Глава 10. Маргарита

Когда занятия в церковном хоре закончились, семь воспитанниц вернулись в комнаты. Но не успели девицы даже отужинать, как в столовую с дикими воплями ворвалась настоятельница, которая обнаружила пропажу Ленитины де Сентон.

– Где она? Кто? Куда? Отвечайте, бесовские отродья! – кричала мать Мадлон, потрясая кулаками в воздухе.

Пансионерки замерли, словно в священном ужасе, впрочем, большинство из них в действительности очень боялись аббатисы, но каждая из девушек отлично помнила свою роль, которую должна была сыграть перед монахиней.

– Матушка, что случилось? – робко подошла к ней златокудрая Маркиза, беря основной удар на себя.

Не давая девушке приблизиться, аббатиса выставила руку, растопырив пальцы, и прошипела, злобно вращая дикими глазами:

– Отойди! Отойди, Фантина. Я не в духе!

Мадлон и Фантина

Воспитанница сделала книксен и отступила.

– Прегийак?! – обратив лицо к Мирче, завопила настоятельница.

– Да, матушка? – недоумённо поведя чёрными бровями, спокойно спросила Анжелика.

– Прегийак, где Сентон?

– Простите, но Ленитину де Сентон мы не видели уже несколько дней.

– Не юлить! – топнула ногой аббатиса. – Отвечай, где Сентон? Куда вы её дели?

– Матушка! – кинулась к настоятельнице Маркиза, чтобы прикрыть Анжелику от гнева монахини.

На этот раз Маркизе удалось коснуться плеча монахини.

– Фантина, не лезь! – зажмурившись, воскликнула мать Мадлон.

Она прекрасно помнила, сколько стоит каждый волосок на рыжей голове её любимицы, и не имела желания портить отношения со старшей дочерью барона д’Олона. Сделав шаг в сторону, урсулинка снова уставилась на Анжелику и повторила свой вопрос.

– Где Сентон, я спрашиваю?

– Мне-то откуда знать? – пожала плечами девица.

– Да это же Вы сами уже сколько времени прячете её от нас! – смело вступилась за подругу Аделис. – А теперь ещё загадки загадываете.

– Молчи, Су! Я не с тобой разговариваю! – взвизгнула мать Мадлон, теряя терпение.

Мирча по-прежнему смотрела ей в глаза, плотно сжав тёмно-бордовые андалузские губки. Понимая, что биться с дочкой мещанина бесполезно, настоятельница перевела взор на Маргариту.

– Теперь отвечай ты, Бофор! Где Сентон?

– Насколько мне известно, она должна проводить дни и ночи в молитвах, готовясь к постригу, – ровным голосом отозвалась старшая воспитанница. – Но если бы это было так, то Вы не спрашивали бы нас, где наша подруга. Что случилось, матушка? Уж не хотите ли Вы сказать, что Ленитину унесли ангелы?

И Маргарита возвела глаза к небу. Зубы монахини сами собой заскрежетали. Сжав кулаки, она не произнесла более ни слова и покинула столовую, хлопнув дверью. Маргарита отправилась следом.

– Куда ты, Марго? – спросила Шалунья.

Обернувшись в дверях, Бофор пояснила:

– Хочу понять, почему Гаскония допрашивала только нас с Мирчей, не беря вас в расчёт.

И девица ушла из столовой. Анжелика первой опустилась на деревянную лавку. Аппетита, конечно, ни у кого уже не осталось, но и стоять посреди трапезной было как-то неловко.

– Она, конечно, знает, что мы с Ленитиной крепко сдружились, – тихо произнесла Прегийак. – Но сердце подсказывает мне, что пошла Марго следом за Гасконией не просто так… И Бог весть, что у неё на уме…

Постучав в дверь, Бофор попросила разрешения войти.

– Чего тебе ещё надо от меня, мучительница? – спросила аббатиса.

– Матушка, я пришла просить Вас об одной милости, – опускаясь на колени, смиренно произнесла пансионерка.

– О какой милости ты говоришь? – закатив глаза, запричитала мать Мадлон. – Неужели ты не понимаешь – я растоптана! Я пропала! Я потеряла ту, что обещала Храму Господню! Этот щенок, этот мальчишка! Это его рук дело, не иначе! Это он украл у меня новицию!

Мощные кулаки аббатисы снова сжались, но опустились на подлокотники её соломенного кресла без сил.

– Значит, на то была воля Божья, – спокойно произнесла воспитанница.

– Да что ты знаешь о Боге! – вздохнула монахиня и, опустив взгляд на девушку, спросила: – Долго ты собираешься стоять на коленях? Никаких милостей сегодня не будет. Вон поди.

Маргарита подняла на аббатису взор своих прекрасных чёрных глаз и спросила, глядя в лицо старой женщины:

– Вам всё ещё нужна девушка для пострига? Вы всё ещё хотите подарить монастырю святой Женевьевы Христову невесту?

– Да, конечно, – чувствуя, как ёкнуло сердце, ответила настоятельница.

– Я готова ею стать, – произнесла Бофор.

Глаза настоятельницы заметно округлились.

– Я знаю, что Вы искали девицу не старше двадцати лет, с хорошей внешностью и сильным голосом. Именно поэтому Вы выбрали Ленитину. У неё и внешность ангельская, спору нет. Но взгляните на меня – неужели я не подойду для церковного хора? Неужели моё лицо не внушает Вам доверия? Разве это не лицо целомудренной девы? Я не сговорена и не целована. Ни один мужчина не касался ни моих губ, ни моих плеч. Зачем Вам земная невеста, матушка? Берите ту, которая душой и телом принадлежит храму.

Мать Мадлон критически оглядела фигурку Маргариты, словно видела её в первый раз. В голове её вертелись спутанные мысли, спорящие одна с другой. Смущал монахиню слишком смуглый цвет кожи девицы, но в то же время подумалось, что без солнца в тёмных кельях любой загар сойдёт на нет, и щёки Христовой невесты станут бледнее. Голос Бофор был слишком низким, не сравнить с высоким и чистым голосом мадемуазель де Сентон, но тут же аббатиса вспомнила, что именно густого сопрано, способного заменить альты, недостаёт в церковном хоре монастыря святой Женевьевы. «Хороша она? Да, хороша! Значит, не может не устроить святого отца! Значит, всё сладится!»

Спохватившись, настоятельница нахмурилась и спросила:

– Откуда тебе известны условия для выбора монахини?

– Разве это сейчас важно, матушка? Я же согласна ехать вместо Ленитины. А гонец за нею скоро прибудет.

– Да, действительно… – пробормотала настоятельница. – Я тоже согласна взять тебя вместо неё.

– Я благодарю Вас за эту милость, матушка, и надеюсь, что Вы не станете искать Ленитину, которая Вам больше не нужна.

– Разумеется, не стану, Маргарита. А теперь ступай. Всю ночь тебе надлежит провести в молитве и покаянии! А завтра – в путь!

Бофор смиренно опустила взгляд. «Вот и всё, я выбрала свою судьбу…» – подумалось ей.

Несмотря на обещание, данное Маргарите, мать Мадлон в тот же вечер написала капитану гвардии Серса о «похищении» своей пансионерки неким молодым господином в чёрном плаще. Солдаты снова всю ночь прочёсывали улочки, но на этот раз никого не обнаружили, потому что коляска с Ленитиной и Ганцем была уже далеко за пределами городка…

Аббатиса лично провела ночь в доме капитана, который отвлекал её разговорами, кряхтя в длиннющие усы, и поил чаем.

– Так всё-таки, матушка, Ваша очаровательная воспитанница бежала сама или её у Вас похитили?

– И то, и другое, сын мой, – вздохнула монахиня. – Своим побегом с еретиком она и сама стала еретичкой! Она оскорбила меня, мой храм и мою веру! А такое я не прощаю! Такое надобно наказывать!

– Гугенот, что ли, этот парень? – крякнул капитан, усаживаясь на своё место за столом.

– Кальвинист, – махнула рукой настоятельница, – но все они едины, все они еретики, и закон Господень им не писан!

Капитан приподнял одну бровь, пытаясь понять, что монахиню раздражает больше: сам факт побега девицы из её пансиона с мужчиной или же то, что молодые люди борются за своё земное счастье?

– И что мне с ними делать, если поймаем?

– Девицу надобно вернуть в лоно церкви! Я заставлю её принять постриг и отказаться от отступничества! – произнесла мать Мадлон и отхлебнула из чашки уже остывший чай. – А похитителя можете забрать в солдаты. Никто его не хватится, уверяю. Он чужеземец.

– Это можно, – кивнул капитан.

– Сделайте всё, чтобы вернуть беглянку в монастырь!

– Я сделаю всё, что в моих силах, матушка, – уверил монахиню капитан.

На деле он слабо представлял, каким образом искать среди многочисленных проезжих на дорогах от Серса до Ребона мадемуазель де Сентон и её похитителя, о котором не известно ничего, кроме вероисповедания и цвета плаща. На лбу ведь у них не написано, как их зовут, а ризу девица могла и на платье сменить…

– Я заплачу золотом, – прошептала настоятельница. – Перекройте все дороги. С нами Бог! За нас епископ Сентонжский! Но мой пансион не должен быть замешан в таких грязных историях! Я на днях жду племянницу графа де Гюре! Вы это понимаете?

– Понимаю, матушка, – закивал офицер. – Доброе имя монастыря урсулинок и Вашего пансиона будут спасены!

Глава 11. Дочь барона де Бельгарда

Луч восходящего солнца проскользнул сквозь щель в ставнях и упал на светло-розовую щёку Ленитины, приласкав её и заиграв на тонкой нежной коже светлыми бликами. Почувствовав тепло солнечного зайчика, который медленно полз по лицу и подбирался к глазам, девушка проснулась. Сладко потянувшись, она села на кровати и огляделась. Впервые за несколько недель юной де Сентон удалось спокойно выспаться, видя красочные сны, в которых рядом с нею был любимый.

Крытая коляска с двумя пассажирами двигалась значительно медленнее, чем верховой, поэтому добраться до родного Ребона быстро молодые люди и не планировали. Для безопасности они решили остановиться не в придорожной гостинице, а в паре миль от монастыря святой Маргариты, в деревушке под городом ле Шелле. Пока гвардейцы рыскали по дорогам и улочкам Серса, Ленитина и Ганц уже спокойно спали в снятых у вдовствующей матроны комнатах.

В той же комнате, где ночевала беглая пансионерка, на небольшой тахте мирно спала хозяйка дома, уступившая девице свою постель. Ленитина тихо поднялась, надела свой балахон и неслышно выскользнула за дверь. Приблизившись к соседней двери, девушка осторожно стукнула и, приоткрыв створку, просунула в неё голову. Ганц уже давно поднялся и привёл себя в порядок, а в эту минуту он с задумчивым видом стоял у окна.

– Доброе утро, милый! – прошептала девушка.

Молодой человек обернулся – на лице его зацвела улыбка.

– Ты уже проснулась, Жизнь моя!

Кивнув распущёнными после сна локонами, красавица прошмыгнула в комнатку. Немец взял её за руки.

– Как спалось, любимая?

– Так сладко, как давно со мной не бывало.

– Это хорошо. Скоро мы будем дома, и весь этот кошмар закончится.

Наклонившись к невесте, фон Баркет нежно поцеловал её в курчавую макушку.

– А сейчас нам надо подумать о том, как не привлечь к себе внимания. Полагаю, аббатиса не оставит тебя и отправит следом гвардию… – в задумчивости молодой человек отпустил руки девушки и снова обратил взор к окошку. – В первую очередь тебе нужно переодеться в мирское. И ещё нам надо обсудить каждый шаг. Ты не волнуйся – я всё продумал уже.

– Я не унываю теперь, милый, потому что со мной – ты. А рядом с тобой мне никогда не бывает страшно.

Ганц обернулся к невесте. В глазах его появилась безграничная нежность.

– Я сделаю всё, чтобы сберечь тебя, Лени!

Сентон улыбнулась и, приблизившись к жениху, хитро подмигнула ему:

– Кажется, у меня тоже появилась идея…

Практически все деньги, которые были у Ганца, ушли на покупку камзола, голубой пелерины, роскошной перевязи и двух шляп со страусиными перьями, которые нашлись в лучшей лавочке Жориньяка. В городе фон Баркет нанял дорогую карету, в которой и вернулся к дому деревенской вдовы. Ленитина уже приоделась – старенькое свадебное платье хозяйки пришлось ей впору, и женщина просто подарила его черноволосой красавице. Туалет как нельзя лучше подчёркивал достоинства ладной фигуры Ленитины.

Пара добралась до города просёлочной дорогой. Оставалась мелочь – украсить бархатным модестом^[18] праздничное мещанское платье на Ленитине, которое при таком раскладе сошло бы за дорожный костюм светской красавицы. Молодые люди надеялись, что никто из патрульных не будет просить даму выйти из кареты, поэтому особенно не разглядит, насколько дорогие на ней ткани и соответствуют ли они веяниям моды. Фамильные ценности, которые Ленитина никогда не снимала, пришлись к этому маскараду как нельзя кстати.

Солнце стояло в зените, когда карета приехала в Жориньяк. Ганц, уже облачённый в дорогой камзол, подал руку своей спутнице, и они зашли в магазинчик местного портного. Ленитина отлично сыграла роль капризной барышни, которая запачкала в дороге свой роб и поэтому желает приобрести «какой угодно новый, но чистый и побыстрее!»

Услужливый владелец мастерской мгновенно подобрал для девушки бархатный тёмно-голубой модест, который отлично гармонировал с шерстяной пелериной. Расплатившись с портным золотом, пара удалилась. Растроганный щедростью господ, мужчина посчитал день счастливым. Ему и в голову не пришло, что Ганц отдал за верхнюю юбку для невесты последние золотые, оставив в кошельке лишь мелкие монеты, которых не хватит даже на обед – пара рассчитывала к вечеру добраться до Ребона.

Спустя полчаса громыхающая карета выехала на дорогу, ведущую к столице Сентонжа, и, поднимая клубы пыли, приблизилась к первому посту. Шлагбаум охраняли три верховых. Экипаж остановился.

Гвардеец, приблизившийся к кучеру, поинтересовался, кого он везёт.

– Господа Ле Лавазе, молодожёны они, – был ответ.

Солдат спешился и, подойдя к дверце, отпер её. Перед глазами гвардейца предстала несколько странная картина: нежная особа с очаровательными чёрными кудряшками, обрамляющими правильный овал свежего юного личика, подняла глазки к небу и всем своим видом показывала, что устала выслушивать своего спутника. Сопровождающий даму молодой человек держал красавицу за руку и на открывшуюся дверцу отреагировал не сразу. Офицер решил, что стал свидетелем объяснения в чувствах.

– Прошу прощения, что прерываю вас, господа, но я должен просить вас предъявить подорожную.

Девушка издала картинный стон, надменно взглянула на патрульного и фыркнула:

– «Подорожную!» Солдафоны! Двадцать миль ничего не спрашивали, а тут на каждом перекрестке интересуются! Что за манеры! Какое убогое место, Шарль, это невыносимо, разберитесь с ним!

И тонкие пальчики в изящных перчатках, выскользнув из руки молодого человека, описали в воздухе замысловатые круги, выражая капризы брюнетки.

– Нет ничего страшного в столь пустяковой просьбе, дорогая Ми-Ми, это всего лишь патруль, – поспешил успокоить спутницу молодой человек и полез во внутренний карман роскошного камзола.

Дорогая шпага с фамильным гербом брякнула в ножнах. Офицер покосился на оружие, лежащее на сиденье позади того, кого назвали Шарлем. Девушка плотнее закуталась в пелерину и демонстративно отвернулась к другому окошку. Картинно вздохнув, молодой человек вышел из кареты.

– Прошу Вас, сударь, – протягивая документы, предусмотрительно подделанные дальновидной Маркизой, произнёс Ганц.

На лице его была самая доброжелательная улыбка, и гвардеец не мог и мысли допустить, что перед ним те самые беглецы: молодой человек в дорожном костюме и воспитанница пансиона – наводка на которых пришла из соседнего города.

Солдат развернул подорожную, и в этот миг дама недовольно заворчала:

– С каких это пор я – дочь барона де Бельгарда – должна унижаться перед солдатами, которые смеют останавливать мою карету?!

– С тех самых, моя дорогая, как Вы стали мадам Ле Лавазе, – философски заметил немец, отлично играя свою роль.

Ленитина картинно вздохнула и стала недовольно обмахиваться веером.

– Отчего так долго? Этот олух умеет читать, Шарль?! – осведомилась она, выглянув в окно.

Дочь барона де Бельгарда

Ганц повернулся к ней и проникновенно произнёс: «Дорогая, я прошу Вас… мы не в замке Вашего дедушки…»

Имя герцога де Бельгарда было известно каждому гвардейцу Франции так же хорошо, как и то, что прямых наследников у него не было, поэтому имущество растащили многочисленные племянники. Удивляться, что потомки этого прославленного дворянина и конюшего короля отличаются строптивым нравом, не приходилось. Изучив подорожную Ганца, в которой молодой человек значился как шевалье Ле Лавазе с супругой, гвардеец вернул документы фон Баркету и ещё раз мельком взглянул на красивую аристократку из древнего рода, коей он считал Ленитину.

– Всё в порядке, Вы можете ехать дальше, господа, – произнёс патрульный.

– Благодарю Вас, сударь! – ответил Ганц, сделав лёгкий наклон головы.

– Ах, он ещё и благодарит! Шарль, Вы несносны! Разве так настоящий дворянин должен разговаривать с каким-то гвардейцем?!

– Если этот дворянин не генерал или маршал Франции, то да, моя дорогая, – ответил Ганц, открывая дверцу кареты.

– Я сочувствую Вам, сударь, – тихо произнёс солдат.

Немец повернулся к нему и, усмехнувшись краешком губ, тихо ответил.

– Мы венчались лишь вчера. Она ещё присмиреет.

Гвардеец и «новобрачный» прекрасно поняли друг друга. Дверца захлопнулась, карета помчалась дальше, подняв облако серо-жёлтой пыли.