Нейк Брей шел не оборачиваясь. Он направлялся в сторону побережья и как будто специально выбирал самые неровные, заросшие тропы. Андрей брел за ним, то и дело ускоряя шаг и пытаясь не отставать. Его хватило примерно на полчаса, после чего силы иссякли, ноги начали заплетаться, а дыхание сбилось. Каждую минуту, стараясь ничем не выдать свою немощь, он надеялся, что Нейк Брей наконец остановится и объяснит, что к чему. Но герцог и не собирался ничего объяснять, а спрашивать у Андрея не хватало духу. Это было слишком унизительно – так же, как и просить у Брея помощи. Поэтому когда на лбу выступила испарина, а перед глазами вновь пошли черные круги, Андрей лишь изнеможенно облокотился о соседнее дерево и слабо выдавил через побелевшие губы:

– Я больше не могу идти. Мне нужен перерыв.

– Позже, – бросил Нейк Брей.

Он даже не оглянулся. Андрей из последних сил оттолкнулся от дерева и, качаясь, вновь побрел за Бреем. Его грудь вздымалась слишком часто, а в руках от слабости появилась легкая дрожь. Андрей пытался не обращать на это внимания. Плетясь за Нейком, каждые три-четыре шага он на пару секунд закрывал глаза. Картина перед ними становилась все более размытой, а так он надеялся хоть немного восстановить зрение. Редкие деревья остались позади. Теперь перед Андреем простиралась зеленая равнина. Где-то впереди, на горизонте, плескался океан. Андрей слышал, как буйные волны разбиваются о скалы. Он слышал это даже несмотря на то, что шум собственной крови в ушах звенел куда сильнее.

– Пожалуйста, – вновь повторил Андрей через какое-то время, – дайте мне несколько минут.

Тяжело дыша, он склонился и уперся ладонями в колени. Голова раскалывалась от боли, грудь жгло от нехватки воздуха, а пот стекал со лба прямо на глаза. Нейк не удостоил его даже косым взглядом.

– Позже, – сказал он.

– Я не смогу позже, – дрожа и задыхаясь, обессиленно выплюнул Андрей. – Мне нужен отдых. Сейчас.

– Я скажу, когда можно будет остановиться, – равнодушно бросил Брей.

Но он не сказал. Ни через пять минут, ни через десять. Андрея трясло от слабости. Когда он ощутил легкие покалывания в области стоп, его окатило волной ужаса. Судороги. Врасплох они заставали его нечасто и всегда начинались с ног. В такие моменты рядом всегда была Лея. Она экстренно вводила ему необходимую инъекцию, и приступ отступал, но теперь рядом не предвиделось ни Леи, ни лекарства.

– Я не могу больше идти… – прошептал Андрей, рухнув на колени, упершись дрожащими руками в землю и из последних сил удерживая свой вес. Покалывания в стопах поднимались все выше. Теперь они ощущались в области голеней. – Остановитесь!

Андрей сам удивился звону собственного голоса – ему казалось, что в его горле остался только жгучий хрип. Это были последние слова, на которые у него хватило силы. Как только они сорвались с языка, грудь Андрея свело от боли и он склонился над землей, захлебываясь тяжелым кашлем и выплевывая кровь. Это заставило Нейка Брея замереть и обернуться. Впервые с тех пор, как они покинули комнату.

– Мне стоит остановиться? – равнодушно переспросил герцог.

Андрей даже не мог поднять голову. Его окоченевшие пальцы остервенело зарывались в мокрую землю, пока тело пробивали очередные судороги, а грудь снова и снова сотрясалась в истошном кашле. Он почти ничего не видел. До этой стадии приступа он еще не доходил ни разу: что мама, что врачи и Лея всегда успевали оказать ему помощь до момента, когда болезнь превращала его в ничтожество, живой труп. Сплевывая кровь, Андрей едва успевал урывками глотать воздух. Ему казалось, что его грудь набили стеклом и при каждом вдохе оно кромсало его изнутри.

– Мне стоит остановиться? – переспросил Брей. Его голос был ледяным и тяжелым, как могильная плита. – Остановиться, потому что последние месяцы ты только и делал, что дурачил Лею, заставляя ее вкалывать тебе двойную или тройную дозу стимулятора и теперь одной инъекции не хватает тебе даже на то, чтобы пройти полмили? Мне сделать вид, что я ничего не знаю? Что мне неизвестно, сколько времени ты водишь меня за нос, пока я покупаю полмира, чтобы вытащить тебя из гроба?

Андрей дрожал. Кровь стекала у него по губам, подбородку, а зрение почти полностью исчезло. Он чувствовал, как Брей пристально смотрит на него – с яростью, ненавистью и, вероятно, омерзением. Это было взаимно. Сила его презрения к Нейку Брею вряд ли была меньше, чем отвращение к собственной слабости. Поэтому в глубине души Андрей ликовал. На протяжении последнего полугода ему действительно удавалось виртуозно морочить голову всем – герцогу, многочисленной прислуге и даже профессорам. Когда-то одной инъекции, что колола ему Лея, хватало на целую неделю. А потом Андрей как-то подслушал разговор Брея с одним из врачей и узнал, что препарат, облегчающий его приступы, медленно сводил его в могилу. Подобно наркотику, он вызывал привыкание. Врач настоятельно рекомендовал герцогу постепенно снижать дозы инъекций, и тогда в голове Андрея родился план. Он быстро сообразил, как обыграть гениального Нейка Брея.

С того самого дня он чаще обычного начал жаловаться на плохое самочувствие – нестерпимые боли, которых на самом деле не было, сильнейшие судороги и приступы, что, по его словам, вот-вот должны были наступить. Лея была вынуждена колоть препарат чаще, а врачи лишь сокрушенно разводили руками – мол, что бы мы ни делали, ему становится только хуже. Андрею действительно становилось хуже. Уже через месяц дозы препарата хватало только на сутки, а еще через пару – всего на полдня. Болезнь лишь обострялась, что сказывалось и на том, как он выглядел: теперь в его волосах сквозила седина, а глаза словно выгорели на несколько тонов и приобрели неестественный ярко-салатовый оттенок. Андрей действительно гордился собой. Нейк Брей хотел вылечить его, чтобы до конца дней использовать как пешку. Он же поимел его сам. Теперь, когда он смог позаботиться о будущем мамы и брата, не было смысла продлевать дни собственных мучений.

Сплюнув кровь, Андрей заставил себя приподнять голову и посмотреть на Нейка Брея. Сквозь размытые черные круги он с трудом различал очертания его лица. Силы стремительно покидали его тело, он уже не ощущал своих онемевших ног. Боль в груди сжигала легкие. Тем не менее он даже попытался улыбнуться. Слабо, криво, но со всей скрытой ранее болью и ненавистью. Андрей не мог произнести ни слова, но его ядовитая, полная презрения улыбка говорила сама за себя.

Она кричала: «Я победил».

Побледнев, Нейк Брей достал из кармана шприц и приподнял руку. Полупрозрачная жидкость блеснула на слабом солнце, что тут же скрылось за облачной завесой.

– Умно, мой мальчик, умно, – не то с омерзением, не то с горечью сказал он. – Признаться, даже я не ожидал, что ты зайдешь так далеко. Тебе ведь хорошо известно, сколько стоит одна эта дрянь? – Нейк слегка потряс шприц в руке. – Твоя мать отдала за нее последние деньги. Неделя твоей жизни по цене среднемесячного дохода целой семьи. Меня ты заставил заплатить на порядок больше.

– Для вас это не деньги, – презрительно сплюнул Андрей. Ему становилось все хуже. Ног он уже не чувствовал, зрение почти полностью исчезло, а звук собственного дыхания казался ему громче, чем шум океана.

– А как насчет других?

– Других?

– Да, других. Как насчет миллионов детей по всему миру, мечтающих о каждом миллилитре, что ты заставлял Лею насильно впрыскивать себе в вены? Каждый чертов день в мире умирает несколько сотен, может, даже несколько тысяч детей, чьи семьи, как и твоя когда-то, не могут позволить себе купить лекарства. После всего, что ты прошел, после всего, что пришлось пережить твоей матери, ты намеренно гробишь себя инъекциями, что могли бы облегчить им боль?

Андрей не раз слышал, как Нейк Брей кричал. Но сейчас, когда он, сжимая зубы, едва сдерживал подступающую ярость, все казалось куда страшнее. Его голос дрожал от напряжения, гнева и нескрываемого омерзения.

– Эти дети все равно бы умерли, – ожесточенно прошептал Андрей, – даже если бы вы не скупили все эти лекарства, у них бы все равно не появились на них деньги. Все они умерли бы так же, как и я.

Руки Андрея предательски подогнулись, и он обессиленно завалился набок. Его трясло в конвульсиях, судороги пробирались все дальше, и у него уже не осталось сил им сопротивляться. Тело больше не было в его власти. Сдавшись, Андрей изнеможенно положил голову на холодную землю и прикрыл глаза. Боль, подобно штормящему океану, накрывала его волнами, но он не издал ни звука. Она больше не пугала его. Он ждал ее слишком долго, слишком давно и, будь на то его воля, сдался бы ей гораздо раньше. Все это время Андрей продолжал противиться смерти лишь из-за мамы и брата, а теперь в этом больше не было нужды. Он наконец-то был свободен, наконец-то мог умереть.

– Вы бы все равно не смогли спасти меня, – почти беззвучно прошептал он, чувствуя, как разум все больше заволакивает бесцветный туман. А в следующий момент его словно обдало огнем и в последний раз тряхнуло так сильно и резко, что сознание мгновенно прояснилось.

Нейк Брей отстранился, извлек тонкую иглу из его локтевого сгиба и небрежно отшвырнул опустевший шприц. Он тяжело дышал. Очевидно, он подоспел в самую последнюю минуту, когда Андрей уже успел на несколько секунд потерять связь с реальностью. И тут герцог вдруг склонился над ним и, больше не сдерживая ярости, схватил его за шиворот и приподнял над землей как куклу.

– Если вздумаешь еще хоть раз выкинуть подобное, я больше не попытаюсь тебе помешать. Но имей в виду, не успеет остыть твое тело, как твоя мать и твой брат тут же окажутся без гроша. Мне будет плевать, как и почему ты отправился на тот свет – по собственной воле или по воле случая. Я вышвырну их на улицу сразу, как ты умрешь, уж будь в этом уверен!

Это подействовало на Андрея сильнее, чем болевой шок приступа.

– Но вы обещали… – прохрипел он.

– Да, обещал. Но ты наплевал на это и решил меня надурить. Неужели ты и вправду думал, что, узнав о твоей выходке, я выполню наш уговор? Больше никакой сделки! Отныне я забочусь о твоих родных, лишь пока ты дышишь. Умрешь – и им конец. Рано или поздно Диспенсеры найдут и убьют твою мать и брата, если, конечно, до этого они сами не загнутся от голода и нищеты…

Нейк Брей выпустил лацканы его рубашки, и Андрей отшатнулся. Тело медленно приходило в норму, кровь пульсировала в жилах, а сердце по-прежнему в отчаянии и боли колотилось где-то в легких. Вряд ли Андрей был способен на еще большую ненависть и презрение, что испытывал в тот момент по отношению к Нейку Брею.

– Я больше не хочу так жить, – сказал он, глядя на свои истощенные, костлявые руки, обтянутые посеревшей кожей. Паутина синих вен на них и алеющий след от укола были чересчур яркими и слишком сильно бросались в глаза. Если бы Андрей мог, он бы разрыдался. Взвыл от ярости и собственного бессилия, но у него не осталось сил даже на это. – Я не хочу больше гадать, сколько дней мне осталось, сколько еще все это продлится. Врачи изначально говорили маме, что шансов мало. Даже при должном лечении выживают единицы, и я точно не в их числе. Я все равно умру. – Андрей нашел в себе силы посмотреть на Нейка Брея. – Так позвольте мне сделать это сейчас, пока не стало еще хуже. В конце концов, это моя жизнь и только мне решать, что с ней делать.

– Твоя жизнь?! – взревел Нейк. Его челюсть дрожала, и впервые Андрею казалось, что говорить ему стоило невероятных, титанических усилий. – Ты вправду считаешь, что это твоя жизнь? Не ты будешь оплакивать себя после смерти! Не ты – справляться с последствиями! Не твое сердце будет уничтожено, выжжено в прах, а тех, кого ты оставишь здесь! Не ты, а они будут страдать. Твоя мать будет дрожать над твоим телом, укладывая его в гроб! Твоя мать, ты слышишь?! И ты хочешь добровольно обречь ее на это?! Боги… Да ты хоть знаешь, хоть можешь себе представить, каково это – пережить смерть собственного ребенка?! – Резко втянув воздух, Нейк грубо провел ладонью по лицу. Его плечи сотрясались в беззвучных рыданиях. – Молю Десять, чтобы ты, мой мальчик, даже в мыслях никогда с этим не столкнулся. Молю Десять, чтобы ты никогда этого не узнал…

Андрей сидел, по-прежнему упираясь дрожащими руками в холодную землю, и не мог выдавить ни слова. Перед его глазами одна за другой пролетали десятки картин собственной кончины. Он вновь представлял маму, то, как ей сообщают о его смерти, то, как она прибывает к Нейку, чтобы забрать его тело. Он представил ее безжизненное, опухшее после нескольких бессонных ночей лицо и пустые глаза, в которых окончательно померк весь свет, вся неуемная любовь и жажда к жизни, благодаря которой Люсия держалась все эти годы даже после того, как их покинул отец. Андрей всегда боялся ее пустых глаз. Он видел, как в них тухла частичка света каждый раз, когда врачи рушили очередную надежду на его ремиссию.

Глядя на Нейка Брея, Андрей все равно видел свою мать. В боли, что сквозила в его бледно-голубых, полных слез глазах, в тяжелом дыхании, в том, как часто поднимались и вновь, словно под неподъемной тяжестью, сутулились его плечи. Он вспомнил, как Лея однажды упомянула, что пару лет назад Нейк Брей потерял свою единственную дочь.

– Наши жизни принадлежат не только нам, но и тем, кто нас любит, – словно в ответ на его мысли, сказал Нейк. – Тем, кто отдал нам часть своего сердца. И если мы не готовы бороться ради себя, мы обязаны делать это ради них. Ты прав, с твоим заболеванием выживают единицы, поэтому я предоставляю тебе исключительные условия, я даю тебе все шансы, которых лишены остальные!

Андрей молчал. Сотни раз, пытаясь заснуть по ночам, он до покраснения глаз изучал потолок и размышлял о том, что отняла у него болезнь. О том, что приобрел, он не задумывался никогда.

– Есть один юноша, – продолжил Нейк, – старше тебя примерно лет на пятнадцать. Зовут Рейнир Триведди. Ни о каких его тяжелых болезнях в прошлом мне не известно, но едва ли его детство было лучше твоего. Сейчас он тщательно это скрывает, но его семья родом из серой зоны. – Мужчина коротко оглянулся, словно желая убедиться, что Андрей действительно в состоянии его слушать. – Рейнир потерял родителей, едва ему исполнилось пять. Его определили в приют на одной из дальних планет в Калиотской системе, там он и вырос.

Андрея передернуло, Калиотская система, насколько ему было известно, никогда не слыла оплотом благополучия.

– Его так и не усыновили? – проявил слабый интерес Андрей.

– Нет. Но это не помешало ему найти новую семью.

– Какую?

– Науку, – отозвался Нейк. – Рейнир рано увлекся физикой, а потом космической геологией. В двенадцать лет он выиграл грант на обучение в одной из кристанских геологических школ, а в девятнадцать, сразу после совершеннолетия, возглавил геологическое подразделение Галисийской системы. За десять с небольшим лет он поднялся из побреса до элиты.

– Зачем вы мне это рассказываете? – ощетинился Андрей.

Глаза Нейка Брея опасно блеснули.

– Ты считаешь свою жизнь пыткой, но миллиарды людей по всему миру не могут и мечтать о возможностях и поддержке, что есть у тебя. Они, подобно Рейниру Триведди, выгрызают дорогу сами, вопреки обстоятельствам, одиночеству, нищете, сословным предрассудкам. Им не на кого полагаться, некому доверять. Если они умрут, об их родных никто не позаботится. И это в лучшем случае. В худшем – у них, подобно Рейниру, в этом мире нет никого, ни одной живой души. И тем не менее даже они находят, ради чего жить. И некоторые, самые сильные, добиваются невероятных успехов. Однажды таким, как Рейнир Триведди, будет принадлежать мир. Медленно, вопреки всему, они проскребут себе дорогу на вершину. – Нейк Брей выжидающе посмотрел на Андрея. – Тебе же я предлагаю трамплин, даю возможность войти в их число, не прилагая особых усилий.

Андрей поднял на герцога взгляд, полный невысказанной боли. Сам не осознавая почему, он уже ненавидел этого Рейнира Триведди.

– Я вырос в полеусе. В лиделиуме мне никогда не стать своим.

Прибрежный ветер, приносящий холодные соленые брызги, приятно обдувал его покрасневшее лицо. Лекарство облегчало боль, и алый румянец расползался по щекам, прогоняя последние следы недавнего приступа. Нейк Брей смотрел на Андрея без какого-либо выражения.

– Ты можешь все, что угодно, – без толики иронии сказал он, протянув руку и помогая ему встать. – До того, как оставить семью, ты заставил меня заключить с тобой сделку. Тебе было важно защитить родных, и ты нашел способ сделать это. Ты нашел способ заставить меня в тебя поверить. Если ты справился с этим, уверен, что со временем ты сможешь убедить сделать то же самое и лиделиум.

Когда Андрей вновь поднялся на ноги, Нейк Брей устало вздохнул, развернулся и медленно побрел в сторону резиденции.

До самого дома он больше не проронил ни слова.