Помещение было просторным. От коридора его отделяли расписные перегородки с изображением цветущей сливы, поэтому оно и получило название Сливовые покои, обычно предназначавшиеся для гостей. Интерьер комнаты, устланной татами бежевого цвета, дополняли столик для письма, изящный шкафчик со множеством ящичков, этажерка, два плетеных сундука для нарядов и ширма, также украшенная росписью, изображавшей цветы сливы. На стенах висели развернутые свитки с каллиграфией и новомодные столичные картины «бундзинга» с изображением здешних пейзажей, выполненных в китайском стиле.

За ширмой было устроено место для сна: две постели, каждая из которых состояла из матраца, теплого одеяла и валика-подушечки. Рядом стояла металлическая жаровня, которую в любой момент по приказу наполнили бы горячими углями, чтобы обогреть гостей.

Госпожа Найси с довольным видом прошлась по комнате.

– Прекрасно… Я рада, что в этих покоях нам предстоит провести почти месяц.

– Да, мама… – машинально обронила Аяко.

Найси посмотрела на дочь.

– Ты рассеянна, Аяко… Вероятно, устала… Приляг и отдохни, пока не подали еду.

– Нет-нет, со мной все в порядке! – поспешно ответила девушка. Ей вовсе не хотелось, чтобы матушка приняла ее желание поскорее увидеть сестру за недомогание.

В эту минуту перегородки с изображением цветущей сливы раздвинулись, и в покои вошли две прислужницы, каждая из них держала специальный прямоугольной формы поднос с посудой с яствами. Найси тотчас ощутила приступ голода и сделала прислужницам приглашающий жест. Те поставили подносы на татами и с поклоном удалились.

– Ты должна подкрепиться, – повелительно произнесла госпожа Найси, обращаясь к дочери. – Я не хочу, чтобы здешние домочадцы судачили, что ты бледна и имеешь замученный вид. Тем более что Мурасаки так расцвела!

Аяко мысленно согласилась, хотя временами материнская забота казалась излишней. Девушка подняла глубокую миску, наполненную рисом с креветками, взяла деревянные палочки «хаси» и, подобно матери, почувствовав внезапно разыгравшийся аппетит, принялась за еду.

Мурасаки бесцельно прогуливалась вокруг дома. Внутри него царила суета – госпожа Найси прибыла с целым штатом слуг и привезла с собой огромный багаж, считая, что все эти вещи непременно пригодятся для празднования совершеннолетия ее племянников.

Достопочтенный губернатор Масамунэ Оэ никогда не вмешивался в дела своей супруги. Он считал ее женщиной умной и дальновидной, разбирающейся даже в неимоверно сложных хитросплетениях интриг императорского двора – недаром ведь Найси долгое время служила фрейлиной у матери-императрицы, – но когда Оэ увидел все собранные вещи своей супруги, готовой покинуть Нисиномию и отправиться в Хэйан, то издал возглас неподдельного удивления.

Госпожа Найси, услышав восклицание мужа, нисколько не смутилась и весомо заметила:

– Мурасаки скоро станет фрейлиной матери-императрицы. Возможно, и наша дочь последует ее примеру. Я не хочу, чтобы в Дзёнэйдэне судачили: «Родители сестричек Фудзивара и Масамунэ скупы!» Тем более что вы, мой дорогой супруг, за столь долгие годы государственной службы скопили немалое состояние, однако в тратах весьма скромны.

Господин Оэ закатил глаза:

– Великий Будда! Ты слишком много говоришь, женщина!

– Да, мой господин, я много говорю! И я хочу, чтобы при императорском дворе у моей дочери сложилась безупречная репутация. А для этого нужны деньги, и немалые. Поэтому вам придется раскошелиться!

Оэ набычился: в такие минуты он ненавидел свою жену. Однако помнил, что во многом обязан этой пронырливой женщине. Именно она сумела добыть ему должность губернатора столичных провинций и сделать Нисиномию семейной резиденцией. Мало того, Найси имела обширное имение в провинции Идзуми, откуда происходил ее отец. Ко всему прочему она унаследовала от отца дом в столице, располагавшийся в одном из самых богатых районов Хэйана: между Третьей и Четвертой улицами, как раз напротив Дворца ручья под ивой, в котором вот уже на протяжении нескольких поколений любили предаваться размышлениям императоры.

Словом, господин Оэ хоть и время от времени злился на жену, выказывая ей свое недовольство, но та знала: это пустое. По молодости лет Найси подыгрывала мужу, а затем перестала это делать вопреки всем японским традициям, согласно которым муж – господин жены своей. Он может наказать ее, удалить от себя, отлучить от супружеского ложа, а за связь с другим мужчиной и вовсе – убить. Лишь на официальных приемах Найси надевала маску смиренной супруги, но на этом покорность заканчивалась.

Когда господин Оэ в последний раз окинул взором вещи, собранные супругой, сердце защемило от боли, ведь было понятно, что наибольшая часть этого ценного добра не вернется в Нисиномию, а осядет в доме его свояка Тамэтоки. Оэ уже подумал: а не ввести ли в столичных провинциях какой-нибудь дополнительный налог?

Мурасаки поднялась на одну из внешних галерей дома, дабы укрыться от зноя и поразмышлять в тишине, но и сюда доносились голоса из кухни и парадного зала. Тогда, постояв немного в тени, девушка направилась в небольшой двухъярусный сад в надежде, что найдет тишину там.

На нижнем ярусе сада росли карликовые деревья. Вместе с камнями, несколькими видами мха и двумя небольшими водоемами они образовывали очень живописную картину, которой лучше всего было любоваться из деревянного павильона, специально построенного для этой цели. Верхний же ярус отвели под так называемый сухой сад – идеально ровную песчаную площадку с кучами необработанных камней, на первый взгляд разбросанных как попало, но на самом деле уложенных очень тщательно и обдуманно.

К верхнему саду вела извилистая дорожка, будто приглашавшая посетить его, но Мурасаки решила остаться на нижнем ярусе. Буйство зелени, свежесть водоемов и спокойно плавающие в них оранжевые рыбки как нельзя больше располагали к отдыху здесь в жаркий летний день. Девочка прошлась между водоемами, а затем уединилась в павильоне, но не успела она устроиться, как услышала знакомый голос:

– Ах, вот ты где, Мурасаки! Никто из слуг не смог ответить: куда ты подевалась!

В павильон вошла Аяко. Стройная и высокая, что считалось нехарактерным для женщин рода Масамунэ, она безупречно смотрелась в многослойном шелковом одеянии, где верхним было кимоно насыщенных желто-лимонных оттенков, подпоясанное по последней столичной моде – нешироким поясом из той же ткани. Волосы Аяко – тщательно расчесанные после мытья, чтобы оставались идеально прямыми, – струились по плечам и ниспадали почти до пояса.

Мурасаки, забыв о церемониях, кинулась навстречу сестре.

– Аяко! Наконец-то мы одни и можем поговорить! – воскликнула она.

Сестры взялись за руки.

– Два минувших года выдались для меня очень тяжелыми… – призналась Мурасаки. – Сначала смерть матушки, затем эти нескончаемые визиты здешних красавиц – это просто невыносимо! Поверь мне!

– Верю… – мягко ответила Аяко. – Но твой отец еще молод, он вправе взять наложницу.

– Я знаю, однако, хвала богам, я этого не увижу. Сначала я отправлюсь ко двору госпожи Сэнси, а затем уж отец – в Авадзи. Там пусть делает что хочет…

Аяко улыбнулась и спросила:

– Почему ты не писала мне? Почему не поделилась своими переживаниями?

Мурасаки потупилась:

– Я пыталась тебе писать несколько раз… но… мы ведь даже не смогли присутствовать на твоем совершеннолетии! Смерть матушки совпала с твоим празднеством… Мне бывает так тяжело и одиноко. – Она взглянула сестре прямо в глаза. – Все изменилось! Понимаешь? Все изменилось!

– Да, Мурасаки. Мы повзрослели… Теперь у нас свой путь, мы покинем отчий дом.

– Аяко! – Мурасаки порывисто обняла сестру и крепко прижалась к ней, будто ища защиты. – Я боюсь! Я не хочу покидать имение! Я страшусь неизвестности…

– Не бойся. Ты должна быть мужественной. Тем более что моя матушка уже написала письмо госпоже Сэнси и, вероятнее всего, мы отправимся в Дзёнэйдэн вместе.

– Правда?! – обрадовалась Мурасаки. – Но я слышала, что ты уже обручена и скоро выйдешь замуж. Расскажи мне про своего избранника! Расскажи!

Аяко снисходительно улыбнулась, стремясь показать, что ее история будет лишь уступкой просьбе, а ведь на самом деле желала похвастаться женихом очень сильно и едва сдерживалась.

– Давай присядем…

Сёстры расположились на деревянной скамейке, стоявшей в глубине павильона, в тени. Аяко сосредоточенно смотрела перед собой. Мурасаки замерла в ожидании и наконец не выдержала:

– Прошу, не тяни. Расскажи мне…

– Да-да… – произнесла Аяко, словно выйдя из забытья. – Конечно, я расскажу тебе о своем женихе… Он…

Мурасаки напряглась и невольно подалась вперед, возможно, желая услышать, что избранник сестры – один из принцев. Но…

– Его зовут Татибана Митисада, – произнесла Аяко. – Между нашими кланами давно заключаются браки. Вот и мой жених из Татибана…

– Я слышу печаль в твоем голосе, – произнесла Мурасаки. – Ты, так же как и я, не хочешь покидать отчий дом?

Аяко печально улыбнулась.

– Возможно… Но моя судьба уже предрешена… Я выйду замуж, некоторое время поживу в доме матушки в Хэйане, а Митисада будет навещать меня. Затем я отправлюсь ко двору госпожи Сэнси. Там мне милостью матери-императрицы выделят крошечные покои, как замужней женщине, дабы я смогла встречаться с мужем. Митисада же получит должность в Департаменте церемоний, и, скорее всего, меня будут называть Аяко Сикибу.

– Аяко Сикибу… – вторила ей Мурасаки. – Вероятно, я тоже в соответствии с придворным рангом мужа стану Сикибу… Отец говорил, что мой жених Кейко также получит должность в Департаменте церемоний…

Аяко улыбнулась.

– Это же прекрасно! Наши мужья могут подружиться. И мы вместе будем проводить время.

– Да, только вот я подозреваю, что свободного времени у нас останется мало, – резонно заметила Мурасаки. – Исполнение наших обязанностей при матери-императрице будет занимать весь день. Начинать станем в час Тигра и заканчивать в час Быка^[9].

– Пожалуй, ты права, – согласилась Аяко. – Но все равно мы сможем улучить минутку, чтобы поболтать. К тому же матушка обещала написать письмо своей родственнице, Акадзомэ Эмон. Госпожа Акадзомэ давно служит при дворе. Насколько я знаю, сначала она была в числе придворных дам при супруге Первого министра, а сейчас состоит при самой матери-императрице Сэнси. Позже вышла замуж за брата моего отца, но не покинула Дзёнэйдэн. Госпожа Акадзомэ непременно все устроит для нас наилучшим образом, чтобы нам даже на первых порах было не очень трудно. Я однажды слышала, как матушка разговаривала с отцом, и они говорили, что Акадзомэ вот уже много лет любовница самого Фудзивара Канаиэ. Поверь мне, она очень влиятельная особа.

Мурасаки вздохнула. В ее голове с трудом укладывалось все то, о чем говорила сестра. Мурасаки была так далека от светской жизни и вовсе не хотела вникать: кто с кем тайно делит ложе.

– А теперь идем, – скомандовала Аяко и резко поднялась со скамейки. – У нас слишком много дел перед празднеством.

Мурасаки нехотя повиновалась.