Рина

Рано утром звонили родители, поздравляли, сообщили, что с тель-авивским театром «Гешер» ничего не вышло, поэтому денег нет, и они не смогут приехать на ее день рождения. Рина не очень огорчилась, ей не хотелось ничего затевать. Она и друзьям ничего не сказала о страшной дате – своем двадцатипятилетии, но по внезапному настойчивому стуку в дверь пришлось признать, что это секрет Полишинеля.

Она поразилась:

– Сарит!

– Я! – засмеялась гостья и протянула букет астр. – Ад меа вэ эсрим!

– Господи! – не слишком искренно удивилась Рина. – Я и забыла совсем.

– А мы не забыли! – засмеялась Сарит, показав на крохотного мальчика в коляске. – Правда, Таль?

– Зе! – подтвердил тот почти бежжубым ртом.

– Так он реагирует на все новое, – объяснила мать.

Рина взмолилась:

– Дай мне его подержать! Чудный, чудный! Глаза светлые как серебро.

– Скоро явится еще кое-кто из ансамбля! – продолжала ошеломлять ее гостья.

– Что ты! – испугалась та. – Чем же я буду всех угощать? У меня в доме ничего нет!

– Ну, насчет еды не волнуйся. Никто не придет с пустыми руками. Вот пример, – она вынула из-под коляски большую миску с салатом.

– Ах ты, умница! – обняла ее Рина. – Остаётся проблема: тут не совсем удобно.

– Не то слово! – лукаво вставила подруга. – Сплошные матрасы и одеяла на стенах! Ты что, спишь вертикально?

Рина смутилась:

– Это от грохота самолетов… – и вдруг сказала задумчиво. – Идея! Что, если мы устроимся в сквере? Пойдем, покажу!

Они вышли через заднюю дверь, и с другой стороны был зеленый садик, окружавший старый платан.

– Зе! – обрадовался малыш, тыкая пальчиком в деревянные фигурки детей на толстых ветвях. – Иоси!.. Мули!.. Дуби!..

– Они напоминают ему его соседских друзей, – пояснила Сарит. – А кто они на самом деле?

– Сквер посвящен Наоми Шемер, а о детях она пишет в своих стихах.

Тут из маленькой избушки на вершине дерева стал спускаться плотный человек в синем комбинезоне.

Рина была разочарована:

– А мы собирались устроить здесь небольшой пикник!

– Ничего, – сказал тот, разглаживая пышные светлые усы. – Я починить кое-что… Если непорядок, всегда зовут Мокеича.

– А вам нетрудно подниматься наверх?

Ему стало смешно:

– Сибиряки мы. Сосна там – до неба!

Его заглушил звук резко остановившейся машины, из окна которой раздался знакомый голос:

– Рина!

– Илья! – удивилась она. – И ты тут?

– Меня послали в аэропорт, чтобы исправить старую мозаику. И вот решил навестить тебя. Не прогонишь?

– Нет, что ты! Добро пожаловать!

Вместе с Ильей из старенького Фиата вышел, улыбаясь, ярко-рыжий молодой человек.

– А это Леон! Я встретил его там же – он только что вернулся из гастролей. Это тот, кто пригласил меня на концерт Бетховена.

– Да, да, помню, – странно запинаясь, ответила Рина. – А как здоровье вашей мамы?

– Неплохо! – Леон тоже говорил, чуть ли не заикаясь. – В сущности, тогда, в Кейсарии Илья спас ее.

– Что же, – наконец, улыбнулась Рина, – это в его характере.

– Вот как!

Они старались не смотреть друг на друга.

Илью осенило:

– Слушайте, а вы раньше не были знакомы?

– Давно, – пробормотала она.

– Давно, – эхом повторил он.

Рина снова вернулась к своей проблеме:

– Чем же я буду кормить всех? У меня ведь сегодня день рождения…

– Что ты говоришь! Поздравляем, поздравляем! Но мы с пустыми руками.

Леон вспомнил:

– Я по дороге видел открытый киоск!

– Да! – подхватила та. – Здесь недалеко. Пойдем, покажу, – и оба, как-то забыв о существовании Ильи и Сарит, убаюкивающей ребенка, исчезли за углом.

Внезапно Рина сказала:

– Так это ты, Рыжик? Куда же ты исчез? Я ведь из-за тебя провалила выпускные экзамены.

– Прости! – промямлил он. – Мой дед в Германии тяжело заболел. Мама решила поехать туда, а я должен был сопровождать ее… потому что отец всегда занят…

Рина как-то странно глянула на него, и он осекся.

Они остановилась возле киоска с надписью «Пицца»:

– А помнишь, – глухо проговорил Леон, – мы были неразлучны. Друзья говорили, что каждый из нас дополняет друг друга… Как эти двое, – он показал на их отражение в темном стекле витрины, где горячая медь его волос оживляла ее бледно-холодное лицо…

Им открыл улыбающийся продавец, который нагрузил их пиццей разных сортов, и к ним Леон добавил шампанское, не французское, конечно, а из криковских подвалов Молдовы…

На обратном пути они неловко молчали, и уже у сквера Рина сказала:

– Я хочу также пригласить моего соседа напротив. Он всегда сидит на веранде, очень грустный, а ведь это известный стендапист Мошон – Смешон!

Тот, немолодой и лысый, долго отнекивался, прежде чем согласиться…

– Пицца, пицца! – были встречены они голодными криками гостей, к которым за это время присоединились Цвика, принесший шашлыки в еще горячей сковороде, и сестры Коэн с великолепным тортом.

– Ну, – провозгласил Илья, – теперь можно выпить за здоровье хозяйки, если Леон откроет свою бутылку!

– Выпейте и вы с нами! – предложила Рина усатому Мокеичу.

– Это можно! Благодарим покорно!

– А что будет с ними? – показала она на деревянных детей, снятых им с веток.

– Надо красть.

– Что? – изумилась та.

– Белой краской! – успокоил ее Мокеич.

Все чокнулись пластмассовыми стаканчиками:

– Ад меа вэ эсрим!

Цвика, в красном колпаке клоуна, которого он всегда изображал, обратился к молчаливому стендаписту:

– Мы видим вас по телевидению и всегда смеёмся. Может быть, вы рассмешите нас и сейчас?

Тот как-то горько вздохнул:

– Да, все хотят от меня этого, а мне теперь трудно удаётся юмор… с тех пор, как со мной случилась беда.

Сидящие рядом насторожились.

– Я работал, как обычно, в библиотеке «Ариэла», сочинял новую шутку, и вдруг на столе загорелся журнал, наверное, от сигареты рассеянного читателя. Огонь сразу перекинулся на мои тетради, потом на меня, в глазах заблестели горячие искры, и последнее, что я увидел, были мои герои, горящие, окровавленные, пляшущие вокруг меня в каком-то безумном танце…

Растроганный Леон долил рассказчику вина, тот судорожно выпил и продолжал:

– Я пролежал в больнице две недели и вышел, как думалось, невредимым, но что-то осталось во мне от того пожара: мне теперь хочется не шутить, а говорить о серьёзном. Я даже попробовал написать роман – не знаю, напечатают ли.

– И о чем он, если это не секрет?

– Меня всегда волновала тема добра и сострадания… Действие происходит в средневековье… рыцарь со своим оруженосцем борются со злом… Иногда они ошибаются, видя злодеев за крыльями мельницы или в кожаных мешках с вином… но главное их стремление – это помочь страждущим людям…

Растерявшиеся слушатели не могли взглянуть в глаза этого странного человека. Молчание прервал телефонный звонок в кармане Мокеича:

– Что? Где это? А-а! Сейчас приходить! – и объяснил присутствующим. – Тут в одной квартире кран – к черту!

– А как же это? – показала Рина на фигурки детей, лежащие на земле.

– Завтра докрашу. А вам – бог воздаст!

Цвика, пытаясь разрядить обстановку, спросил стендаписта:

– А не думаете ли вы сочинить чего-нибудь более современное?

– Что ж, я хотел бы написать о необычном человеке… которого все принимают за идиота, хотя его поступки проникнуты состраданием к ближнему… особенно, к женщине, любовнице богатого человека. Мой герой считает ее непорочной… и хочет взять в жены, а она не может принять его чистый наивный дар и убегает с разбойником… Впрочем, это еще не закончено… Я продолжу, когда будет время.

Рыжий Леон тихо спросил Рину:

– А то, что было у нас с тобой… можно продолжить?..

– Нет! – резко отрезала она горячим шепотом. – С меня хватает лжи – и этого чудака и твоей!..

Внезапно Мошон-Смешон глянул на часы и заторопился:

– Ах, я опаздываю на передачу! Спасибо за гостеприимство!

Он встал и быстрыми шагами пошел прочь…

– Ребята, это же из Достоевского! – проговорил Илья.

– Его место в сумасшедшем доме – фыркнула Сарит.

– А может быть, нужно было открыть ему правду? – подумала вслух старшая из сестер.

– Нет, – как всегда возразила младшая. – Это очень забавно: встретить человека, который ведет себя как настоящий дурак!

Тут Рина, которая не отводила взгляд от удалявшейся фигуры соседа, увидела, что он, на мгновение обернувшись назад, открыл смеющуюся физиономию.

– Боже мой, это мы с вами дураки! – воскликнула она. – Забыли, что он знаменитый юморист!

И ею тоже овладел смех, передавшийся всем остальным, кроме маленького Таля. Тот проснулся и горько заплакал, обнаружив пустоту в ветвях, где раньше были его деревянные друзья.

– Потерпи, мотек, – утешала его мать, – завтра они все будут на месте!

Но ребенок не понимал странные поступки взрослых и проговорил твердо:

– Момо!

Цвика, самый отзывчивый из всех, схватив одну из лежащих на земле фигур, полез вверх и поставил ее там, где она стояла раньше.

Это слегка успокоило Таля, но не надолго. Он упрямо поднял пальчик и потребовал:

– Дуби!

И что же – Цвика, которому протянули снизу другого мальчика, полез выше, потом, качаясь и рискуя упасть, вернул на место и его.

Стоявшие внизу наградили клоуна аплодисментами, и только Таль продолжал смотреть на всех холодными серебряными глазами:

– Мики!

Мать ахнула:

– Нет, мотек, это слишком высоко!

Сынок скривил губы, грозя снова удариться в плач.

– Ладно, ладно, – остановила его Рина, – ты победил!

Подтянувшись, она ухватилась за толстую ветвь и, приняв снизу третью фигурку, стала подниматься к вершине, где стояла маленькая избушка. Внезапно издали донесся низкий угрожающий звук, знакомый ей и Илье. Лицо Рины посерело, ноги стали скользить, она прижалась к гладкому стволу платана, как к тотему, сулящему спасение.

Впереди уже показался мощный силуэт Аэробуса, наполняя воздух страшным грохотом, голова Рины закружилась, и первым желанием было – отступить, укрыться в спасительной глубине избушки, и вдруг ей вспомнилось то постыдное, что случилось когда-то у фонтана Дизенгоф – как она испугалась вертолета и чуть не упала перед множеством людей, среди которых стоял Илья. И сейчас было похожее: Аэробус, казалось, шел почти прямо на нее, нет, шептали ее губы, нет, а там, в прозрачной кабине летчик будто кричал ей: Не отступать! Никогда не отступать! И тогда она заставила свое тело окаменеть, а сердце застыть, и тут сознание ее померкло, не дав ей услышать, что лайнер с грохотом прошел мимо, и увидеть Илью, который спешно поднимался к ней…