Глава 10. Медвежья душа

Мария Петровна вместе с Василием Фёдоровичем отправилась в деревню. Она располагалась недалеко от барского дома, так что добрались они за четверть часа. Крестьянские избы выглядели точно так же, как и много лет назад, когда Марию Петровну ещё ребёнком водили в деревню. Из стройных рядов, спускавшихся к Волге, выделялся лишь один домик: до того ветхий и покошенный, что, казалось, его мог сдуть малейший порыв ветра. В нём-то и жила старушка.

Мари осторожно наступила на полусгнивший порог, и он заунывно заскрипел. Василий Фёдорович открыл дверь, и изнутри пахнуло духотой, прелостью и особым запахом старости, который невозможно описать. Вдоль закопчённых стен висели иссохшие травы, в тёмном углу шипела кошка, кто-то тихо стонал. Смерть уже стояла под мутными окнами.

Старушка, лёжа на узкой лавке и щурясь, прохрипела:

– Мишка, эт ты?

– Пожаловала дочь твоего барина, – ответил Василий Фёдорович и этим перепугал старушку: та замешкалась, попыталась встать и едва не упала с лавки.

– Не надо, – вмешалась Мария Петровна, подходя ближе. – Не вставайте.

– Батюшки, и впрямь барышня! – воскликнула полуслепая старуха, вытягивая вперёд руки и ощупывая воздух. – Я вас по голосу узнала-с. Здоровьичка вам, барышня.

– Мы хотим послушать одну из твоих историй, – перебил её Василий Фёдорович, брезгливо оглядываясь и подавая Марии Петровне стул.

– Какую же? Их мно-ого у меня, – сказала она, кашляя.

– Да любую. Хоть ту, что про медведя-оборотня.

Мари осторожно опустилась на ветхий стул напротив старушки. Он скрипнул, но не разрушился. Василий Фёдорович сел в углу.

– Грустная это сказка, – вздохнула старушка и села кряхтя. – Ну, слушайте-с, раз угодно.

Когда-то жил один человек. Был он таким бедным, что не мог кормить даже себя, потому ни жены, ни детей у него не было. Задолжал он соседям, и те стали то угрожать ему, то советы разные давать – у кого какой характер, видишь ли.

Сказали ему как-то нарубить побольше дров да и продать их в городе. Мужик-то начал было, но бросил: таскать брёвна ой как не хотелось: всё спина болела. Он бы и жил себе как раньше, но сосед его – Егорка – подкараулил мужика и втолковал ему по голове-то, что долг надо бы вернуть. Тогда придумал мужик – Петрушкой его звать – на зверей охотиться. Вот тока зайцы быстро бегали, птицы быстро летали, а мужик был совсем не быстрый. Стал он ловушки делать. Где верёвку привяжет, где в кустах подкараулит, помаленьку научился зверей ловить. Половину сам съедал, а половину за долги давал. «Что же это такое? – говорил он после охоты. – Денег нету, семьи нету, а теперь и сил нету!» Говаривал он так, злился, да не менял ничего: ленивый был, Петрушка-то.

Один раз наткнулся он на зверька мёртвого. Был он маненький, худенький, но шёрстка так и блестела на солнце, будто из золота какого. Шкурка была чёрная, мягкая, гладкая, и до того она мужика подивила, что принёс зверька в деревню: другим показать.

Смотрели все. Дети-глазопялки с вопросами лезли, девки мимо пробегали, а сами поглядывали, мужики бороды чесали, а бабы хохотали: «Добытчик! Крысу бы принёс, и то больше».

– Тебя не спросил! – крикнул тогда мужик и поплёлся домой.

Избёнка-то его была совсем плохая, даже пополоше моей: сквозь стены-то ветер выл, полы все сгнили, воняло…

Тут старуха тяжело вздохнула и погладила худую огненно-рыжую кошку, которая теперь сидела у неё на коленях. «Попрошу отца помочь ей. Возможно, поблизости есть пустой дом», – решила Мария Петровна.

– Жилище это от матери с отцом осталось. Те были работящие, и все их любили. А вот мужик наш таким не был. Всё он пытался сделать хитростью да смекалкою. Это бы и ничего, вот только ни хитрости, ни смекалки у него не было. Была лень одна.

Положил он зверька-то на стол и стал думать, глядючи на шёрстку чёрную. Думал он, что бы сделать, но тут в дверь постучали. Да так, что мужик вздрогнул.

– Выходи! – крикнули с той стороны. – Выходи, Петрушка! Худо будет!

Мужик притаился: авось уйдут.

– Избу снесу, коль не вылезешь!

Петрушка нехотя поднялся и дверь открыл. Влетел Егор.

– Мало было?! – сказал он, напирая на мужика. – Не понял ты?

Петрушка попятился и вытянул руки.

– Понял всё, понял я.

– Раз понял, тогда на кой крысу припёр? Мы о чём говорили? – он стукнул кулаком по столу, где зверёк лежал.

– Что я должен всё вернуть.

– А как? – спросил Егор, покраснев весь от гнева.

Мужик сглотнул и промолвил:

– Охотой.

– А добыча где?

Тут Петрушка не выдержал.

– Да разве ж я виноват? Нет зверей в лесу! Нашёл дохлую тушку, принёс сюды, – он показал на стол, где лежал зверёк. – Что же мне делать-то? Не на медведя ж идти!

– Пойдёшь, коль я решу. Завтра же и пойдёшь, и медвежонка принесёшь, – уже спокойнее сказал Егор. – Снимем шкуру и отвезём в город. И с этого твоего, – он махнул на тушку своей ручищей. – Всё понял?

Егор поднял кулак перед самым носом Петрушки. Тот кивнул.

Петрушка всю ночь ворочается. Тока заснёт – видит медведей. Больших, зубастых, когтистых. Они всё на задние лапы встают и ревут, и от рёва их само сердце сжимается у Петрушки, и дрожит он, и просыпается.

Так он мучился до рассвета, а когда солнце встало, пошёл в лес. Слонялся от дерева к дереву, медвежат выискивал и богу молился, чтобы не встретить их. Петрушка-то наш хорошо-о помнил историю одну, где медведь деду-то его ног отгрыз. Оборачивался Петрушка и вздрагивал, рогатину сжимаючи, а рогатина-то досталась ему от того самого деда, что когда-то медведей бивал.

Так, стало быть. Петрушка-то наш устал выискивать да и присел под деревом-то. Задремал он и увидал мать с отцом. Кивают они ему да руки протягивают. Мать ладонь на щеку положила, и была она мокрая да холодная – эт он сам потом сказывал. Петрушка потрогал её, и ладонь ушла. Вместо неё шуба пришла. Мягонькая да пушистенькая. Он укрылся ею и уж в сон провалился, но тут рыкнул кто-то. Петрушка наш вздрогнул, глаза открыл.

Сидит медведь, медвежонок, махонький такой, а всё равно страшно. Ещё и рычать пытается. Петрушка наш от страха вскочил и пусти-ился-я бежать. Бежит, а у самого мороз по спине дерёт.

С того-то дня мужик всяку ночь медведей видел, ни живой ни мёртвый ходил, и такого его Егор мучил, грозился шкуру с него снять.

– Не пойду, хоть прибей! – кричал Петрушка и пужался всё больше: и медведя, и Егора. А разок Егорка так поколотил его, что Петрушка набрался духу и в лес пошёл.

Идёт, жара вокруг, а у него мороз по коже. Ищет он медвежонка, трясётся со страху, меж деревьев бродит, да молится Господу Богу нашему.

Старушка перекрестилась и вздохнула, глядя полуслепыми глазами в сторону иконки. Мария Петровна тоже вздохнула: неприятно ей было слушать, как несчастного сосед обижает, кроме того, Мари никак не могла понять, зачем Василий Фёдорович привёл её сюда. «У меня portrait не окончен, а я здесь сижу. Ещё и спина затекла», – подумала она и взглянула на жениха. Он сидел на ветхом табурете, смотрел в мутное окно и, должно быть, о чём-то размышлял, теребя в пальцах трубку. Старушку он, кажется, совсем не слушал.

– Искал он, искал, да и нашёл на свою беду. Медвежат нашёл. Глядел он на бурый мех, и виделась ему каждая шерстинка копейкою. Получалось так много, что хватило б и на избу, и на жену, и даж на дитё. Петрушка думал, что его б все зауважали за дух его крепкий да за богатство, а Егор извинялся бы ещё.

Размахнулся он, всадил рогатину. Кровь брызнула, крик поднялся: и раненый кричал, и брат его, и мужик кричал. Медвежонок дёрнулся, зубы оскалил и так заревел, что мужика передёрнуло, и глубже он всадил остриё, пока наружу с кишками не вышло. Медвежонок замолк, а братец его бежать пустился.

Поднял Петрушка убитого и поволок домой. Выходя из лесу, услыхал он страшный, дикий рёв и зашагал быстрей. По деревне шёл он со стыдом и страхом, голову опустивши: за убийство детёныша, да ещё и медвежьего, грозила ему божья кара. Потому шёл он то горбясь, то дико озираясь: не идёт ли медведь. Петрушка добрался до своей избы, запрятал медвежонка и уснул на пороге. Разбудил его Егор.

– Дурень ты! – крикнул сосед, и мужик проснулся. – Какого лешего по деревне да с медведем? В мешок бы хоть сунул. Где он? – сосед оглядел захудалую избёнку.

– Там, – Петрушка слабой рукою показал в угол.

Егор взял медвежонка, сунул в мешок и ушёл.

– Сегодня за новым, – бросил он.

Петрушка упал на колени перед иконкой и до-олго молился, пока ноги не онемели. Опосля, качаясь, вышел во двор. Солнце стояло высоко. Лучи его гладили грязного Петрушку, как мать родная. На яранках¹⁰ земляницы бабурки¹¹ сидели да пчёлы. Мужик наш вздохнул, перекрестился и пошёл к соседу.

– Хоть убей, а не пойду! – кричал он, а Егор замахивался, ударял Петрушку, а тот всё повторял и повторял, что никуда не пойдёт. – Я не просто медведя убил, – шептал Петрушка, – я детёныша забрал! А знаешь, что бывает за это?..

– Покалякай тут, дурень! Сказки свои брось! – Егор плюнул на Петрушкины лапти. – Значит так. Сегодня вместе идём. Авось большого уложим.

– Нельзя… – молвил Петрушка, но сосед уж закрыл дверь своей большущей избы.

После обеду пошли они в лес. Петрушка всё молился, почти плакал, а Егорка шикал на него и ругался себе под нос. Тут даже он свиньёй не был, ведь в лесу как? В лесу человек – всё равно что бабурка без крыльев.

– Давай уйдём, – просил Петрушка. – Давай завтра, поутру. Егорушка!

– Заткнись, – ответил ему сосед и не промолвил ни словом больше.

Солнце уж садилось, а они всё бродили да ходили по лесу, все овраги прошли, все холмы оглядели, но медведей не было. Устал даже Егор. И есть хотелось им, и спать.

– Пойдём, а? – всё умолял Петрушка, но тут услыхал он рёв знакомый.

Сердце его изо всех силёнок о грудь застучало, в животе всё сжалось, руки льдом обдало, будто зимой.

– Вон она, – прошептал Егорка, показывая куда-то меж деревьев.

Петрушка сглотнул ком и поглядел. В зелени, под последними лучами солнца стояла медведица с детёнышем. Шерсть их блестела как и прежде, но уж не копейками, а светом, каким-то божьим светом, как Петрушке казалось. Из глаз его вышли скупые мужицкие слёзы: узнал он медвежонка, что спасся. Утёр Петрушка глаза свои и замолился Господу Богу нашему.

– Я слева, ты справа, – всё шептал Егор. Он уж пошёл, а Петрушка к земле прирос. Смотрит на медведей, сердцем и телом содрогается.

– Как люди, ей-богу, люди, – подумал он и двинулся с места.

Егор вонзил рогатину в спину медвежью, а медведица извернулась, рявкнула и кинулась на Егора. Петрушке страшно стало за соседа: хоть и гад, а человек же. Подошёл он к медвежонку, чтоб мать отвлечь. С криком бросился детёныш, смерть братца помня, а медведица на Петрушку зарычала, на задних лапах пошла. Глядит она ему в глаза да так и говорит ими: «Разорву! Страдать станешь за смерть сына моего».