История без обозначенного главного героя такой захватывающей быть не должна. Но строки Афины настолько увлекательны, что я продолжаю погружаться в историю, зачитываюсь, вместо того чтобы переносить ее в ноутбук. Это история любви, замаскированная под военную повесть, и детали здесь настолько потрясающе ярки, настолько конкретны, что трудно поверить, что это не мемуары; что автор просто не записывает слова призраков, вещающих ей на ухо. Теперь понятно, почему на написание ушло так много времени: кропотливость исследования сквозит в каждом абзаце, начиная от описания меховых армейских шапок и заканчивая видом эмалированных кружек, из которых рабочие хлебали разбавленный чай.

Афине дана колдовская способность приковывать ваш взгляд к странице. Мне просто необходимо знать, что происходит с А Гэном, щуплым студентом-переводчиком, и Сяо Ли, нежеланным седьмым сыном. В конце я рыдаю, когда узнаю, что Лю Дон так и не вернулся домой к своей преданно ждущей его невесте.

Но нужна доработка. Это не готовый черновик, это даже не совсем еще черновик, это, скорее, сплав поразительно красивых предложений, широко обозначенных тем. Время от времени случаются вставки вроде [а дальше они пускаются в путь – дописать потом]. Но крошек насыпано достаточно, чтобы я могла двигаться по следу. К чему все идет, я вижу, и это великолепно. Просто восхитительно, умопомрачительно прекрасно.

Настолько, что я не могу не попробовать все это закончить.

Поначалу это просто забава. Упражнение для писателя. Я не столько переписываю рукопись, сколько проверяю, удастся ли мне заполнить пробелы; достаточно ли у меня технических навыков, чтобы оттенять, добавлять штрихи и додумывать, пока картина не сделается полной. Я собиралась поиграть лишь с одной из глав в середине – той, в которой особенно много незавершенных сцен и по которой можно было бы вывести результат только при полном, глубинном знании текста и автора.

Но потом я просто продолжаю. Остановиться я не могу. Говорят, редактировать плохой черновик намного проще, чем сочинять с чистого листа, и это правда – я чувствую себя так уверенно, когда занимаюсь этим. Я исправно нахожу обороты фраз, которые подходят к тексту заметно лучше, чем небрежные описания Афины. Я замечаю, где темп повествования проседает, и решительно вырезаю лишнее. Сквозную линию сюжета я выделяю как четкую, мощную ноту. Я прибираюсь, подравниваю и украшаю; я заставляю текст петь.

Наверное, вы вряд ли поверите, но я ни разу не подумала: «Хочу присвоить этот роман». Я не сидела и не вынашивала коварный план, чтобы нажиться на работе покойной подруги. Нет, серьезно – все это казалось естественным, как будто было моим призванием, чем-то предначертанным свыше. Как только я приступила к работе, мне показалось, что это самая очевидная вещь на свете: мне нужно завершить, а затем довести до идеала книгу Афины.

Ну а потом – кто знает? Может, и опубликовать все это, опять же ради нее.

Работа поглощает меня без остатка. Я пишу каждый день с рассвета до глубокой ночи. Так усердно я не работала еще никогда, ни над одним писательским проектом, даже над собственным дебютом. Слова жгут в груди, как раскаленные угли, переполняя энергией, которую мне необходимо излить сполна, иначе она меня сожжет.

Первый черновик готов через три недели. Затем я устраиваю себе недельный отпуск, на протяжении которого не занимаюсь ничем, кроме длительных прогулок и чтения книг, просто чтобы вернуть свежий взгляд на вещь, ну а затем распечатываю все в копицентре и прохожусь по напечатанному красной ручкой. Страницы я перелистываю бережно и неторопливо, бормоча каждое предложение вслух, чтобы прочувствовать звучание, форму слов. Всю ночь я не сплю, а вставляю изменения в Ворде.

Наутро я составляю письмо своему литературному агенту Бретту Адамсу, с которым не общалась вот уже несколько месяцев, поскольку сбрасывала в корзину все его вежливые, но неотвязные запросы о том, как продвигается моя вторая книга.

«Бретт, привет.

Я знаю, ты ждешь новостей насчет моей второй книги, но у меня тут…»

Секунду помедлив, последнее предложение я удаляю.

Как мне объяснить все это Бретту? Если он в курсе, что Афина писала первый черновик, ему нужно будет связаться с агентом Афины, Джаредом. Придется возиться с ее авторскими правами. Письменных свидетельств желания Афины, чтобы книгу закончила я, не существует (хотя она наверняка предпочла бы именно это: какому автору хочется, чтобы его произведения томились в безвестности?). А без подтверждения ее согласия мой вариант может быть не утвержден вообще никогда.

Но, опять же, никто ведь не знает, что Афина закончила первый черновик. Имеет ли авторство такое же значение, как то, что без меня эта книга, возможно, никогда не увидит свет?

Нельзя допустить, чтобы величайшая работа Афины попала в печать в виде неопрятного черновика. Нельзя. Иначе какая я ей подруга?

«Бретт, привет. Вот рукопись. Немного не в том направлении, которое мы обсуждали, но мне нравится это новое звучание. Что скажешь?

Всего наилучшего,

Джун»

Все, готово; «дыц», и сообщение улетает. Я захлопываю ноутбук и отпихиваю его от себя, задыхаясь от собственной дерзости.

ЖДАТЬ ТРУДНЕЕ ВСЕГО. ПИСЬМО Я ОТПРАВЛЯЮ в понедельник; о планах ознакомиться с рукописью на выходных Бретт сообщает только в четверг. Сложно сказать, говорит он это всерьез или же тянет время, чтобы я его не доставала. К следующему понедельнику я уже не нахожу себе места. Каждая минута кажется вечностью. Гуляя, я уже миллион раз обошла свою многоэтажку, а телефон засунула в микроволновку – специально, чтобы не было соблазна постоянно его проверять.

С Бреттом мы познакомились на питчинге в Твиттере. Несколько дней в году авторы пишут твиты с мини-аннотациями своих книг и ставят хештеги, чтобы агенты могли их просматривать и лайкать те, которые их заинтересуют. Я написала:

«Под сенью платана». Сестры Джейни и Роуз переживают худшее лето в своей жизни. Их отец умирает. Матери никогда нет рядом. Все, что у них есть, – это они сами, а еще таинственная дверь на заднем дворе. Портал в другой мир. #Adult #ComingofAge #Litfic».

Бретт запросил рукопись, и я ее отправила, упомянув, что у меня на руках уже есть готовый издательский контракт; неделю спустя он предложил поболтать по телефону. Мне он показался не слишком серьезным: речь пересыпана словечками вроде «краш», «кринж» и «флексить», а голос звучал кошмарно молодо. Пару лет назад Бретт окончил Гамильтон по направлению «издательское дело», но в агентстве не проработал и нескольких месяцев. Однако агентство было уважаемым, а клиентам он, судя по отзывам, нравился – вот я и согласилась подписать с ним контракт. Ну и предложений получше у меня не было.

Все эти годы он меня в целом устраивал. Всегда ощущалось, что я для него не на первом плане, в частности потому, что денег особо не приношу. Но он, по крайней мере, отвечает на все мои письма в пределах недели и не лжет о моих гонорарах или состоянии авторских прав, в отличие от других агентов, про которых то и дело слагают страшилки. Конечно, есть ощущение неловкости, когда получаешь куцые, бездушные отписки вроде «Джун привет – издатель не хочет выпускать твою книгу в мягкой обложке: нет уверенности, что она будет продаваться» или «Джун прт, аудиоверсия что-то никого не цепляет, так что пока тебя снимаем – просто будь в курсе». Конечно же, иногда я подумывала о том, чтобы уйти от Бретта и возобновить поиски литагента, который относился бы ко мне как к человеку. Но остаться снова одной, без единого сторонника в отрасли… Нет, это свыше моих сил.

Думаю, Бретт тихо ждал, пока я сама заброшу писательство. Эх, видеть бы его лицо, когда он понял, что за бомбу я ему отправила.

Около полуночи во вторник он, наконец, отвечает. Бретт немногословен:

«Привет Джун.

Ух ты, в самом деле нечто. Не виню тебя за то, что ты побросала все ради этого проекта. С твоей стилистикой немного расходится, но книга может стать неплохой точкой роста. Не думаю, что для нее подходит Гаррет, – надо бы раскидать ее шире. Я этим займусь.

С редакторскими предложениями пока негусто – см. приложение.

С уважением, Бретт»

Правки Бретта легкие, щадящие. Помимо разовых вкраплений кое-где, они в основном сводятся к выравниванию темпа (Афина местами позволяет себе увлечься собственным текстом), перемещению некоторых флешбэков, чтобы повествование было более линейным, и повторной акцентировке определенных тем в конце. Беру эспрессо в банке и отсматриваю все правки за семьдесят два часа. Слова даются легко – правки подчас сравнимы с вырыванием зубов, но сейчас мне это нравится. Я получаю от писательства больше удовольствия, чем за все последние годы. Может, потому, что слова я правлю чужие, а значит не переживаю так, как за свои, родные. Или потому, что материал крайне хорош и я чувствую себя эдакой огранщицей драгоценных камней, которая шлифует грубые участки, чтобы те засверкали.

После этого я оправляю текст обратно Бретту, и тот сначала шлет его Гаррету, который технически обладает правом первого отказа. Гаррет пасует, как мы и рассчитывали (не думаю, что он потрудился хотя бы открыть файл). Затем Бретт немедленно рассылает роман полудюжине редакторов – все как один маститые, из крупных издательств. («Наш список охвата» – называет это он, как будто речь идет о поступлении в колледж. Раньше он, между прочим, ни одну из моих работ в «список охвата» не включал.) Ну а дальше остается только ждать.

ТРИ НЕДЕЛИ СПУСТЯ РЕДАКТОР «ХАРПЕРКОЛЛИНЗ» выносит мою книгу на комиссию по приобретениям – собрание, на котором все «важные шишки» усаживаются за стол и решают, покупать книгу или нет. Днем они звонят Бретту с предложением суммы, от которой у меня отвисает челюсть. Я даже не представляла, что за книги могут платить столько. Следом подает голос «Саймон энд Шустер», затем присоединяется «Пингвин», а за ним Амазон (по соображениям Бретта, никто в здравом уме с Амазоном работать не будет; они здесь только затем, чтобы задирать цены), а потом какие-то небольшие, но престижные издательские дома, которые все еще как-то существуют в статусе «независимых». Мы выходим на аукцион. Суммы продолжают расти. Обсуждаются графики платежей, бонусы за выход, мировые права против прав в Северной Америке, права на аудио – все те вещи, о которых при моей дебютной продаже не было и речи. Наконец по итогам «Последний фронт» уходит «Эдем Пресс» – независимому издательству средней руки, зато с портфелем престижных лауреатов и за сумму большую, чем мне представлялось заработать за всю свою жизнь.

Когда Бретт звонит мне с этими новостями, я распластываюсь на полу и не встаю, пока потолок не перестает кружиться.

В «Паблишерс Уикли» о моем успехе выходит большущий, броский анонс. Бретт заговаривает о перспективе зарубежных изданий, правах на фильмы, о медиавселенной; я даже не знаю, что все это означает, кроме того, что ко мне течет все больше денег.

Я звоню матери и сестре похвастаться, а они, хоть ничего не понимают, все равно рады, что у меня на ближайшие годы предвидится стабильный доход.

Я звоню в свой «Веритас» и сообщаю, что увольняюсь.

Знакомые, с которыми я общаюсь от силы пару раз в год, пишут мне «ПОЗДРАВЛЯЮ», и сообщения так и сочатся завистью. Официальный аккаунт «Эдем» в Твиттере публикует новости, и у меня появляется сразу несколько сотен новых подписчиков. Я устраиваю вечеринку с коллегами из «Веритас», друзьями, которые не очень-то мне и нравятся. Вся эта история с книгой им глубоко поровну, но после третьей это уже не имеет значения: главное, что мы пьем за меня.

А в голове у меня все время вертится мысль: «У меня получилось. Я, блин, сделала это». Я живу жизнью Афины. Книгоиздание теперь работает со мной как положено. Я все же пробила этот стеклянный потолок. У меня есть все, к чему я когда-либо стремилась, – и вкус у него именно такой, каким я его себе представляла.