– Рад сказать, что его состояние заметно улучшилось, – ответил я. – Но мы должны быть настойчивы. Опасность еще не миновала.

Я посмотрел на кофе: выглядит черным, крепким и очень приятно пахнет, – и, налив полчашки, подошел к кровати.

– А теперь, мистер Грейвз, – громко сказал я, – мы хотим, чтобы вы это выпили.

Вялые веки на мгновение поднялись, но никакой другой реакции не было. Я осторожно раскрыл несопротивляющийся рот и стал ложкой вливать кофе; пациент сразу глотал, я снова давал ложку, и так с небольшими перерывами продолжалось, пока чашка не опустела. Эффект нового средства вскоре стал заметен. Пациент бормотал что-то непонятное в ответ на вопросы, которые я кричал ему на ухо, и один или два раза открывал глаза и сонно смотрел на мое лицо. Я посадил его и заставил выпить немного кофе из чашки; я продолжал постоянно задавать вопросы, шума получалось много, но толку мало.

Все это время мистер Вайсс и его экономка оставались заинтересованными наблюдателями, и мистер Вайсс, вопреки своему обыкновению, подошел близко к кровати, чтобы лучше видеть.

– Это удивительно, – сказал он наконец, – но выглядит так, словно вы были правы. Ему действительно гораздо лучше. Но скажите, произвели бы ваши действия такой же результат, если бы это оказалась сонная болезнь?

– Нет, – ответил я. – Определенно нет.

– Кажется, это решает вопрос. Но дело очень загадочное. Вы можете представить себе способ, каким он скрывает наркотик?

Я распрямился и посмотрел мистеру Вайссу прямо в лицо. У меня впервые появилась возможность рассмотреть его при свете, и я ею воспользовался. Любопытный факт, который, кстати, могли наблюдать многие: иногда визуальное восприятие предмета не сразу приводит к осознанию его, только через определенный промежуток. Предмет можно увидеть, и это впечатление как будто забывается, уходит в подсознание, но впоследствии может быть восстановлено в памяти с такой полнотой, что его детали можно изучать, словно вы все еще видите предмет.

Что-то в этом роде, должно быть, произошло со мной. Я был занят состоянием пациента, и профессиональная привычка к быстрым и внимательным наблюдениям заставила меня бросить пытливый взгляд на человека передо мной. Это был всего лишь беглый взгляд, потому что мистер Вайсс, возможно, смущенный моим взглядом, сразу отступил в тень, и мое внимание главным образом привлекли бледность его лица и краснота носа, а также своеобразные жесткие, щетинистые брови. Но имелся и другой факт, и очень любопытный, который я подсознательно отметил и тут же забыл, но потом, думая о событиях той ночи, вспомнил. Факт был такой.

Мистер Вайсс стоял, слегка повернув голову, и я смог через стекло его очков посмотреть на стену за ним. На стене висела репродукция в раме, и край этой рамы, видимый через стекло очков, выглядел совершенно не изменившимся, без искажений, без увеличения или уменьшения, словно я смотрел через обычное оконное стекло, а вот пламя свечи в отражении в стеклах очков оказалось перевернуто, доказывая, что линза вогнутая. Такой странный феномен был виден только одно или два мгновения, и, когда я перестал это видеть, та картина ушла и из моего сознания.

– Нет, – сказал я, – отвечая на последний вопрос, – не нахожу никакой возможности спрятать запас морфия. Судя по симптомам, он принял большую дозу, а если он привык принимать такие дозы, запас должен быть большой. У меня нет никаких предположений.

– Вы считаете, что сейчас опасность миновала?

– Вовсе нет. Думаю, мы его вытащим, если будем настойчивы, но ему нельзя позволить возвращаться в состояние комы. Нужно заставлять его двигаться, пока не пройдет действие наркотика. Если наденете на него халат, мы какое-то время будем водить его по комнате.

– Но разумно ли это? – с тревогой спросил мистер Вайсс.

– Это совершенно безопасно, – ответил я. – Я буду внимательно следить за его пульсом. Если он не будет двигаться, есть опасность возвращения в прежнее состояние.

С явным нежеланием и с неодобрительным выражением мистер Вайсс достал халат, и мы одели в него пациента. А потом стащили, вялого, но не сопротивляющегося, с кровати и поставили на ноги. Он открыл глаза и, как сова, посмотрел сначала на одного из нас, потом на другого и протестующе произнес несколько непонятных слов; тем не менее мы сунули его ноги в тапочки и заставили идти. Вначале он не мог стоять, и мы поддерживали его с обеих сторон, заставляя идти вперед; но потом его ноги стали делать шаги, и после одного-двух поворотов по комнате он смог не только частично держаться стоя, но и проявлял явные признаки возвращения сознания, что выразилось в более энергичных протестах.

В этот момент мистер Вайсс удивил меня, передав руку, которую поддерживал, экономке.

– Если вы меня извините, доктор, – сказал он, – я пойду и займусь очень важным делом, которое не успел закончить. Миссис Шаллибаум окажет вам любую необходимую помощь и вызовет карету, когда вы решите, что можете безопасно оставить пациента. Если мы не увидимся, скажу вам «доброй ночи». Надеюсь, вы не подумаете, что я слишком бесцеремонен.

Он пожал мне руку и вышел, оставив меня в недоумении: какое дело может быть важнее состояния его друга, чья жизнь даже сейчас висит на ниточке? Но, конечно, это не мое дело. Я обойдусь без него, и реанимация этого полуживого человека занимает все мое внимание.

Печальное продвижение взад и вперед по комнате продолжилось, пациент продолжал невнятно протестовать. На ходу и особенно на поворотах я смотрел на лицо экономки. Почти все время я видел его в профиль. Она как будто избегала смотреть мне в глаза, хотя делала так один или два раза и каждый раз смотрела прямо, не щурясь. Тем не менее у меня создалось впечатление, что, когда отворачивает лицо, она щурится. Поворачивающийся глаз – левый, поскольку она держала пациента за правую руку, – все время обращен ко мне, но мне представлялось, что она непрерывно смотрит вперед, хотя, конечно, ее правый глаз я не видел. Мне уже тогда все это показалось очень странным, но я был слишком занят пациентом, чтобы думать об этом.

Тем временем пациент продолжал постепенно оживать. И чем больше оживал, тем энергичнее возражал против утомительной прогулки. Он явно был вежливым человеком: хоть чувства его оказались затуманены, свои протесты он выражал в вежливой, даже изящной форме, что совершенно не соответствовало характеристике, которую дал ему мистер Вайсс.

– Благдрю вас, – хрипло говорил он. – Вы оч добры. Но я лучше лягу.

Он печально посмотрел на кровать, но я развернул его и снова повел по комнате. Он не сопротивлялся, но, когда мы снова подошли к кровати, опять заговорил:

– Дост… чно, спсибо. Теперь назд в кровать. Оч благдрен за вашу добрту… – тут я снова его развернул, – нет, правда, я уст… л. Будьте так дбры, я хчу лечь.

– Вы должны походить еще немного, мистер Грейвз, – сказал я. – Будет очень плохо, если вы ляжете и снова уснете.

Он посмотрел на меня с любопытным, тупым удивлением и, словно в недоумении, задумался. Потом снова посмотрел на меня и промямлил:

– Думаю, сэр, вы ошибтесь… принимаете меня… ошиб…

Здесь резко вмешалась миссис Шаллибаум:

– Доктор считает, что вам лучше ходить. Вы слишком много спите. Он не хочет, чтобы вы спали.

– Не хчу спать, хчу лечь, – пробормотал пациент.

– Вам еще нельзя ложиться. Нужно еще несколько минут ходить. И лучше не разговаривайте. Только ходите.

– В разговорах нет вреда, – заметил я. – Это даже хорошо для него… Поможет не дать ему уснуть.

– Я думаю, это его утомит, – сказала миссис Шаллибаум, – и мне тревожно слышать, как он просит разрешить ему лечь, когда мы не можем это ему позволить.

Она говорила резко и громко, чтобы пациент ее услышал. Очевидно, он понял очень прозрачный намек в ее последнем предложении, потому что продолжал устало и неуверенно ходить по комнате, хотя время от времени смотрел на меня так, словно я его чем-то удивил. Наконец непреодолимое желание отдохнуть одолело его вежливость, и он вернулся к своим атакам.

– Я достчно ходил. Оч устал. Правда. Будьте так добр… дайте полжать неск… минут.

– Думаете, ему можно разрешить полежать несколько минут? – спросила миссис Шаллибаум.

Я проверил его пульс и решил, что он действительно устал; не следует переусердствовать в упражнениях, пока он слаб. Соответственно я согласился на его возвращение в постель, повернул его в этом направлении, и он радостно пошел к своему месту отдыха, как усталая лошадь идет в конюшню.

Как только он лег и был укрыт, я дал ему полную чашку кофе, которую он выпил с жадностью, как будто очень хотел пить. Я сел рядом с постелью и, стараясь не дать ему уснуть, снова засыпал вопросами.

– У вас болит голова, мистер Грейвз? – спросил я.

– Доктор спрашивает, болит ли у вас голова, – сказала миссис Шаллибаум так громко, что пациент заметно вздрогнул.

– Я его слышу, моя дрогая двочка, – ответил он с легкой улыбкой. – Я не глухой. Да. Голова очень болит. Но мне кажется, этот джентльмен ошибается…

– Он говорит, что вы не должны спать. Не должны спать и закрывать глаза.

– Хорошо, Пол… н. Держать откртыми.

И с этими словами он с очень мирным видом закрыл глаза. Я схватил его за руку и мягко потряс, он открыл глаза и сонно посмотрел на меня. Экономка погладила его по голове, продолжая держать лицо полуотвернутым от меня, что она делала постоянно, чтобы скрыть свой косящий глаз, как я подумал, и сказала:

– Мы должны вас задерживать, доктор? Уже очень поздно, а вам предстоит долгая дорога домой.

Я с сомнением взглянул на пациента. Не хотелось его оставлять, потому что я не доверял этим людям. Но завтра мне предстояла работа и еще, возможно, один или два ночных вызова, а выносливость практикующего врача имеет свои пределы.

– Кажется, я слышала несколько минут назад карету, – добавила миссис Шаллибаум.

Я неуверенно встал и посмотрел на свои часы. Половина двенадцатого.

– Вы понимаете, – тихо сказал я, – что опасность еще не миновала? Если его сейчас оставить, он снова уснет и, возможно, никогда не проснется. Вы ясно понимаете это?

– Да, очень ясно. Обещаю, что ему не позволят снова уснуть.

Говоря это, она посмотрела мне в лицо, и я заметил, что глаза у нее совершенно нормальные, без всякого следа косоглазия.

– Хорошо, – произнес я. – Договорившись об этом, я могу уйти и надеюсь, что к моему следующему визиту наш друг будет здоров.

Я повернулся к пациенту, который уже задремал, и сердечно пожал ему руку.

– До свидания, мистер Грейвз, – сказал я. – Жаль, что приходится мешать вашему отдыху, но вы не должны засыпать. Вам будет хуже, если вы уснете.

– Хрошо, – сонно ответил он. – Извните за все беспкойства. Но думаю, вы ошибаетесь…

– Он говорит, что очень важно, чтобы вы не уснули и чтобы я не давала вам уснуть. Вы поняли?

– Да, пнял. Но почему этот джентльмен…

– Вам вредно задавать много вопросов, – игриво сказала миссис Шаллибаум, – поговорим с вами завтра. Доброй ночи, доктор. Я посвечу вам на лестнице, но вниз с вами не спущусь, иначе пациент снова уснет.

Отчетливое предложение уходить. Я вышел, больной сонно и удивленно смотрел мне вслед. Экономка держала свечу над перилами, пока я спускался; в открытой двери я увидел свет фонарей кареты. Кучер стоял у головы лошади, слегка освещенный тусклыми лампами, и, когда я сел в карету, он с шотландским акцентом заметил, что у меня трудная ночь. Ответа он не ждал, да он и не нужен; захлопнул дверцу и запер ее.

Я зажег свою маленькую лампу и подвесил ее на обивке кареты. Даже достал из кармана дощечку и записную книжку. Но казалось ненужным снова делать записи, и, по правде говоря, мне не хотелось это делать: я устал и к тому же хотел обдумать события вечера, пока они свежи в памяти. Соответственно я отложил записную книжку, закурил трубку и уселся поудобнее, чтобы обдумать все произошедшее во время моего второго посещения этого таинственного дома.

Спокойно размышляя, я видел, что данный визит вызывает много вопросов, на которые нужно найти ответы. Например, состояние пациента. Всякие сомнения в симптомах исчезли после применения противоядия. Мистер Грейвз несомненно находился под действием морфия, и единственный вызывающий сомнения вопрос: как он оказался в таком состоянии. Невероятно, чтобы он сам принял дозу. Ни один наркоман не примет такую убийственную дозу. Почти несомненно, что наркотик дал кто-то другой, и, как показал сам мистер Вайсс, никто, кроме него самого и экономки, не мог это сделать. И на такой вывод указывали все необычные обстоятельства.

Каковы эти обстоятельства? Как я сказал, они многочисленные, хотя кое-какие из них кажутся тривиальными. Начнем с того, что привычка мистера Вайсса появляться после моего приезда и исчезать до моего ухода кажется очень странной. Еще более странно его исчезновение в тот вечер под предлогом, который тоже кажется надуманным. Это исчезновение совпадало с возвращением к больному дара речи. Боялся ли мистер Вайсс, что больной в полубессознательном состоянии может сказать что-то компрометирующее его? Было очень похоже на то. И однако, он ушел, но оставил меня с пациентом и экономкой.

Но теперь, думая об этом, я вспомнил, как встревоженная миссис Шаллибаум пыталась помешать пациенту говорить. Она несколько раз прерывала его и один или два раза делала это, когда он как будто пытался о чем-то спросить меня. Что он хотел мне сказать?

Мне показалось странным, что в доме нет кофе, но чай в изобилии. Немцы мало пьют чай, они предпочитают кофе. Но, может, в этом ничего нет. Необычна также невидимость кучера. Почему он не мог пойти за кофе, когда миссис Шаллибаум заняла место мистера Вайсса у постели больного?

Были и другие вопросы. Я вспомнил, что пациент назвал миссис Шаллибауи «Пол… н». Очевидно, это какое-то христианское имя, но почему мистер Грейвз назвал ее по имени, тогда как мистер Вайсс всегда называл ее официально «миссис Шаллибаум»? И сама эта женщина, что означает загадочное исчезновение ее прищуривания? Физически это не представляет загадки. Очевидно, у женщины косоглазие, но очень сильными мышечными усилиями она может вернуть глаза в нормальное параллельное положение. Я заметил это смещение, когда она слишком долго пыталась сохранить нормальное положение и контроль над мышцами ослаб. Но зачем она это делала? Только ли из женского тщеславия, чувствительности к искажениям своей внешности? Может быть, так, но может быть и какой-то другой мотив. Трудно сказать.

Думая об этом, я неожиданно вспомнил о необычных очках мистера Вайсса. И тут передо мной встала поистине трудная задача. Я точно видел через эти очки, как через обычное оконное стекло, и в них точно было перевернутое отражение пламени свечи, как от поверхности вогнутой линзы. Но линза не может быть одновременно вогнутой и плоской, а у этих линз свойства и вогнутых, и плоских. И есть еще одно затруднение. Если я мог видеть объекты не измененными, точно так же их мог видеть и мистер Вайсс. Но функция очков – как раз искажать объект путем увеличения или уменьшения. Если они этого не делают, они бесполезны. Я ничего не мог понять. Поразмышляв довольно долго, я вынужден был сдаться, тем более что конструкция очков мистера Вайсса как будто не имела отношения к данному случаю.

Приехав домой, я с тревогой посмотрел книгу записи и с облегчением увидел, что сегодня больше никаких вызовов нет. Приготовив микстуру для мистера Грейвза и отдав ее кучеру, я разрыхлил угли в камине в операционной и сел курить свою последнюю трубку, снова вспоминая исключительный и подозрительный случай, с которым оказался связан. Но усталость положила конец моим размышлениям, и, придя к выводу, что обстоятельства требуют дальнейшей консультации у Торндайка, я уменьшил газ до микроскопической голубой искры и лег спать.