Оливия Скотт

– Вы, как всегда, пунктуальны, мистер Джексон, – говорит мистер Гарсия, открывая дверь.

Мэтт Джексон вваливается в кабинет английского спустя целых десять минут после начала урока – новый рекорд, – и вид у него ничуть не виноватый. В глаза ему лезут вишневые кончики волос.

– Простите, – мямлит он. – В аварию угодил.

– Никто не пострадал? – спрашивает мистер Гарсия.

Мэтт пожимает плечами и идет мимо моей парты в конец класса, игнорируя всех любопытных.

Мистер Гарсия устало вздыхает. Правда, я ни разу не видела, чтобы он дал Мэтту карточку за опоздание, хотя в этом году тот только дважды пришел на занятие вовремя.

– Ладно. – Гарсия берет мел. – Итак, попрощаемся с романом «Земля»^[25]. Далее мы должны познакомиться с произведениями европейских авторов, входящими в сокровищницу мировой литературы. В сущности, список стандартный. Наверняка кое-что из него вы читали. Поэтому я решил изменить подход.

Гарсия отдает нам стопку листков, которые мы разбираем, передавая друг другу по партам.

– В классе восемнадцать человек, и я разбил вас на пары, – объясняет он. – Каждая пара получит какую-то книгу. До Рождества вы сделаете презентации всех девяти произведений. До первой презентации мы будем читать отрывки на уроках, так что домашнего задания у вас поубавится.

В классе поднимается одобрительный гул. Гарсия присаживается к своему столу, ожидая тишины. Он складывает руки на груди, и мне вдруг приходит в голову, что, если бы не пиджак с галстуком, он вполне мог бы сойти за учащегося выпускного класса. В принципе, некоторые двенадцатиклассники выглядят старше него, что наводит меня на мысль…

Нет, категорически говорю я себе. Чтобы Гарсия замутил с кем-то из учениц… Это невозможно. Кроме английского и литературы, его вообще ничто не интересует. Многие учителя, бывает, скажут что-нибудь о своей жизни вне стен школы, а вот Гарсия – никогда. От него только и слышишь: текст, текст, текст.

И все же, обводя взглядом помещение, я вижу семнадцать равнодушных лиц, но готова поспорить, что последние дни все мои одноклассники думают о том же.

Парень, сидящий передо мной, плюхает на мою парту бумажную стопку. Я беру из нее один лист, пробегаю его глазами. Гарсия назначил мне в пару Мэтта Джексона. Я подавляю вздох, вспоминая диагноз Джунипер относительно их так называемой «совместной» работы по биологии. Наша книга? «Ад» Данте Алигьери. Слава богу, что не «Отверженные»^[26]. Даже если б я читала этот роман по три часа в день, к июлю все равно бы не управилась. При всей своей любви к литературе я подолгу перевариваю каждое предложение. Раньше книги мне читала мама, но потом я подросла и стала стыдиться этого.

Нам с Мэттом выпало первыми представить свою презентацию – в следующий четверг. Значит, следующая неделя моей жизни будет принесена в жертву преисподней.

– Итак, – продолжает Гарсия. – Десять минут вам на то, чтобы посоветоваться со своим партнером и решить, в каком ключе вы намерены представить произведение. Варианты внизу: комическая инсценировка, игра или презентация в «Пауэр Пойнт». Но если выберете «Пауэр Пойнт», не рассчитывайте, что просто прочитаете слайды с текстом из статьи «Википедии», и все будут довольны.

Класс хохочет. По кабинету начинается беготня: каждый спешит к своему партнеру. Я иду в конец, сажусь за парту перед Мэттом. Он так низко сполз на стуле, что грудью касается края стола.

– Привет, – говорю я.

Впервые вижу лицо Мэтта так близко. Оно у него жутковатое, почти дикое: узкий разрез глаз, резко очерченный асимметричный рот, будто перекошенный в вечной ухмылке. Посмотрев на меня, он утыкается взглядом в свой листок.

Я разворачиваюсь на стуле к нему лицом:

– Что ты предлагаешь?

Он пожимает плечами.

– Понятно. – Я щелкаю ручкой. – Я скорее умру, чем стану шутить по поводу «Ада», поэтому давай так…

– Ты читала? – спрашивает он.

– Что?

– Ну, читала это произведение? – У Мэтта тихий сиплый голос. Он глотает слова, будто ему запрещено разговаривать.

– Только отрывки, но сюжет знаю, – отвечаю я. – Если в двух словах, Вергилий предлагает Данте совершить путешествие по загробному миру. В его сопровождении Данте бродит по девяти кругам ада, смотрит на грешников и постоянно падает в обморок. А в аду опасно терять сознание, хотя самой мне об этом трудно судить: опыта маловато.

Уголок рта Мэтта дергается. На мгновение мне кажется, что я все же заставлю его рассмеяться, но он молчит.

Я жду, что он все-таки выскажет свое мнение. Тщетно.

– Ладно, – продолжаю я. – Что если мы подготовим презентацию в виде игры, предложив ребятам самим распределить себя по девяти кругам?

Выражение лица Мэтта не меняется ни на йоту. Этот тип вообще собирается открывать рот или наше сотрудничество будет проходить в форме моего монолога до самого конца, пока мы не сдадим работу?

– Что скажешь, Мэтт? – спрашиваю я, приподняв брови.

Он поводит узкими плечами лениво-прелениво – я такого еще не видела.

– Ну, предложить всему классу отправиться в ад пожалуй, неплохое начало.

От удивления я разражаюсь смехом. Вид у него почти смущенный.

– Круто, – хвалю я. – Тогда делаем демонстрационный плакат, отметим на нем зоны для каждого круга ада и на листках пишем, за какой грех люди попадут в тот или иной круг.

Мэтт издает нечленораздельный звук, похожий на выражение согласия.

– Позже я напишу тебе, и мы обсудим детали, – говорю я. – Мы с тобой в друзьях на «Фейсбуке»?

Он качает головой.

Я вытаскиваю под партой телефон, открываю «Фейсбук» и заношу его в список друзей.

– Готово. – Щурясь, рассматриваю его фотографию. – Что за малыш с тобой?

– Младший брат, – отвечает он, усаживаясь ровнее. – Расселл. Ему три года.

– Симпатяга.

Мэтт слабо улыбается, но тут же снова хмурится.

Я смотрю на часы. У нас осталось еще несколько минут, а он все молчит, причем так, что вынуждает меня вести беседу.

– Ну что, – говорю я, – готов к выборам?

Мэтт закрывает глаза:

– О черт, совсем забыл про это.

– А зачем ты вообще выставил свою кандидатуру?

– По ошибке.

– А-а-а, – протягиваю я. – Нелегко заставить Клэр внести изменения в бюллетень, но, если ты хочешь снять свою кандидатуру, я могла бы ее уговорить.

– Зачем? – удивляется он. – Тебе нужны весомые аргументы при подаче заявления в вуз?

Я моргаю в растерянности. Это шутка или парень ко мне неровно дышит?

– Не наглей.

– А что, разве не так? – отвечает Мэтт. – Я абсолютно уверен, что самоуправление учащихся для того и существует, чтобы можно было написать в анкете «секретарь десятого класса» и т. д. Я думал о том, чтобы выйти из игры, а теперь уже и не знаю. Почему бы и не побороться?

– По-твоему, общественной работой занимаются ради поступления в вуз? – спрашиваю я. – А ты не думал о том, что есть люди, которым хочется, чтобы наша школа стала чуть менее ужасной?

– Поэтому ты идешь на выборы? – уточняет он.

– Скажем так: во-первых, я не люблю, когда мне хамят; во-вторых, это вполне достойная причина.

Мэтт фыркает, возводя глаза к потолку. У меня зачесались руки: дать бы ему по шее. Равнодушие не делает тебе чести, хочется крикнуть мне. Но я, сдерживая порыв, спокойно говорю:

– К выборам ты относишься несерьезно, но снимать свою кандидатуру не собираешься. А что ты будешь делать, если вдруг победишь?

– Ничего.

– Чудесно! Конечно, кому это надо?!

– Ну хотя бы одному человеку, очевидно, все-таки надо.

– Да, моей подруге Клэр. – Я непроизвольно сжимаю кулаки. – Ладно. Ты на себя посмотри. Как будто три дня обкуривался в закрытом помещении. При желании любой тебя переиграет.

– Так-так, это что – угроза? – хмурится он.

– Возможно.

– Ты не обижайся, – говорит мне Мэтт, складывая на груди руки, – но вы с Джунипер Киплинг тоже не образцовые граждане.

– Это ты о чем?

– Об алкоголе. – Он пожимает плечами. – Меня обвиняешь в наркомании, а сама квасишь каждые выходные. Это лицемерие.

Я могла бы возразить, что не пью, но вообще-то я не считаю себя обязанной опровергать его словесный понос. Что он может знать о том, как я провожу выходные?! С минуту я сижу, кривя губы, и наконец произношу:

– Потрясающе. Я… нет слов.

– Время вышло. Вернитесь на свои места, – призывает Гарсия.

Я возвращаюсь за свою парту и до конца урока пыхчу от злости.

Едва прозвенел звонок, я первой вылетаю из класса и всю дорогу, пока иду по коридорам в старое крыло, злюсь. Перед шестым уроком, французским, сталкиваюсь с Джунипер. Мы вместе идем на наш ряд.

– Что такая мрачная? – интересуется она. – Как будто кто-то дурно отозвался о «Возвращении джедая».

– Нет, просто я… с Мэттом Джексоном впервые пообщалась. Гарсия дал нам совместное задание.

Джунипер треплет меня по плечу:

– Мои глубочайшие соболезнования.

– Соболезнования приняты. Он такой… – Я трясу кулаком. – Из себя выводит.

– Что он сказал? – смеется Джуни.

– Да нормально он себя вел, пока разговор не зашел о выборах. И сразу в такого гада превратился. – Я хрустнула костяшками пальцев. – Победить должна одна из нас, Джуни, ладно? Договорились?

– Договорились. Хотя ты вроде бы хотела отказаться от участия?

– Хотела, но это было сорок пять минут назад. – Я смахиваю с глаз волосы. – А теперь хочу победить – чисто из вредности, назло.

– Естественно. – Поглаживая воображаемую бородку, Джунипер устремляет вдаль мудрый взгляд. – Знаешь, как говорят? «А теперь пребывают сии три: вера, надежда и злость; но злость из них больше»^[27].

Я захожусь смехом, столь безудержным, что роняю голову на парту.

Клэр Ломбарди

На перемене между шестым и седьмым уроками я прохожу мимо одного из списков кандидатов, которые развесила между рядами шкафчиков. Краем глаза замечаю на листке что-то красное, присматриваюсь. Рядом с именем Оливии кто-то сделал приписку: «Оливия Скотт СОСЕТ!».

Закатывая глаза, я иду дальше.

На полпути я понимаю, что мне следовало сорвать тот листок или хотя бы вымарать приписку. Почему мне это сразу не пришло в голову? Боже, я никудышная подруга.

Вздохнув, я останавливаюсь у своего шкафчика. В последнее время Оливия скачет от парня к парню, и потому ее интимная жизнь – объект всеобщего интереса. Все это меня напрягает: граффити, громкие обсуждения в коридорах, приглушенные разговоры в классе, которые я невольно слышу.

Она ведь не в вакууме живет. Если спишь со всеми подряд, у тебя создается определенная репутация. Да, это противно, гадко, но так устроена жизнь, и Оливия понимает это не хуже меня. Я ей ничего не говорю. Нет, я не потворствую ее распутству, к тому же оскорбления отлетают от нее как от стенки горох – так зачем встревать?

И все же меня не оставляет неприятное чувство, что я плохой человек, раз не встаю на ее защиту. Мне часто не дает покоя мысль, что я никудышная и просто пока не получила этому подтверждения. В конце концов, как можно узнать наверняка? Кто тебе это скажет? Кто решится сообщить неприятную новость?

Я забираю из шкафчика буклеты общества юных экологов и иду дальше по коридору. Почему в последнее время все мои подруги слетают с катушек? У Джунипер устойчивость к спиртному как у пятилетнего ребенка, но в прошлую субботу она без всякой причины вылакала зараз три банки пива и, естественно, напилась в стельку. Оливия предположила, что это из-за Томаса Фаллона, доставшего ее своими приставаниями, но, по-моему, если бы Джуни хотела, чтоб он отвалил, она бы так ему и сказала.

Будь у нее проблемы, уж с нами-то она наверняка поделилась бы, ведь так?

Может, и хорошо, что она расслабилась, допускает ошибки. На ошибках учатся, верно? Может, Джуни устала от своей правильности.

В коридоре я прохожу мимо Андреа Силверстайн. Двое парней возле меня дожидаются, когда она уйдет, а затем высмеивают Андреа из-за того, что у нее одна прядь волос выкрашена в зеленый цвет.

Как всегда, я понимаю, что должна их остановить. Но – как всегда – при мысли о том, что следует за кого-то заступиться, меня парализует страх, будто, скажи я хоть слово, их смех обратится против меня. Однажды, в шестом классе, мистер Роллинс заметил, что я пишу эсэмэску на уроке, и заставил прочитать ее вслух. О боже, Эдди такой милашка, писала я Оливии. Я хочу обменяться с ним телефонами. Это будет суперромантично и вообще класс!

Ребята покатились со смеху. Я думала, что наложу в штаны от стыда, но Джунипер за меня заступилась. Тот день я помню очень живо, ясно, во всех подробностях: ноябрь, пять лет назад. «Ну что вы как дети малые?! – отчитала наших одноклассников Джунипер. – Вы хотели бы, чтобы она смеялась над вами?».

До этого я ни разу не разговаривала с Джунипер, но после урока она нашла меня и пригласила пообедать с ней и Оливией за одним столиком. Я была ей безумно благодарна, чувствовала себя на седьмом небе от счастья, что попала в их компанию. Они были не только умны, но еще и красивы. У обеих прямые идеальные волосы, чистая кожа. А у меня скобки на зубах, прыщи. Помнится, меня поразило, что они смеются над моими шутками, что вообще смотрят на меня и даже разговаривают со мной. Я перенимала их манеры, страшась, что они меня прогонят так же внезапно, как приняли в свой круг. Но потом я постепенно привыкла к ним, нашла свою нишу. Мы вместе устраивали ночные девичники и вечерами смотрели фильмы.

Я вспоминаю двенадцатилетнюю Джунипер: как она размахивает теннисной ракеткой, выписывая в воздухе восьмерки, а светлые волосы вихрятся вокруг ее головы. Ракетка вырывается из руки Джуни, вращаясь, пролетает над нами и падает в озеро, почти не поднимая брызг.

Я торопливо иду к лестнице, поднимаюсь, перескакивая сразу через две ступеньки. Мыслями возвращаюсь к приписке рядом с именем Оливии и невольно думаю: С Лив, по крайней мере, хотят спать. А вот меня, готова поспорить, никто не удостоит вниманием, даже если я повешу табличку с неоновой надписью «ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ» на спине. Или на какой другой части тела.

Не то чтобы я завидую. Я год и месяц встречалась с самым сексапильным парнем в нашей школе. Да, он бросил меня, почти ничего не объяснив. И что?

Ну хорошо, допустим, я завидую, чуть-чуть.

Он начал оправдываться в тот день, когда мы расстались. Сказал:

– Не надо сравнивать себя… – И осекся, безмолвно прося у меня прощения.

Я не допытывалась – не до того было: меня душили слезы, – но теперь жалею, что не заставила его закончить фразу. Не надо сравнивать себя… не надо сравнивать себя… не надо сравнивать себя, не надо сравнивать, не надо сравнивать… Слова Лукаса бесконечной петлей закручивались в голове. Мне не надо сравнивать себя с кем, с чем?!

Всему есть пределы, и, если ты постоянно твердишь об одном и том же, в какой-то момент тебя за это начинают ненавидеть. Два месяца я ни словом не упоминала о нашем разрыве, но – боже! – мне до сих пор больно видеть его лицо. Высокий, дюжий, безукоризненно одетый Лукас. Я помню тепло его крепких объятий, мятный вкус его поцелуев – помню все, вплоть до текстуры его волнистых волос. Помню, как он первый раз показал мне свою самую личную вещь – дневник с разными списками. Список текущих дел. Списки того, что он запланировал осуществить до конца жизни. Список того, за что он благодарен. Списки людей, которых он любит, и тех, с кем хотел бы познакомиться. Интересно, фигурирую ли я все еще где-нибудь в его дневнике, в котором мне была отведена отдельная страница: Чем меня восхищает Клэр.

Теперь я просто еще одно из лиц в коридорах школы, возможно, помещенных в список «Шапочные знакомства». Лукас способен за пять минут подружиться с совершенно незнакомым человеком на улице. Он потрясающе общительный человек – в этом ему нет равных. Он коллекционирует людей, как некоторые коллекционируют монеты – алчно и без разбору. Теперь я похоронена в дебрях его списков как безликая девушка, не заслуживающая внимания.

Прикусив нижнюю губу, я выхожу с лестницы на третьем этаже. Кто-то из парней кричит у меня над головой. Его приятель, прислонившись к шкафчикам, противно гогочет прямо мне в ухо. Я сдержанно вздыхаю. Игнорировать парней в нашей школе просто невозможно. Они постоянно неумело флиртуют с моими подругами и в классе ведут себя шумно, отпускают тупые шуточки, над которыми почему-то все смеются. Наша школьная футбольная команда, которая никогда не показывала столь достойных результатов, как наша команда девушек по теннису, неизменно пользуется всеобщим вниманием – просто потому, что там играют парни. Конечно, я тоже зациклена на парне. Все крутится вокруг парней.

Я захожу в кабинет математики, занимаю свое место в первом ряду и думаю: так бывает со всеми девчонками или я одна такая жалкая дура?

Не понимаю. Мне по-прежнему нужно знать, почему мы расстались и с кем я не выдерживаю сравнения.

– Итак, – обращается к классу мистер Эндрюс, как только прозвенел звонок. Он идет между рядами, раздавая ярко-зеленые листы. – Вопросники. Фамилии не пишите.

Он возвращается к доске и встает лицом к классу, сложив руки на груди. Его глаза блестят за стеклами очков в роговой оправе.

– Нас попросили раздать это на уроках. Опрос проводится анонимно, но отнеситесь к нему серьезно, – продолжает мистер Эндрюс. – Это в связи с собранием, которое проводилось в понедельник.

Покраснев, он прокашливается.

Я вдруг представляю, что это мог быть и Эндрюс. Он всего лишь пару лет как окончил университет, холост, слишком напорист. Готова поспорить, что многие подозревают его. Со дня собрания я критически смотрю на учителей, задаваясь вопросами: Кто из них мог бы увлечься нашими ровесниками? Этот что-то скрывает? Или, может быть, та?

Вчера дома мы получили письмо, о котором предупреждала Тернер. Мои родители пришли в ужас. Даже предложили, чтобы я на время оставила школу, пока не найдут виновников. Как будто это выход. Без меня загнется секция тенниса. И комитет по самоуправлению учащихся. И «Юные экологи».

Вздохнув, я смотрю в анкету: три вопроса и много пустого места.

Оказывал ли вам знаки внимания романтического или сексуального характера кто-нибудь из педагогов или персонала старшей школы города Паломы? Опишите подробнее.

Подвергались ли вы сексуальным домогательствам или становились жертвой непрофессионального поведения (вас обнимали, трогали за плечо против вашего желания и т. п.) со стороны кого-то из педагогов или персонала старшей школы города Паломы? Опишите подробнее.

Располагаете ли вы информацией о том, кто может быть вовлечен в противозаконные отношения?

Я пишу «нет» под каждым вопросом и переворачиваю анкету. Наверняка в нашей школе найдется кто-нибудь, кто ответит глупой шуткой.

В полчетвертого звенит звонок с последнего урока, коридоры наполняются шумом. Ребята дурачатся, демонстративно обнимаясь, похлопывая друг друга по плечам, вышучивая «непрофессиональное поведение». Мне с трудом удается сохранять невозмутимость. Им смешно, а ведь из-за этого карьера кого-то из учителей может быть загублена, кем-то из учеников, возможно, манипулируют. Что, если этому ученику потребуются годы психотерапии или еще чего? «Умора», да и только.

Вместе с редеющей толпой я выхожу в залитый солнцем вестибюль. Свет отражается от стен, увешанных неоновыми рекламными плакатами и постерами, зазывающими в различные кружки, из них, наверно, половина моих. Я останавливаюсь у своего шкафчика, оставляю в нем свой учебник по химии и, запирая замок, слышу радостный голос:

– Привет, Клэр!

У меня мгновенно потеют ладони. И не глядя я могу сказать, что это он.

Я поворачиваюсь. Он стоит слишком близко. Эгоист. Знает ведь, что мне даже дышать трудно, когда он рядом. В его присутствии меня охватывает тошнотворно-сладостное томление.

Лукас теперь еще более привлекателен, чем раньше. Высокий лоб, едва прикрытый волнистыми волосами; в левом ухе пирсинг. На свитере, натянувшемся на широких прямых плечах, логотип какой-то модной фирмы; под ним – белая рубашка, из-под которой выпирают ключицы.