Встали мы рано – едва забрезжил рассвет.
Судя по густому сырому туману, непроглядно окутавшему озеро, день предполагался жаркий. Были слышны приглушенные голоса приезжих рыбаков, чертыхавшихся по поводу невозможности увидеть поплавки.
Вероника, вопреки ожиданиям, оделась очень легко – в упомянутое выше белое короткое платье и туфли на высоких тоненьких каблучках.
Я не удержался:
– Интересно, как это ты собираешься на таких каблуках спускаться с нашей горы? Ты ведь сразу клюнешь носом и покатишься вниз колесом до самой деревни!
– Я так оделась, чтобы тебе показать – годится или нет для прогулки по городу?
– В городе-то годится. В таком виде можно и в театр пойти – сейчас свободные нравы и правила!
– Вот и пойдём!
Она прокрутилась вокруг своей оси перед зеркалом.
– Вообще-то, у нас другая цель. Впрочем, если будет время, почему бы и не сходить.
Надо порадовать девушку, подумал я, вспомнив увещевание мудрого Пафнутия. Ей хочется покрасоваться на публике и надо «уважить» это невинное желание. Вот только платье слишком откровенное – пока доедем до города, местные будут во всю лупить глаза и потом судить-перемывать на все лады.
Как-то я процитировал ей строчку из Маяковского, что «лучшая в мире одёжа это бронзовость мускулов и свежесть кожи». Веронике очень понравилось мнение большого поэта и большого ценителя женской красоты, совпадавшее, между прочим, и с моим.
С тех пор она не упускала возможности продемонстрировать миру и мне свои достоинства – прежде всего длинные стройные ноги, абсолютно гладкие и покрытые бронзовым загаром.
Восхищаясь, я не раз сравнивал её с мифической лесной девой или древнегреческой богиней охоты Артемидой. Теперь она воспринимала это как должное, не кривилась в недоверчивом возмущении, напротив, старалась придерживаться заданного стиля.
В автобусе на нас смотрели все. Для деревенских мы были большим событием, способным конкурировать с американским сериалом. Взгляды были вполне доброжелательные, без той вечно похмельной озлобленности, характерной для жителей Бухалова.
Видимо, сказывалась бóльшая близость к земле, к простым каждодневным трудовым заботам, требующим трезвого ума и позитивного отношения к природе и людям.
В этом я ещё раз убедился, когда мы сели в электричку. По косоватым и неприязненным взглядам некоторых людей, заполнивших вагон, я понял, что они принадлежат незнакомым мне обывателям посёлка.
Подтверждением тому стало изменившееся поведение Вероники. Она взяла меня под руку и теснее прижалась.
– Может, перейдём в другой вагон? – тихо спросила девушка несколько дрогнувшим голосом. – Тут весь бухаловский гадюшник собрался!
– Ну, вот ещё! Либо мы зайцы какие, чтобы бегать туда-сюда по вагонам.
Из наблюдавших нас людей, особенно пристальным, немигающим и зловещим взглядом Нагайны, выделялась такая же изысканно красивая, как упомянутая киплинговская кобра, женщина околобальзаковского возраста, сидевшая лицом к нам тремя сидениями впереди.
– Это Эвелина Людвиговна! – опережая мой вопрос, прошептала мне на ухо Вероника. – Мать Грини. Она у них там самая главная. Её даже Павел Иванович боится, хотя в этих краях он держит в своих руках всё и вся.
– Так уж и вся? Нас он, например, не держит!
Я взял её руку в свою.
– Ты бы лучше подремала, пока есть возможность. Намаешься ещё в городе на своих шпильках!
Вероника теснее прижалась ко мне, положила голову на плечо и закрыла глаза. Я же всю оставшуюся дорогу переглядывался с Эвелиной Людвиговной. Была у меня такая особенность – будучи человеком совсем не наглым, я мог без тени смущения и до бесконечности смотреть на человека, интересующегося мной, пытаясь понять его с философской позиции: кто он, зачем живёт и почему я стал объектом его любознания.
Впрочем, Эвелиной Людвиговной можно было любоваться и с эстетической точки зрения, как яркой представительницей породы необыкновенно красивых ведьм, завораживающих своим специфическим шармом.
– Не пора ли тебе прекратить пялиться на эту змею! – прошипела вдруг Вероника, не поднимая головы и не открывая глаз.
Я даже вздрогнул от её неожиданного выпада.
– Да ты сама стала шипеть как змея! – внутренне улыбнулся я её всёвидению и собственному лёгкому испугу. Всё-таки нервный стал в последнее время.
– С кем поведёшься…
– Да ведь ты жила у них всего ничего!
– Вполне достаточно, чтобы научиться кое-чему, – загадочно ответила Вероника, грустно вздохнув.
Постепенно она задремала, а за ней и я погрузился в некое полузабытьё, что-то среднее между сном и фантазиями.
Эвелина Людвиговна сошла с электрички на остановку раньше нас. Следом за ней поднялся незамеченный мною ранее громоздкий парень, в котором я узнал одного из тех шкафов, сопровождавших Гриню. Вероника, очнувшаяся от удушающего аромата духов, волной нахлынувшего от проходившей мимо несостоявшейся свекрови, тоже узнала его, крепко стиснув мне руку.
В городе мы в первую очередь купили в вокзальном киоске газету» Доска объявлений» и, пристроившись у столика в буфете, запивая горячим чаем скукожившиеся холодные беляши, стали просматривать интересующий нас раздел.
Выбрав подходящие нам варианты, пошли искать телефонные автоматы, но везде были большие очереди серьёзных и озабоченных пассажиров, жаждущих дозвониться до своих родных и близких.
Мы постеснялись вклиниваться в ожидающую группу людей, понимая, что наши возможно долгие разговоры о щенках будут здесь неуместны. Кроме того, вокзальный шум и суета не позволили бы мне говорить спокойно и деловито, между тем, как вопрос приобретения нового друга и помощника был для меня крайне важен. Одним словом, нужно было искать другой телефон в более спокойном и удобном месте.
Мы вышли в город и пошли по проспекту в сторону центра, но автоматы почему-то не попадались. Тогда я сообразил, что можно зайти на мое прежнее место работы и спокойно позвонить оттуда, за одним отправив Веронику смотреть музейную экспозицию. Неплохое начало для культурной программы, совмещённой с реализацией намеченной цели.
Нам повезло. Почти все научные сотрудники были либо на выездных лекциях, либо в экспедициях по изысканию раритетов для пополнения фондов. Лишь в отделе пропаганды, стоя у зеркала, красила губы экскурсоводша Лариса.
– Привет! – сказал я. – На свиданку собираешься?
– Ага, с французами, – не оборачиваясь ответила Лариса, докрашивая губы. Только закончив косметическую процедуру, она обернулась и обрадовалась моему нежданному появлению. – А я и не узнала твой голос! Какой-то хриплый стал, как у деревенского мужика. Думала, Лёха-таксидермист зашёл.
– А и есть деревенский мужик. Разве ты не в курсе?
– В курсе, конечно. Наши информаторы везде и всюду. Сам знаешь.
Это правда. Почти в каждом населённом пункте нашего региона, включая деревни, были любители-краеведы, в основном из пожилых, которые так или иначе поддерживали связь с музеем.
– Решил вернуться к нам? Надоела сермяжная жизнь?
– Сермяжная жизнь мне ещё не надоела. Я её и прочувствовать толком не успел.
– Хоть бы позвонил когда. Пропал, будто в воду канул!
– Я живу в такой глуши, откуда позвонить не так просто.
– Только не надо врать. Сейчас все деревни телефонизированные. Хотел бы – позвонил. Забыл нас совсем!
– Да никого я не забыл. Вы навсегда запечатлены на скрижалях моей бессмертной души. А не звонил, потому что никогда и не расставался с вами. Ваши образы всегда живут во мне.
– Ладно. Как деликатные люди, сделаем вид, что поверили. Говори скорей, зачем пришёл. Мне надо на экскурсию бежать – вон уже автобус с французами подошёл!
– Мне позвонить надо.
– Так звони, пока девчонки не пришли! Они тебе звонить не дадут – заболтают.
– Все на экскурсиях?
– Да. Сегодня большой наплыв.
Она еще раз посмотрелась в зеркало, одернула платье и взяв указку, сказала:
– Ну я пошла!
– Постой, Лариса! У меня к тебе личная просьба. Будь добра, включи в свою группу цивилизованных европейцев дикую половецкую девушку. Она топчется неприкаянная около кассы.
– Какая она из себя?
– Ну такая – с ногами и волосами.
– Какое исчерпывающее по выразительности определение!
– Когда увидишь, поймёшь, что это самое точное определение.
Лариса убежала к французам, а я остался один с двумя телефонами. Я выбрал который подальше от входа, чтобы не мешал доносившийся шум прибывших говорливых и темпераментных экскурсантов.
Долго звонить не пришлось. Определив по начальным цифрам номеров самого ближнего по моему разумению абонента, буквально после первого же гудка я услышал приятный голос пожилого интеллигента. Его манера говорить и краткая, но исчерпывающая информативность сразу расположили меня к нему.
Он сообщил, что у него десять щенков западно-сибирской лайки. Все привитые, почти двухмесячные и недорогие. То, что они без документов, но родители с родословной, я принял с пониманием. Посещать клуб и участвовать в соревнованиях я не собирался, зато очень хорошо выигрывал по деньгам. Они безудержно таяли и пора было их экономить.
Я задал несколько дежурных классических вопросов по существу. Хозяин ответил обстоятельно, без излишней стариковской разговорчивости и строго по делу. Я взял адрес и пообещал, что приду примерно через час.
Отправившись искать Веронику, я полагал, что она по своему обыкновению будет бродить одна, оторвавшись от навязанного ей коллектива галлов, но приятно ошибся.
Она ходила вместе с французами, органично влившись в их ряды. Быть может под моим влиянием она научилась перевоплощаться в воображаемые образы и стала временно парижанкой, а может была действительно увлечена проводимой Ларисой экскурсией, которая сегодня блистала, но ей не удалось заметить меня, когда я бесшумной индейской походкой подобрался к ней сзади.
Возникло острое звериное желание укусить её за ушко, чтобы обратить на себя внимание и дать выход другому желанию, часто возникавшему в самых неподходящих для этого местах. Меня остановил предупреждающий стук указкой по металлическому каркасу витрины. Лариса, всё замечавшая, укоризненно посмотрела на меня и незаметно показала кулак, когда группа по её приглашению стала переходить в другой зал.
Вероника перехватила угрожающий жест экскурсоводши, направленный в мой адрес, и удивлённая обернулась.
– Всё нормально, Вероника! Здесь так принято передавать срочную информацию в экстремальных ситуациях.
Не обращая внимания на смотрительниц, из которых никого не было из прежнего состава, я увлёк желанную девушку поскорее на волю из строгого музейного зала.
Мне совсем не хотелось встретить кого-либо из моих бывших сотрудниц. Чтобы удовлетворить их любопытство потребовалось бы немало времени, что я не мог себе позволить, а отбрехиваться абы как, на скорую руку, не хотелось из большого уважения к ним.
– Ты была такая трогательная! – сказал я Веронике. – Будто примерная ученица младших классов на первой экскурсии.
– Да-а… – смущённо протянула она. – Последний раз в музее была в третьем или четвёртом классе, а потом нас перестали водить.
– Странно, – сказал я. – Люди едут чёрт знает откуда посмотреть столичные музеи, а ты, москвичка, ни разу самостоятельно там не побывала!
О проекте
О подписке