В зеркале окон
Утром и вечером
Бьются и никнут
Шаги человечьи.
В льющейся с неба
Синь-высоте
Окна подобны
Дум чистоте.
Падают звёзды
Вьюгою снежной
В стёкла мороза, —
В росписи нежной.
Вечером поздним
В угол медвежий
Падают слёзы —
Звёздный подснежник.
Лунные свечи
Мечутся в окнах,
Шаг человечий —
Россыпью – в стёклах.
Навзничь падают тени.
Предметы остались нагими.
Этот город – корабль, над которым
Сомкнулась вода.
Как тенета, дороги лежат под ногами,
А совсем не идут.
– О, ночные пути в никуда!
Отсталая птица летела,
Последние силы храня…
Усталая птица летела
Навстречу весеннего дня.
Летела!
Летела!
Летела!
Цвели золотые зарницы —
От них далека-далека —
Усталая тёмная птица
Брела в снеговых облаках.
Протяжная песня звенела…
Тоскуя о милых лесах —
Печальная птица летела
В печальных чужих небесах.
Летела!
Летела!
Летела!..
Усталая птица летела.
2 ноября 1955
Пальто, забрызганное ночью,
Тяжёлый, мокрый воротник…
Лиловой тучей оторочен,
Рассвет за крышами поник.
Одно лицо простудным жаром
Горит, когда потухло всё,
Когда на улицах кошмары
Ревут, как бешеный осёл.
Когда темней, чем блеск стекольный,
Одна мечта всегда светла:
Идти к Никольской колокольне
И, молча, бить в колокола…
Пускай в ушах – дыра сквозная,
Пусть каждый дом – насквозь пробит!
– За что? – За всё!
– Зачем? – Не знаю!
Но только – бить, и бить, и бить!
Громадные, громко молчат небеса,
Восходит звезда за звездой.
Для рифмы, конечно, я выдумал сам
Твой жалобный крик, козодой!
Но что не для рифмы! Оборванный сон?
Луны серповидный обрез?
Бетонный колодец – дворовый кессон?
Кессонная злая болезнь?
Монетой, блестящей в ночной синеве —
Серебряный очерк лица,
И (только для рифмы!)
На чёрной траве – тяжёлый живот мертвеца?
– Идущие к дому!
Бегущие прочь,
Не надо на рифмы пенять! —
На ваших кроватях – костлявая ночь —
Матёрая, потная блядь!
23 сентября 1955
Цвет свернувшейся крови – флаги.
Звёздное (небо ли?) – решето.
Небо – обёрточная бумага,
Небо обветренное – желто.
Полон мир электрической желчи;
Этот металл для зубов – луна.
Этот, светлее трамвайной мелочи,
Город – (Люстра-полис) – страна.
Моторы (синхронные и асинхронные).
Тысячеваттный поспел виноград.
Это – смеющийся над влюблёнными —
Питер – Петер – и Ленин – град.
Лунный колокол бьёт неумолчно,
И в урочные видно часы,
Как танцует под куполом ночи
Золотой колокольный язык.
Отупев от страшного звона,
Обезумевший ветер кричит,
Что на небо приклеен червонец
Или бронзовый греческий щит.
И при розовом блеске зарницы
Булавами изогнутых шей
Бьют громадные медные птицы
В барабаны оглохших ушей.
Май 1954 (Звон колоколов Никольского собора)
Ночь – веселью не помеха,
За окном метель хохочет:
– Станем рыцарями смеха,
Собирайтесь все, кто хочет!
В парусах металось Эхо:
– Возносите в небо мачты!
Тонут сны в сугробах смеха.
– Смех – приюту новобрачных!
У любви – постельной крохи —
Тьма свела истомой крылья,
А во тьме кривится Хохот
В большеротом косокрыльи.
За окном метель хохочет
(Ночь – веселью не помеха):
– Собирайтесь все, кто хочет,
Станем Рыцарями Смеха!
15 января 1954
Вместо ночи – безвременье,
В небе – вата и мгла,
Я умею, как древние,
Волховать до утра.
– Не восстать над кошмарами! —
Бойся знать и судить, —
Волхования старые
Уведут от беды.
Если ночь не приходит,
Вечерней не будет зари, —
Испугали её фонари, —
Если ночь не приходит.
Беззакатно заплачет весна,
На столе, на окне у меня, —
И не будет поющего сна,
И ни ночи не будет, ни дня.
Только белый серебряный звон,
Как трамвайная песня легка…
И придёт ископаемый слон,
Как мулету, неся облака.
Мы – под пробкой
В домах-ретортах:
– Хочешь – плавься,
А хочешь – спи!
С лунным рогом —
Чернее чёрта —
Небо взмыленное сопит.
Март окончен – кошачьи кланы
В ночь бежали, подняв хвосты.
Мыты мётлами урагана,
Листья крыш – пусты!
С лунным рогом, чернее чёрта,
Полночь бесится и хрипит:
Если душно в домах-ретортах,
Хочешь – плавься, а хочешь – спи!
1955
Облака, облака… за окошком,
Распухая на западе алом,
Проплывают, как дохлые кошки,
В плесневеющей флегме каналов…
Среди белых, пятнистых и рыжих
Полусгнивших линяющих шкурок
Закатился за дальние крыши
Догорающий вечер-окурок.
Ископаемым городом-лесом,
Мезозоем, обуглившим воздух,
Задушило в болотном компрессе
Наши песни об утренних звёздах.
И о небе, смелее и лучше
Заставляющем с ветренной выси
Кувыркаться багровые тучи,
Как больших окровавленных рысей,
Чтобы утром сияющей стаей
Ты могла собирать их у окон
И дарить снеговым горностаям
Золотой ионический локон.
А теперь даже мокрые ветры
Словно вымерли в городе хмуром:
Облака.
Облака беспросветны; только шкуры, – раздутые шкуры.
Только ждём, не вернутся ли птицы,
И сидим, розовея макушкой,
У окна; – так сидят у бойницы
Вислозадые медные пушки.
Мы терпением набиты,
Молчаливы до поры,
Будто крысы неолита
В свалке каменных корыт.
В сердце – холод,
В мыслях – ступор,
Нет девиза на щите…
Наверху – домов уступы,
Снизу – ступы площадей.
– Встанешь? Крикнешь? —
Лишь захочешь —
Как орешья скорлупа,
Под пестом чугунной ночи
Разлетятся черепа.
Не раздуть в гремучий пламень
Угли тлеющей зари!
Мы живём, вгрызаясь в камень,
Извиваясь, как угри —
Словно крысы неолита
В свалке каменных корыт
Мы терпением набиты,
Молчаливы до поры!
Шале
Горячие тучи воняют сукном.
По городу бродит кошмар.
Угарные звёзды шипят за окном,
Вращается Каменный Шар.
Я знаю, в норе захороненный гном
Мышонком – в ковровую прель:
«В застенке пытают зарю.
Метроном
Куёт серебристую трель».
Меня лихорадит:
– О, сердце как лёд!
О, мозга пылающий жар!
Косматое солнце по венам плывёт.
Вращается
Каменный
Шар.
10 ноября 1958г. Пушкин
Тучи.
Моржовое лежбище булок
Еле ворочает даль.
Утром ущелье – Свечной переулок,
Ночью – Дарьял, Ронсеваль.
Ночью шеломами грянутся горы.
Ветры заладят своё, —
Эти бродяги, чердачные воры,
Делят сырое бельё.
Битой жене – маскарадные гранды
Снятся, —
Изящно хотят…
…………
Гуси на Ладогу прут с Гельголанда.
Серые гуси летят!
Шале
– Гость тревожный, безмолвный и серый,
Кто ты, сумрачный гость? отвечай!
Пробираясь в закрытые двери,
Что ты ищешь у нас по ночам?
Кто ты, знающий тайные думы?
Как ты смеешь без спроса входить?
Отвечай, посетитель угрюмый,
Только дочку, смотри, не буди.
– Я холодный полуночный ветер
И повсюду свободно лечу,
Всё я вижу, всё знаю на свете,
А вхожу, потому что хочу!
– Тише, тише, пришелец незваный,
Осторожней со мной говори, —
Чудный сон про счастливые страны
Снится дочке с вечерней зари.
У неё от улыбки ресницы
Золотому подобны лучу,
Тише, тише…
– А что мне таиться,
Говорю, как хочу!
Тем, кто вольно гуляет по свету,
Не посмеет никто запретить!
Будь же счастлив,
Гуляй себе, ветер,
Наша девочка спит…
Ночь лелеет кафедралы!
Площадь стыла.
Площадь спала.
Ночь лелеет кафедралы!
Лысый мамонт – кафедрал.
Хрупкая стеклянная солома —
Сноп дождя над серой крышей дома!
Меркли звёзды, близилась заря —
Для неё ковали метрономы
Белые цепочки серебра.
Таяло,
Морозило;
Увяло неба неостывшее литьё, —
Вечер, догорая над каналом,
Медленно впадает в забытьё.
Гаснут волны в отблесках оконных,
Превращаясь в тёмное стекло.
– Сколько лодок вы качали, волны?
Сколько туч над вами пронеслось?
– Сколько звёзд сегодня распустилось
На багряном стяге облаков?
– Сколько мыслей в мире зародилось?
Сколько новых выросло цветов?
Кто сочтёт?.. И ни к чему всё это!
Ведь цветы для счёта не цветут.
Город спит – его морские ветры
Мокрыми метёлками метут.
20 марта 1954
Свежесть ветра не напомнит губы,
Звёздочки – глаза.
– Пойте, пойте, водостоки-трубы,
Крыша-стрекоза!
Мчитесь, мысли! Я, не зная лени,
Вспоминаю разные слова, —
Прихотливо, как в рогах оленьих,
Мыслями ветвится голова.
Я сегодня сбрасываю путы.
Я король! – В моей лепёшке – боб!
Чей-то локон бронзовой волютой
Падает на лоб…
Духота в моём старинном хлеве,
Кто-то битый стонет за стеной,
До утра бобовой королеве
Спать одной!
Пусть ей ветер поцелует губы,
Высушит глаза.
– Пойте, пойте, водостоки-трубы,
Крыша-стрекоза!
Бьют часы.
Часы и половины —
Вечный страх разящих мимо стрел.
День прошёл тяжёлым исполином,
Жёлтый пепел вечера сгорел.
Дырами небесных подворотен
Лысые поднялись купола,
И трамвай на дальнем повороте
Прозвенел, как старая пила.
– Бьют часы!
Полёт луны шафранной,
Одиноким, сдерживать не нам!
В шкуре лунной – шкуре барабанной
Не остаться нашим письменам.
За окном, закованным в железо,
Где замок тугой, как самострел,
Бродит страх, безрадостный, как бездна, —
Вечный страх разящих мимо стрел.
27 октября 1958
Я был осторожным и серым
Булыжником улиц кривых,
И, дни принимая на веру,
К их звонкому шагу привык.
Как свечи огромного храма,
Мерцая в пустой тишине,
Горели безмолвно и прямо
Созвездия мыслей во мне.
И были привычные думы
Как в ловких руках бумеранг,
Чертивший пору полнолуний
Закатами солнечных ран.
Но вестником дальнего горя,
Одетым в сверкающий лёд,
В привычные звёздные хоры
Твой яркий ворвался полёт.
И песне грустить недопетой,
Блуждая в чужих голосах.
– Зачем появилась комета
На тихих моих небесах?
1954
Весенние ветры
Проснулись в лесу,
Я розу рассвета
Тебе принесу, —
Огромную розу
Весёлой весны, —
В ней яркие звёзды
Холодной росы:
За утренним морем,
Где синяя мгла,
Как вешние зори,
Она расцвела.
– Вставай, чтобы вместе
Встретить зарю, —
Я алую розу
Тебе подарю.
Луна всё выше и бледней, —
Заря близка.
Легка печаль весенних дней,
Печаль легка.
О чём она? – Не знаю я.
О чём она?
– Скажи мне ты, весна моя,
Моя весна.
Блестит, горит в цветах роса
И там и тут.
Но для меня твои глаза
Одни цветут:
У моря синего на дне
Нашёл их я.
Ты радость утренних огней —
Печаль моя.
Но в небе огромные розы
Цветут, поднимаясь от сна,
Блестящие выпали росы,
И верю: вернётся весна.
Пусть плачут промокшие галки, —
Увидишь, настанет тот час:
Как будто ночные фиалки,
Распустятся звёзды для нас.
За морем проснутся зарницы, —
Растопят стеклянные льды,
И ветер, как синяя птица,
Ворвётся в сырые сады.
Блестящие выпали росы.
И верю: вернётся весна —
Я самые алые розы
Увижу в твоих волосах.
На звонких улицах – тепло,
И город посинел,
Как будто был облит стеклом
И в нём окаменел.
И до утра мои пути —
Хрустальная река —
Зовут меня к тебе придти
В вечерних облаках;
Как будто те ожили дни:
Твоя открыта дверь, —
И всё, что было до весны,
Забудется теперь.
Вы так медлительны с ответом,
А я так верен клятве ждать,
Что всякий раз перед рассветом
Один ложусь в свою кровать.
Я знаю, выдадут по злобе,
Меня желая очернить,
Святую к верности способность
За неспособность изменить.
Всё ложь – тому порукой ветер!
Он знает, милая моя,
Что первый ветреник на свете
Из всех живущих – это я.
Как сотни раз, опять у Вас
В глазах я вижу слёзы,
И Вы хотите в сотый раз
Поговорить серьёзно.
– Ну что же, милая моя,
Готов я слушать вечно, —
Пусть ветрен я, пусть гадок я,
Но я не бессердечен.
И я клянусь и светом дня,
И мраком тёмной ночи:
«Кто любит более меня,
Тот вряд ли жить захочет».
Помнишь, ты приходила ко мне,
И снежинки в твоих волосах
Были ярче чудесных камней,
Ярче звёзд загорались глаза.
Помнишь, ты приходила ко мне,
За окном затихала пурга,
И мерцали в волшебном огне
На синеющих крышах снега.
Как любили остаться одни,
Как мечтали, что счастье придёт…
А теперь за окошком моим
Только зимняя вьюга поёт.
И живу я надеждой одной,
Что недолгою будет беда:
Ты придёшь – и твой голос родной
Скажет мне, что теперь – навсегда!
Наверное, понял я сразу,
Когда, как сорвавшийся стон,
Хрустальными брызгами вазы
Разбился тоскующий сон,
Что ты полюбила другого,
И, – только жалея меня, —
Звенящее бросила слово
В закат отцветавшего дня.
Как будто ребёнку больному,
Готовому броситься в плач,
За каждую ложку бульона
То гномика дарят, то мяч.
Но день, как монета, истёртый
И тусклый, не смог я забыть:
Рождённый любить терракоты,
О проекте
О подписке
Другие проекты