекот,
от коего свинья сблюет,
иль фрикасе пихает в рот
      отнюдь не с кашей,
не скроет отвращенья тот
      от пищи нашей.
 
 
Несчастный! От гнилой жратвы
он не поднимет головы,
а ножки тощи и кривы
      и слаб кулак,
не годный ни для булавы
      и ни для драк.
 
 
А если хаггис парень ест,
земля дрожит под ним окрест:
рукой могучей схватит шест
      или булат —
все головы с привычных мест
      долой летят.
 
 
Прошу я, Господи, еды
не из отваренной воды —
шотландцы не едят бурды, —
      но в наш оазис
подай – молю на все лады! —
      любимый Хаггис!
 

Примечание. Едва ли не самое знаменитое стихотворение Бернса, регулярно читаемое шотландцами 25 января, в день рождения поэта, во время традиционных бернсовских ужинов.

Джон Ячмень

 
Три иноземных короля,
      созвав честной народ,
великой клятвой поклялись,
      что Джон Ячмень умрёт.
 
 
И в пашню бросили его,
      засыпали землёй
и поклялись, что Джон Ячмень
      навек обрёл покой.
 
 
Пришла веселая весна,
      пролился дождь с небес,
и Джон Ячмень людей потряс,
      когда опять воскрес.
 
 
Горячей летнею порой
      окреп и вырос он
и копьями назло врагам
      теперь вооружён.
 
 
Но, встретив свой осенний час,
      он ослабел, поблёк,
главой поник – того и жди, —
      повалится не в срок.
 
 
Когда ж он высох, поседел,
      лишился прежних сил,
тогда и поквитаться с ним
      коварный враг решил.
 
 
Был Джон подрезан поутру
      отточенным серпом
и крепко связан, как злодей,
      обворовавший дом.
 
 
Бросают наземь старика,
      верша неправый суд,
пинают, вертят, теребят
      и смертным боем бьют.
 
 
Нашли глубокую лохань,
      водой залили всклень,
но как его ни окунай —
      не тонет Джон Ячмень!
 
 
И вновь его, пока живой,
      бьют об пол сгоряча,
потом таскают взад-вперёд,
      ломая и топча.
 
 
И на костре его сожгли,
      все кости расколов,
а сердце мельник в пыль растёр
      меж парой жерновов.
 
 
Но пьёт святую кровь его
      с тех пор весь белый свет,
и там, где пьют всего дружней,
      конца веселью нет.
 
 
Лихим был парнем Джон Ячмень,
      храбрейшего храбрей,
и пробуждает кровь его
      кураж в сердцах людей.
 
 
Он – как лекарство от невзгод,
      с ним – песня на устах,
с ним – хоровод ведёт вдова,
      хоть слезы на глазах.
 
 
Так славься, старый Джон Ячмень!
      Пока ты под рукой,
твое потомство будет жить
      в Шотландии родной!
 

Примечание. Первоисточником стихотворения является старинная английская баллада. По словам Бернса, он однажды услышал «старинную песню с таким названием, очень мне понравившуюся, запомнил два-три стиха (1-й, 2-й и 3-й) и обрывки еще нескольких, которые я включил сюда».

«Тростник растет в сторонке, о…»

 
      Тростник растет в сторонке, о;
            тростник растет в сторонке, о;
      на свете лучшие часы
            дарили мне девчонки, о.
 
 
Забот у всех нас – полон рот:
      не жизнь – сплошные гонки, о:
мужик свихнулся б от забот,
      не будь при нем девчонки, о.
 
 
Все норовят надыбать клад, —
      не всем даются клады, о;
а кто урвал свой капитал,
      порой не слишком рады, о.
 
 
А мне б девчонку под бочок
      и час из жизни тяжкой, —
наш озабоченный мирок
      пошлю я вверх тормашкой!
 
 
Пусть я, по мнению ослов,
      тупой, как все подонки, о:
был Соломон не бестолков,
      но жили с ним девчонки, о.
 
 
Природа шла от ремесла
      до ма́стерской подгонки, о:
сперва возник простой мужик,
      потом пошли девчонки, о.
 
 
      Тростник растет в сторонке, о;
            тростник растет в сторонке, о;
      на свете лучшие часы
            дарили мне девчонки, о.
 

Примечание. Это стихотворение Бернс сопроводил рассуждениями о «двух великих типах мужчин» – «серьезном и веселом». По его словам, он бы хотел написать об этом «исчерпывающую диссертацию», но пока ограничится песней, «из которой, поскольку она выражает мое мироощущение, каждый поймет, к какому типу принадлежу я сам». И далее: «Разве умонастроение и занятия человека, подобного лирическому герою песни, человека, способного часами размышлять над Оссианом, Шекспиром, Томсоном, Шенстоном, Стерном, а в другое время бродить с ружьем, играть на скрипке, слагать песни, ни на минуту не забывая при этом любимую девушку… в меньшей степени отвечают нормам благочестия и добродетели, чем… погоня за богатством и почестями?».

«Коварны юные ткачи…»

 
Похожа на погожий день
      была душа моя,
но из-за юного ткача
      переменилась я.
 
 
      Коварны юные ткачи,
            красивые ткачи:
      девчонок ночью не щадят
            коварные ткачи.
 
 
Послала ткать из пряжи плед
      меня в поселок мать,
но толку нет, и начала
      я плакать и вздыхать.
 
 
И вот красивый юный ткач
      поправил свой станок
и нитки сердца моего
      перемотал в клубок.
 
 
А после колесо станка
      крутила я с трудом,
и в душу сладкая тоска
      вошла под стук и гром.
 
 
Бледнела тусклая луна,
      светлел унылый дол,
когда меня красивый ткач
      через поляну вел.
 
 
Что сказано, что сделано,
      мне с той поры в укор.
Боюсь, в деревне про меня
      начнется разговор.
 
 
      Коварны юные ткачи,
            красивые ткачи:
      девчонок ночью не щадят
            коварные ткачи.
 

Примечание. Комментируя стихи, Бернс пишет: «Припев этой песни – старинный, остальное написано мной». И не без иронии продолжает: «Здесь, раз и навсегда, позвольте мне извиниться за многие мои глупости, представленные в этой работе. Многим прекрасным мелодиям нужны слова; если бы я среди прочих своих занятий мог связать рифмы в нечто более терпимое, я бы с радостью позволил им прийти. Тот поэт превосходен, каждое сочинение которого превосходно».

«Я молода, я молода…»

 
      Я молода, я молода,
            и вы не сватайте меня,
      я молода, и вам грешно
            от мамы забирать меня.
 
 
Живем мы с мамою вдвоем;
      чужие здесь некстати, сэр.
Боюсь, с мужчиной буду я
      робеть в одной кровати, сэр.
 
 
Купила мама платье мне —
      Господь, пошли ей благодать! —
а с вами лечь – боюсь, что вы
      оборки можете порвать.
 
 
День всех святых давно прошел,
      и ночи всё длиннее, сэр,
и с вами вместе лечь впотьмах,
      боюсь, я не посмею, сэр.
 
 
Листва оборвана с ветвей,
      бушуют ураганы, сэр.
А соберетесь снова к нам, —
      я летом старше стану, сэр.
 
 
      Я молода, я молода,
            и вы не сватайте меня,
      я молода, и вам грешно
            от мамы забирать меня.
 

Примечание. Это – народная песня, переписанная Бернсом, оставившем старинный припев и добавившем новые стихи. Женщины, от чьего имени ведется речь в такого рода песнях, всегда откровенны и честны относительно cвоих сексуальных желаний.

Березы Эберфелди

 
      Девочка моя, пойдешь,
      ты пойдешь, ты пойдешь,
      девочка моя, пойдешь
            к березам Эберфелди?
 
 
Пылает лето на цветах,
в хрустальных плещется ручьях,
и заждались нас на холмах
      березы Эберфелди.
 
 
В орешнике – веселый гам,
порхают птахи тут и там
и резво скачут по ветвям
      в березах Эберфелди.
 
 
Утесы там стоят стеной,
ревет поток по-над горой
и тает аромат лесной
      в березах Эберфелди.
 
 
Цветами коронован склон,
ручей белеет среди крон
и влагой насыщает он
      березы Эберфелди.
 
 
Дары слепой Судьбы пусты,
им не отнять мои мечты,
где радости любви и ты
      в березах Эберфелди.
 
 
      Девочка моя, пойдешь,
      ты пойдешь, ты пойдешь,
      девочка моя, пойдешь
            к березам Эберфелди?
 

Примечание. Эта песня и до Бернса пользовалась большой популярностью, но, переписанная им, обрела вторую жизнь. По признанию поэта, он написал эти стихи, «стоя над водопадами реки Монесс в Эберфелди», оставив от старого текста только припев. Эберфелди – небольшая горная деревушка в шотландском округе Перт-энд-Кинро́сс.