Предисловие к первому изданию

Лишь очень немногие вполне сознают могучее влияние, оказываемое половой жизнью на чувства, мышление и поступки как каждого отдельного человека, так и всего общества. В стихотворении «Мудрецы» Шиллер говорит об этом факте следующим образом:

 
Покуда мира строй и вид
Нам философия хранит, —
Землею правит всею
Любовь и голод с нею.
 

[Перев. Ф. Миллера]

Достойно внимания то обстоятельство, что роль половой жизни встретила лишь крайне ничтожную оценку даже со стороны философов.

Шопенгауэр («Мир как воля и представление») прямо удивляется тому, что любовь до настоящего времени служила материалом только для поэзии, а не для философии, если не считать скудных исследований, находимых нами у Платона, Руссо и Канта.

То, что Шопенгауэр, а вслед за ним творец философии бессознательного Э. фон Гартман высказывают о половых отношениях, до такой степени ошибочно и страдает обилием общих мест, что если исключить работы Мишле («Любовь») и Мантегаццы («Физиология удовольствия»), представляющие скорее остроумную беседу, чем научное исследование, то придется признать, что как эмпирическая психология, так и метафизика половой стороны человеческой жизни являются пока еще почти совершенно нетронутой научной почвой.

Можно было бы полагать, что поэты – лучшие психологи, чем профессиональные психологи и философы, но вся суть в том, что они люди чувства, а не логики и по меньшей мере односторонни в исследовании интересующей нас области. Свет и тепло любви, вдохновляющей их, заслоняют им теневые ее стороны. Какой бы неистощимый материал ни дала историку «психология любви», этой поэзии всех времен и народов великая загадка может найти свое разрешение только при содействии естествознания, и в частности медицины, черпающей психологический материал непосредственно из всестороннего изучения анатомо-физиологических данных.

Быть может, медицине удастся при этом найти посредствующую точку зрения для философского познавания, одинаково далекую как от безотрадного мировоззрения философов-пессимистов вроде Шопенгауэра и Гартмана^[1], так и от жизнерадостного наивного оптимизма поэтов.

Автор отнюдь не имеет в виду положить краеугольный камень в создание психологии половой жизни, хотя не подлежит сомнению, что психопатология явилась бы одним из важнейших источников для знакомства с психологией.

Задача настоящего исследования – познакомить с психопатологическими явлениями половой жизни и попытаться свести их к закономерным условиям. Задача эта нелегка, и несмотря на многолетний опыт, вынесенный мною из моей деятельности в качестве психиатра и судебного врача, я прекрасно сознаю, насколько труд мой далек от желательного совершенства.

Важное значение затронутого мною предмета для общественного блага и, в частности, для судебной практики требует, чтобы исследование его было обставлено вполне научно. Только тот, кому в качестве судебного врача приходилось давать свое заключение о ближних своих, жизнь, свобода и честь которых зависели от этого заключения, и горьким опытом прийти к безуспешному выводу о несовершенстве наших знаний в области патологии половой жизни, только тот может по достоинству оценить важность и значение попытки дать здесь общие руководящие принципы.

Во всяком случае в области половых преступлений еще до настоящего времени господствуют самые превратные воззрения и самые нелепые заблуждения, отражающиеся, конечно, и на законодательстве, и на общественном мнении.

Тот, кто избирает предметом научного исследования психопатологию половой жизни, становится лицом к лицу с темной стороной человеческой жизни, с бедствием, в тени которого человек, «образ и подобие Божие» поэта, превращается в гнусное, чудовищное существо, отвращающее от себя и эстетика, и моралиста.

На долю медицины, и в частности психиатрии, выпала печальная привилегия постоянного созерцания оборотной стороны человеческой жизни, ее слабостей и пороков.

Быть может, она найдет себе утешение в своем тяжелом призвании, а моралисту и эстетику доставит удовлетворение свести к патологическим условиям многое из того, что оскорбляет наше этическое и эстетическое чувство. Этим она возьмет на себя защиту и чести человечества перед судом морали, и чести единичных жертв рока перед их судьями и согражданами. Права и обязанности врачебной науки по отношению к таким исследованиям являются логическим выражением той высокой цели, которая должна отмечать всякое изыскание, – стремления к истине.

Автор в этом отношении вполне придерживается взгляда, сформулированного Тардье («О преступлениях против нравственности»): «Никакая физическая или моральная ущербность, никакое несчастье, даже если оно свидетельствует о порочности, не должно отпугивать того, кто посвятил себя науке о человеке, и священное служение медицине, обязывающее его видеть все, разрешает ему и ничего не утаивать»^[2].

Нижеследующие страницы предназначены для людей, интересующихся серьезными исследованиями в области естествоведения и юриспруденции. Для того чтобы они не могли служить предметом чтения непризванных, автор счел нужным избрать заглавие, понятное только специалисту, равно как по возможности прибегать к соответствующим терминам. Кроме того, отдельные места, особенно оскорбляющие наш слух, переданы на латинском языке^[3].

Выражаем надежду, что исследование, посвященное одной из важных областей жизни и могущее дать врачам и юристам некоторый ключ к ее уразумению, встретит среди них благосклонный прием и пополнит действительный пробел в литературе, которая, за исключением нескольких статей и рассмотрения отдельных случаев, насчитывает всего две монографии – Моро и Тарновского, посвященные притом лишь некоторым вопросам нашей темы.

Рихард фон Крафт-Эбинг

Предисловие к двенадцатому изданию

Настоящее 12-е издание подверглось тщательному пересмотру и отчасти переделано и дополнено. Благосклонный прием, единодушно оказанный моей книге юристами, доставил автору отрадное сознание того, что она не останется без влияния на законодательство и окажет свое содействие в деле устранения многовековых заблуждений.

Неожиданно большое распространение книги представляет, очевидно, лучшее доказательство того, какая масса несчастных искала и нашла в ней разъяснение и утешение в загадочных явлениях своей половой жизни. Справедливость подобного предположения удостоверяется большим количеством писем, полученных автором из всех стран от таких пасынков природы. Чтение этих писем, принадлежащих в большинстве случаев перу лиц, занимающих высокое положение и по степени развития, и в социальном отношении, лиц, очень часто наделенных самыми тонкими чувствами, наполняет душу глубочайшим состраданием. Они раскрывают такие душевные муки, перед которыми бледнеют все страдания, приуготовляемые нам таинственным роком!..

Пусть же моя книга и дальше приносит этим несчастным утешение и нравственную реабилитацию!

Позволяю себе выразить надежду, что и предлагаемое издание встретит тот же дружеский прием, какой выпал на долю предыдущих, и высказать пожелание, чтобы книга моя сослужила полезную службу науке, праву и гуманности!

Автор

Грац, декабрь 1902

Предисловие к тринадцатому изданию

Приступая к выпуску 13-го издания настоящего сочинения, я занялся изучением литературного наследия моего незабвенного учителя и нашел там богатейший фактический материал, которым сам Крафт-Эбинг предполагал воспользоваться для последующих изданий, так как во многих случаях есть собственноручные его пометки с указанием, что эти случаи предназначены для нового издания. Я считаю поэтому своим нравственным долгом привести в исполнение это намерение моего учителя в настоящем издании; так как, несмотря на многочисленные работы по данному вопросу, появившиеся в печати со времени выхода 12-го издания, никаких существенных открытий в области патологии половой жизни не произошло, я решил никаких изменений в общий план данного труда не вносить.

Впервые появляются в печати наблюдения за № 82, 89, 90, 117, 121, 144, 161, 178, 223 и 227.

Приношу сердечную благодарность за советы и помощь моим глубокоуважаемым учителям проф. Вагнеру и Оберштейнеру.

Приват-доцент Альфред Фукс

Вена, 1 июня 1907

I. Психология половой жизни

Продолжение рода человеческого не представляет собой чего-то случайного или обусловленного прихотью человека, но поддерживается природным влечением, половым инстинктом, властно, неудержимо требующим удовлетворения. В удовлетворении этого природного инстинкта человек находит не только чувственное наслаждение и источник физического хорошего самочувствия, но и удовлетворение более высокого чувства – потребности продолжить свое собственное кратковременное существование за пределы времени и пространства в лице новых существ путем наследственной передачи им своих духовных и физических свойств. В грубо чувственной любви, в стремлении к удовлетворению природного инстинкта человек стоит на одной ступени с животным, но ему дано подняться на высоту, на которой он уже перестает быть безвольным рабом инстинкта, и в нем пробуждаются более благородные ощущения и стремления, которые при всем своем чувственном происхождении раскрывают пред ним целый мир прекрасного, возвышенного и нравственного.

На этой ступени человек становится властелином природного инстинкта и черпает из неиссякаемого источника материал и стимулы для высших наслаждений, для благородного труда и для достижения идеальных целей. Майдслей (Deutsche Klinik, 1873, 2, 3) справедливо называет половое ощущение основой развития социальных чувств. «Если бы человек был лишен инстинкта размножения и всех духовных благ, отсюда вытекающих, то из его жизни исчезла бы вся поэзия и, быть может, также все нравственное развитие».

Во всяком случае, половая жизнь представляет могущественнейший фактор индивидуального и общественного бытия, главнейший импульс для работы, приобретения собственности, основания домашнего очага, пробуждения альтруистических чувств прежде всего по отношению к лицу другого пола, к детям, к своей семье, а затем и по отношению ко всей человеческой семье.

Таким образом, начало всякой этики, а, вероятно, также значительной доли эстетики и религии берет свое основание в половом чувстве. Но если половая жизнь способна служить источником величайших добродетелей, до самопожертвования включительно, то, с другой стороны, в ее чувственной силе кроется та опасность, что она может перейти во всепоглощающую страсть, быть источником величайших пороков.

Необузданная страсть подобна вулкану, все разрушающему, все уничтожающему, подобна пропасти, поглощающей все – честь, состояние, здоровье.

С точки зрения чисто психологической весьма интересно проследить фазы развития, через которые прошла половая жизнь в течение культурного развития человечества, прежде чем она получила свой современный характер, достигла современного нравственного уровня^[4]. На первобытной ступени развития культуры человек удовлетворяет свои половые потребности так же, как животное. Половой акт совершается открыто, и мужчины и женщины не стыдятся ходить нагишом. На этой ступени развития находятся еще и в настоящее время некоторые дикие народы, например, австралийцы, полинезийцы, малайцы Филиппинских островов (ср. Плосс). Женщина представляет общее достояние мужчин, временную добычу более могущественного, более сильного. Этот последний стремится к обладанию наиболее красивыми представительницами другого пола и тем самым инстинктивно выполняет своего рода половой подбор.

Женщина представляет движимость, товар, предмет купли, мены, дара, орудие чувственных наслаждений, труда. В последнее, однако, время Йозеф Мюллер привел веские данные в пользу того мнения, что среди первобытных людей в самом начале существовала моногамия и что грубые пороки половой жизни следует рассматривать скорее как явления вырождения более позднего времени, чем как явления первобытной среды. Началом облагораживающего характера половой любви является зарождение чувства стыдливости по отношению как к проявлению и удовлетворению полового влечения в присутствии посторонних, так и к взаимному общению обоих полов. Отсюда возникает стремление к прикрытию половых органов («и узнали они, что наги») и к совершению полового акта наедине.

Развитию этой ступени культуры благоприятствуют суровость климата и вызванная последней потребность в прикрытии всего тела. Этим объясняется отчасти то обстоятельство, что у северных народов, согласно данным антропологии, чувство стыдливости обнаруживается ранее, чем у южных^[5].

Дальнейшим моментом культурной эволюции половой жизни является перемена господствующего до того времени воззрения на женщину как на движимость. Она становится личностью и, хотя она еще долго продолжает стоять на социальной лестнице значительно ниже мужчины, тем не менее постепенно пробивает себе путь взгляд, разрешающий ей распоряжаться собственной личностью и своей любовью.

И вот женщина становится объектом поисков мужчины. К грубо чувственному ощущению половой потребности примешиваются зачатки этических ощущений. Половая похоть проникается духовным элементом. Общность женщин исчезает. Взаимное влечение отдельных индивидов различного пола определяется уже духовными и физическими их качествами. На этой ступени развития женщина проникается сознанием, что ее прелести принадлежат только избраннику ее сердца, и она старается скрыть их от глаз посторонних. Отсюда наряду с чувством стыдливости берет свое начало целомудрие и половая верность, сохраняемые все время, пока длится любовная связь.

Этого социального положения женщина достигает раньше там, где с превращением прежнего кочевника в оседлого жителя у последнего возникает родина, домашний очаг, а стало быть, и рождается потребность иметь подругу жизни в лице жены и хозяйки дома.

Из восточных народов этой ступени очень рано достигли древние египтяне, евреи и греки, из западных – германцы. У этих народов высоко ценятся девственность, целомудрие, стыдливость и половая верность, в противоположность другим народам, которые предоставляют своих женщин гостю для половых наслаждений.

То, что рассматриваемая ступень облагораживания половой жизни довольно высока и появляется значительно позже некоторых других форм культурного развития, в частности эстетической, доказывается примером японцев, у которых еще сравнительно недавно всякая незамужняя женщина могла беспрепятственно заниматься проституцией без малейшего ущерба для своего будущего положения жены и матери.

Христианство дало могучий толчок к облагорожению половых отношений, подняв женщину на одинаковую социальную высоту с мужчиной и превратив любовную связь между ними в религиозно-нравственный обряд^[6]. Этим устанавливалось то положение, что на высшей ступени цивилизации любовь человеческая может быть только моногамной и должна иметь в основе длительный союз. Природа может требовать только размножения рода, но общественная единица, будь то семья или государство, должна иметь гарантию, что потомство будет преуспевать физически, нравственно и интеллектуально. Именно равноправие полов, установление моногамии и укрепление последней правовыми, религиозными и этическими узами дали христианским народам преимущество и духовное и материальное над народами с полигамией вообще и над исламом, в частности.

Мухаммед, правда, стремился поднять положение восточной женщины, бывшей только рабыней и орудием грубой чувственности, и поставить ее на более высокую ступень в социальном и семейном отношении, но все же в мусульманском мире женщина продолжает стоять неизмеримо ниже мужчины, которому одному предоставлено право расторжения брачного союза, расторжения, к тому же крайне легко выполнимого.

Ислам совершенно отстранил женщину от всякого участия в общественной жизни и тем самым затормозил ее интеллектуальное и нравственное развитие. Из-за этого мусульманская женщина, в сущности, осталась только средством удовлетворения половой похоти и сохранения расы, тогда как добродетели и способности христианки, являющейся хозяйкой дома, воспитательницей детей и равноправной подругой мужчины, могли расцвести пышным цветом.

Таким образом, ислам с полигамией и гаремной жизнью является резким контрастом моногамии, отличающей семейную жизнь в христианском мире.

Тот же контраст обнаруживается и при сравнении религиозных воззрений мусульман и христиан на загробную жизнь. Верующему христианину последняя представляется в виде рая, очищенного от всей земной чувственности и обещающего чисто духовные наслаждения; воображение мусульманина рисует ему загробную жизнь в образе сладострастной гаремной жизни с восхитительными гуриями.

При всех средствах обуздания чувственного влечения, предоставляемых в распоряжение культурного человека религией, законами, воспитанием и нравственностью, над ним всегда висит как дамоклов меч опасность падения с лучезарной высоты чистой и целомудренной любви в бездну низменных позывов плоти.

Для того чтобы утвердиться на этой высоте, требуется непрерывная борьба между природным инстинктом и порядочностью, между чувственностью и нравственностью. Только людям с сильной волей удается совершенно освободиться из-под власти порабощающей их чувственности и любить той чистой любовью, которая служит источником благороднейших радостей человеческого бытия.

Можно спорить о том, сделалось ли человечество в течение последних столетий более нравственным, но не подлежит сомнению, что оно стало стыдливее, и это облечение чувственных животных потребностей покровом тайны, обязанное успехам цивилизации, есть во всяком случае уступка, сделанная добродетели пороком.