Глава 2. В бегах

Едва мы успели отойти от гостиницы в темноту, как на ведущей к ней слабо освещенной дороге показалась группа людей, по активной жестикуляции и громким неконтролируемым вскрикам явно малолеток. Похабно похохатывыя, манерно переругиваясь и обзывая друг друга нехорошими словами, подчеркивая тем самым свою дружественность и братское единение, они приближались к нашему покинутому обиталищу.

Становилось понятно, что Пафнутий оказался прав в предвосхищении опасных для нас событий, и нам следовало, не тратя времени даром, уносить поскорее ноги, но любопытство и желание окончательно убедиться в реальности накатывающего на нас безобразия, принуждало меня оставаться в скрадке за густыми елками. Вероника, не шевелясь, стояла рядом.

– Они еще и свет не потушили – устроили избу-читальню! – услышали мы гнусный голос Кекса. – И хорошо, что не торопятся – возьмем голубков непорочными!

– Может камнем запустить им в окно да и бог с ними? – предложил вертлявый тинейджер. – Меня Нинка на танцах ждет!

– Твою Нинку на танцах-обниманцах другой хлюст давно уже обжимает, такой же пришлый, как этот! – пресек преждевременное и неудовлетворительное для себя предложение Кекс. – Впрочем, можешь остаться здесь, наблюдай за окном с булыжником! Когда крикну – кидай, только не сразу. А Федот с Бубл-Гамом на воротах будут стоять. Если что, кооперируйся с ними! Главное, кобылу эту стреножьте, а хлюста этого мы сами умоем!

Бойко командует! Наверное, в армии был сержантом, подумал я напоследок, увлекая за локоть в вынужденные бега Веронику, потому что оснований для сомнений не оставалось.

Стараясь не шуметь, мы прошли мимо каких-то хозяйственных построек внутреннего двора, видимо, сараев и кочегарки, потому что под ногами вдруг предательски захрустела угольная крошка. На минуту мы в тревоге застыли, но наши преследователи-сторожа увлеклись каким-то общим веселым разговором, проигнорировав команду своего фюрера рассредоточиться по боевым постам. Помахивая зажженными сигаретами, они громко смеялись и временами что-то напевали.

Такое их поведение было нам на руку. Мы пошли решительнее, перелезли через какую-то ограду, прошли по кочковатому рыхлому пространству, видимо, предназначенному под посадку картофеля, и вроде бы вышли в открытое поле. Но не тут-то было!

Мы уперлись в небольшую, по-весеннему журчащую в низине речушку, которая, как я понял, окаймляла с одной стороны поселок. Летом такие речушки бывают легко перепрыгиваемы с разгона. Но была весна, конец апреля. Земля, пропитанная растаявшим снегом, поддерживала на высоком уровне влагоемкость ручьев, речушек, разных болотцев и озерков, образовавшихся в больших и маленьких впадинах.

Вот и преградившая нам путь речушка, пользуясь удобным временем года, демонстрировала какая она широкая, глубокая и быстрая. Чувства досады не было – от речки веяло такой ликующей радостью жизни, что она невольно передалась и нам!

Я это понял, когда мы переглянулись. Лицо Вероники светилось, синие глаза показались теплыми и добрыми.

Всё же надо было искать переправу и решать куда в её поисках идти – направо или налево?

Слева, километрах в трех, приглушенно гремела поездами великая транссибирская магистраль, и там однозначно имелся через речку железнодорожный мост. Но это было далековато от нашего настоящего местоположения и уводило в сторону от рекомендованных стогов.

Справа была другая дорога – щебеночная, которая вела в мое Зазеркалье. Я вспомнил весеннюю речку, бурно и шумно вторгающуюся в железобетонные кольца, проложенные под толстым слоем дорожной насыпи, и с каскадами брызг вырывающуюся на волю с другой стороны, обращенной к нашему злополучному поселку.

Эта переправа была намного ближе. Однако, в том направлении речка вплотную примыкала к освещенным домам поселка, который после наущений мудрого Пафнутия казался мне враждебным населенным пунктом, оккупированным фашиствующими элементами. По здравому размышлению, в том направлении должны были быть еще какие-то мостки, используемые местными жителями. Но успеем ли мы добраться до них незамеченными?

Вот уже и звон разбитого стекла раздался со стороны нашего оказавшегося негостеприимным жилища, затем резкое хлопание тугой подъездной двери, матерная ругань и злобные выкрики вылетающей на улицу шпаны.

Мы были почти спокойны, пока не засветился с той стороны довольно мощный ручной фонарь. Длинный луч от него ровно пошел по кругу, выхватывая из темноты по касательной разные строения, серые штакетные заборы, голые деревья и щетинистые кусты, неуклонно приближаясь к нам.

Вдруг он резко подпрыгнул вверх и описав дугу, стал по вертикали опускаться прямо на нас. Я чуть было не крикнул по киношному – «Ложись!», но Вероника опередила меня, сильной рукой стянув в пойменную низину и пригнув к земле.

Какое-то время мы сидели на корточках, тесно прижавшись друг к другу. Я еле сдерживал чих – выбившиеся из-под капюшона волосы Вероники щекотали мне нос. Тогда я отвел щекочущую прядь вороной гривы, проехавшись холодным носом по теплой щеке.

– От тебя пахнет телёнком, – неожиданно прошептал я и тут же похолодел от своего непроизвольного и сомнительного комплимента.

Но она не обиделась.

– А я на ферме работаю. Телятницей, – ответила она, обаяв меня простотой и скромностью ответа.

– Я не про запах навоза, – на всякий случай попытался оправдаться я. – А про запах парного молока.

– Я поняла.

Луч скользнул по верху башлыка Вероники, осветив прошлогоднюю стерню на той стороне речки, где в некоторой удаленности угадывались темные силуэты осевших серых стогов. Пафнутий был прав в своей инструкции по ориентации на местности, но не учел препятствие в виде водной преграды, видимо, полагая, что для таких молодых и длинноногих она легко преодолима, в торопливом волнении забыв про фактор весны.

– Пошли! – Вероника решительно потянула меня в сторону Транссиба, дороги связующей Москву и Владивосток. «Перехватила инициативу, – подумал я. – Теперь будет водить меня как теленка на веревочке. Ну и пусть! В конце концов, из-за нее заварилась вся эта каша!»

Пригибаясь, будто бойцы в окопе, мы прошли торопливым шагом изрядный путь вниз по течению, пока не уперлись в тальниковые пойменные заросли и вынуждены были подняться наверх. Недружественный поселок светил огнями почти в полукилометре. Мы выпрямились и вздохнули с облегчением. Заросли были непроходимы, но они давали ощущение защищенности, потому что при необходимости, можно было нырнуть в них, как диким кабанам.

– Ты не куришь? – спросил я, чтобы завязать разговор.

– Нет, – предельно кратко ответила она.

– И никогда не курила? – не отставал я.

– Никогда.

– Так не бывает. Всё равно, наверное, пробовала?

– Никогда не пробовала, – также спокойно и ровно ответила девушка.

Конкретная девушка, вздохнул я. Такая не даст проявить охмурительное красноречие. Но всё равно она нравилась мне больше и больше.

Из-за туч выглянул месяц. Новолуние – критическое время, сопряженное с опасностями, как утверждают астрологи. Однако, его скудный свет помог углядеть в нескольких метрах от нас параллельную речке грунтовую дорогу, выбитую автотранспортом. Она явно вела из поселка. Опять возникло чувство тревоги. Как бы в подтверждение, с той стороны затрещали мотоциклетные моторы.

– Ну вот, – с досадой произнес я, озлившись, что прерывают возникшее лирическое настроение.– Похоже, местный фюрер по кличке Кекс, организует на нас моторизованную облаву.

Мы подняли наши довольно увесистые поклажи и стали уходить уже маршевым ходом по нормальной дороге. Вскоре она привела нас к открытому месту на берегу речки, свободному от тальниковых зарослей. Вытоптанная площадка со следами старого кострища свидетельствовала о часто используемой рыбаками стоянке. Речка здесь широко разливалась, образуя живописный плес.

Спасительная идея пришла сразу. Не раздумывая, я скомандовал:

– Раздевайся! Будем переправляться вброд – здесь не должно быть глубоко и течение не такое сильное.

Инициатива опять переходила ко мне. Я развязал рюкзак, разделся до трусов (возникшую было озорную мысль снять их тоже, я сразу отогнал – не до баловства сейчас), побросал в него одежду и обувь.

– Можешь и свои одежды сюда запихать – места свободного много!..

Я поднял голову и онемел: она уже входила в воду совершенно голая, пристроив на голову по-эфиопски спортивную сумку и придерживая ее руками. Поступь ее была ровная, как будто течение не оказывало на нее никакого давления, лишь обмывая белеющее в темноте тело с двух сторон. Завороженный, я сразу вспомнил лесных нимф и речных русалок.

Но на середине она вдруг остановилась (вода подходила ей уже под самые лопатки)

и дрогнувшим голосом, разрушая ощущение мистики, обратилась ко мне за помощью:

– Руслан! У меня ноги в чем-то запутались!

Понятно. Руки заняты и нагнуться она не может – сумку с вещами замочит.

Я сразу сообразил в чем дело: наверняка кто-то не успел снять рыболовную сеть с подледного лова – сам одно время промышлял таким способом на маленьких речках.

Из верхнего кармашка рюкзака я достал складной ножик с множеством разнообразных лезвий. Лучше бы, конечно, тот – большой кухонный, который бесцеремонно приватизировала Вероника, но что есть то есть.

Раскрыв самое большое лезвие, я поспешил к статуйно торчащей из воды Веронике. Ледяная вода обожгла, и я охнул! А девушке хоть бы что – стоит себе и молчит как стойкий оловяный солдатик!

– Ве-ра-и-ни-ка! – дрожащим и прерывающимся голосом, то ли от леденящего холода, то ли от волнительного возбуждения, а скорее всего от того и другого, я обратился к невозмутимой и прекрасной нимфе. – Сейчас я вынужден буду соприкоснуться с твоим прекрасным телом и даже подержаться за него, иначе вода вытолкнет меня, как поплавок.

Выдавив это из себя скороговоркой вместе с воздухом, я погрузился в воду, без особенной практической нужды пройдясь левой рукой по ее телу от тонкой талии через крутые бедра к упругим крепким ногам. Так и есть – китайская капроновая сеть! От нанесенного вешней водой мусора она скрутилась в жгут и кое-где прорвалась. В одну из образовавшихся дыр Вероника и угодила левой ногой.

Лезвие ножа было отточено как бритва и тем не менее, мне пришлось повозиться. Я чуть не потерял сознание от отсутствия воздуха, пока не перерезал последнюю ячейку коварной ловушки. Левую часть сети сразу унесло течением. Конец правой я намотал на кулак, в которой был зажат нож. Придерживаясь за напрягшуюся коленку стойкой Вероники, подобно бедному Ихтиандру, заключенному в тюремную бочку, изрядно ослабевший, я поднялся из воды.

Какое-то время я стоял с легким головокружением, крепко обняв ее за талию и уткнув заледеневший нос в горячую шею, на которой билась в такт сердечному ритму едва ощутимая тонкая жилка. Несмотря на то, что я ее освободил и она это понимала, она продолжала стоять как умная покладистая лошадь в ожидании команды. Наконец, когда голова перестала кружиться, я снял руку с талии, с удовольствием отметив, какое у нее литое и гладкое, как у дельфина, тело.

– Всё! Иди! – я подтолкнул Веронику в спину. Она пошла ровной осторожной поступью, а я продолжал смотреть, опасаясь, что у высокого подмытого берега может оказаться глубокий омут. Однако дно пошло на подъем. Вероника выкинула сумку на берег и ловко взобралась на него. А я продолжал смотреть…

– Иди уж! Глаза выпадут!.. Переохладишься, дуралей!

Она подхватила сумку и убралась с глаз долой, дабы снять с меня наваждение.

Полуокоченевший, но вдохновленный на дальнейшие подвиги, я вернулся на пологий берег, вытягивая следом за собой оставшуюся часть сети. Совсем не сознавая зачем я это делаю, как бы на автопилоте, тащил и тащил. Она оказалась довольно длинной – пришлось подняться наверх, туда, где проходила грунтовая дорога. Пятясь задом, я наткнулся на тонкую молоденькую березку, одиноко росшую на бугре. Немного подумав, захлестнул и обмотал мокрый конец сети за гибкий ствол. Другой конец, закрепленный на жердь-тычок, закинул подальше в тальниковые заросли.

В результате, сеть натянулась на высоте полуметра над грунтовой дорогой и в темноте была заметна только на предельно близком расстоянии.

Конечно, это было наивно, но хотелось как-то ответить на несправедливое и неспровоцированное нами преследование. Я уже слышал, как к нам приближается мотоцикл с потушенной фарой – неторопливо, как уверенный в себе хищник.

Между тем, природа пришла нам на помощь. Небо затянуло тучами, месяц уже не проглядывался в прорехах, стало совсем темно, и вскоре закрапал мелкий, но обильный дождик.

Водрузив на голову рюкзак, я вошел в воду. Она уже не показалась мне такой холодной, видимо, от заигравшей в партизанском азарте крови.

На вероникином высоком берегу местами росли большие деревья. Она и сама ожидала меня взобравшись по наклонному стволу могучей ракиты на крепкий сук, откуда подобно разведчику из племени делаваров наблюдала за моими манипуляциями. Наверное, волновалась, потому что тоже слышала шум приближающегося мотоцикла и даже видела его.

Я взобрался рядом с ней, но увидеть чего-либо уже не мог. Вероника сухо и кратко изложила, что видела при скудном свете растущей луны: темное пятно, двигавшееся к нам с черепашьей скоростью, которое то пропадало, то возникало вновь. Такой был рельеф.

Я представил себе невысокие сухие гривы, перемежающиеся с сырыми заболоченными впадинами – потому и была такая черепашья скорость. Но почему только один мотоцикл? Ведь в поселке мельтешила целая банда байкеров!

– Кекс их в разные стороны разослал.

Она умеет читать мысли!

– А кто он вообще этот чертов Кекс?!

– Бывший сержант не знаю каких войск. Попал в дисбат за издевательства над молодыми. Недавно вернулся. Невеста не дождалась.

– Правильно сделала, что не дождалась – с таким упырем жить!

– Говорят, он ее очень любил.

– Ты так говоришь, будто симпатизируешь этому моральному уроду! – возмутился я (не поймешь этих женщин!).– Послушай, а ведь их всего двое! Нам по силам с ними сразиться!

– Их там трое – это гринькин мотоцикл, трехколесный.

– Ты по звуку узнала?

– Фара не горит.

– А почему?

– Я разбила.

– Чем?

– Топором.

– А зачем?

Она не ответила.

– А кто он – Гринька?

– Мой бывший жених.

Ну и дела! А ведь она, похоже, продолжает любить этого Гриньку! Поэтому и не уезжает из этого ненавистного поселка, работает телятницей за мизерные деньги. Видимо, надеется на примирение.

– Ты хочешь, чтобы он позвал тебя обратно?

– Нет. Я никогда не вернусь в эту гадкую деревню.

– Чего же ты хочешь?

– Я не знаю…

Мотоцикл преодолел последнюю низину, дико взревел и понесся с бешеной скоростью в стремлении наверстать упущенное. Казалось, он порвет как ниточку невесомую сеть и не заметив ее, чего я и хотел уже задним умом, сожалея о содеянном.

Как бы не так! Моя легкомысленная затея сработала!

Врезавшись на полном ходу в препятствие и запутавшись передним колесом в мокрой сети, мотоцикл вместе с ней кубарем полетел по скату в речку. Пассажиры посыпались в разные стороны, водитель же вместе с железным конем сделал сальто-мортале и описав красивую дугу, шумно упал в воду, в то самое место, где стояла совсем недавно запутавшаяся Вероника.

Я не успел испугаться за его жизнь. Зло матерясь и отплевываясь от сети, облепившей ему лицо, он на чем свет стоит, проклинал дурака Кекса, который отправил их в эту сторону. Его спутники, тоже серьезно не пострадавшие, морщась от болезных ушибов, ругали мудаков-рыбаков, повесивших сушить сеть в неправильном месте. Мне такая версия понравилась – действительно, надо же додуматься до такого!

Успокоенный и внутренне радостный, я был взволнован другим вопросом:

– А кто из них Гриня?

– Его среди них нет – он действует всегда чужими руками.

Про Кекса я не стал спрашивать. Его гнусный голос я бы узнал сразу.

Мы не стали дольше наблюдать за действиями горе-преследователей. Жертв среди них не было и совесть моя была чиста. Они получили адекватное своим нехорошим замыслам наказание. О том, что мог быть летальный исход, я старался не думать. В конце концов они, а не мы развязали эту войну. И если с их стороны она была откровенно несправедливой и аморальной, то упрекать нас в вероломстве было бы, наверное, неправильно.

Я еще долго размышлял о справедливых и несправедливых войнах, о невозможности к воплощению в жизнь толстовской теории о непротивлении злу насилием, о том, что добро должно быть с кулаками.

На самом деле в глубине души, и даже не очень глубоко, я чувствовал, что во мне пробудилось ретивое, проснулся древний инстинкт воина, не менее древний, чем инстинкт охотника. Благоприятный исход первого столкновения с неприятелем внутренне подвигал к дальнейшему более или менее активному сопротивлению. Хорошо это или плохо, я не знал. Вероника молчала, не давая ни положительной, ни отрицательной оценки моим действиям.

Быстрее, чем я предполагал, мы добрались до железной дороги. Взобравшись по осыпающейся щебеночной насыпи наверх, сели передохнуть на рельсы. Молча погрустили каждый о своем. Оба были некурящие, что было хорошо для нас во всех смыслах. В данном случае не надо было таить огоньки сигарет от неприятеля.

С рельсов нас согнал проходящий состав, идущий с востока на запад. Когда мы скатились вниз на противоположную от поселка сторону, возникло обманчивое ощущение, будто мы теперь в безопасности. Казалось, мы пересекли границу, отделяющую территорию враждебного государства от невраждебного.

Возвращаться на враждебную территорию и окольным путем по полям изыскивать для ночлега рекомендованные стога совсем не хотелось. Это было не только опасно, но и скучно. Открывшееся же перед нами пространство сплошного леса с рассекающей её речкой, ставшей нам как бы родной, манила неизведанностью и возможностью укрыться в чаще. Когда мы сидели на рельсах, тучи несколько рассеялись, пропустив толику лунного света и дали нам возможность охватить взглядом достаточно большой лесной массив, который привлекал неумолкаемым брачным пением весенних птиц, успокаивающим бальзамом льющимся в наши встревоженные души.

И мы погрузились в этот лес, уже представляшийся мне чем-то вроде сельвы в бассейне Амазонки.

Здесь мы совершили ошибку, точнее сказать, совершил ее я. Непростительно было человеку, периодически обращавшемуся к географической карте нашей местности, даже не пытаться восстановить в памяти пересечения голубых ниточек рек с великой транссибирской магистралью. Одним словом, я расслабился в романтическом наваждении весеннего леса и повел Веронику по тому же берегу, на который мы с такими трудностями переправились. Видимо, по этой причине он казался мне более ценным и значимым.

На самом деле, нам следовало перейти на прежний берег, дававший пространство для маневра. Но это я понял позже.

Почти уверенные в своей безопасности, мы из осторожности всё же прошли ещё километра полтора до места впадения нашей речушки в более крупную. Здесь мы к нашей радости обнаружили плетенную из тальника и обмазанную глиной хибарку, видимо, служившую временным пристанищем и укрытием для разных бродяг-природолюбов: охотников, грибников и рыболовов. Внутри оказался выложенный из булыжников камелёк с пристроенной над ним вытяжной асбестовой трубой. Мы легкомысленно решили, что теперь имеем возможность смело развести огонь, согреться, высушиться и перекусить без риска быть увиденными с дальнего расстояния.