Глава 14. Уходи

Даша проспала весь день. Часов в шесть мать пыталась разбудить её, чтоб ужином накормить – нет, не могла добудиться, спала дочка как убитая. Подивилась, конечно, Мария на такой беспробудный сон, но тормошить Дашуньку не стала: может, она, бедняжечка, всю ночь глаз не сомкнула? Да поди-ка намерзлись ещё в автобусе, известно ведь, какая техника в сельской автобазе – латаная-штопаная, по бездорожью да распутице битая, где на честном слове работает, а где на мате-перемате.

Сидела Мария тихонько, работала – Дашенька дома, больше и не надо ничего, на душе хорошо, спокойно. Позвякивали ножницы, шуршала ткань. Машинкой швейной стрекотать не стала, сберегая дочкин сон. Но только если б знала Мария, что предшествовало этому сну, какое нервное потрясение пережила Даша, покоя на душе и близко бы не было. Ненормально Даша спала, а Мария на свете не первый день жила, знала, что после сильного потрясения, от горя иль ещё какой боли, человек может и в летаргический сон впасть – психика будто сбегает от непереносимой реальности. Если бы только мысли такие пришли к Марии, подняла бы она панику. А так – ну, что ж, спит дитё. Плохо, конечно, что не поевши, ну да проголодается коль, сама тогда проснётся. Вот Кириллу ещё плохо – скучно без Даши. Сколь раз забегал сегодня, Мария и со счёту сбилась. Но дочку будить не дала, ничо, пусть денёчек поскучает, тем праздничнее им будет праздник, улыбалась про себя Мария.

Да покою на сердце у Кирилла не было. Места себе не находил, день долгий, безумный, всю душу повытянул. Про свадьбу сегодня и думать забыл – до веселья ли, когда чувство такое, будто облит помоями с головы до ног, и что ни делай, а тошное чувство это не проходит. Особенно после того, как побывал он у Елецких. А как было не пойти, когда кипела в нём злость на прокуроршу – с какой это стати она заявилась к матери и бабке, наговорила чёрт-те чего, наорала. Пусть-ка теперь поорёт на него, на Кирилла.

Только Галина Георгиевна кричать не стала. Говорила сдержано. Вот глаза шибко нехорошие были, и смотрела она в упор, с угрозой. Угроз её и обвинений пустых Кирилл не испугался, но противно было.

– Я тебя посажу, можешь не сомневаться, – к этому сводилась суть всех её слов, да она и немногословна была.

– А в доказательства коньяк отравленный подошьёте?

– Ты об доказательствах не переживай. Будут доказательства.

– Ну, дак и у меня будут.

– Это что ж, ты со мной тягаться решил?

– Не знаю я, что такое вы задумали, а только добра вам из этого никакого не выйдет. Под статью хотите меня подвести? Сперва об том подумайте, что мне тогда разницы не будет – по одной статье идти или, к примеру, по двум.

– Грозишь? Ты – мне?!

– Зачем? Предупреждаю.

Аллу он не видел, да и видеть не хотел.

…Даша проснулась среди ночи и до утра глядела в обступившую её темноту. В душе было так же темно, пусто и выстужено. Ненормальный сон её стал своеобразной анестезией, к которой прибегла Дашина психика, просто выключив её сознание на время, пока организм справлялся с нанесённым ударом. Теперь последствия его ослабели, по крайней мере до степени, когда эмоции уже не грозили взорваться сметающим, болезненным, бесконтрольным бунтом-протестом.

К этому времени минуты, проведённые в доме Елецких, утратили смертельную свою ядовитость, и хоть болело, жгло, будто клеймо раскалённое, но ожог души переродился в урок, пусть жестокий, горький как хина, но урок, и Даша была сегодня уже не та, что вчера. Так отмирает, делается бесчувственной кожа на месте ожога. В глубине под ней скрыта тоненькая, чувствительная кожица, но сверху укрыта она мёртвой, которой всё равно – хоть коли её, хоть режь.

Утром Даша была спокойна, разве что немного медлительна, задумчива – вроде как не от мира сего. Но, чтоб это заметить, надо было приглядеться, в самую глубину глаз заглянуть, только едва ли Даша пустила бы туда сейчас кого бы то ни было. Часу в десятом услышали они, как стукнула калитка.

– Вот и Кира! Он вчера не знаю сколько раз приходил, – сказала Мария.

Даша, внешне по крайней мере, осталась абсолютно спокойной. Повернулась к входной двери, встала, прямая и… равнодушная.

Кирилл вошёл, склонив голову в дверном проёме, распрямился – и как на шило наткнулся. Чужие глаза на него глядели. Без злобы, без упрека даже. Просто – чужие.

Сколько они друг на друга глядели? Секунды. А Марии показалось – вечность. Странное на её глазах происходило и непонятное: Кирилл слова не сказал, войдя, только безотрывно на Дарёнку глядит. Чего это такое промеж них?

– Что ж ты… – Даша будто через силу губы разлепила, – Кира… У меня попросил бы… тебе я не отказала бы. Тебе – всё бы отдала.

А голос-то… лёд… слова – иглы ледяные.

– Дарья! – охнула Мария, к Кириллу глазами метнулась и того хуже стало: Кирилл… как он лицом потемнел… Да что ж такое делается?!

– Даша…

Сказал или выдохнул?

– Уходи. Не приходи никогда.

– И не выслушаешь?

– Уходи.

У Марии все слова подевались куда-то. Стоит онемелая, ладонь ко рту прижав, и только глядит непонимающими глазами, не верящими в то, что перед ней происходит.

– Это… что было-то… – спросила Мария, глядя на дверь.

– Кирилл Алку Елецкую изнасиловал.

– Да ты что?! – Марии показалось, что волосы у неё на голове зашевелились. – Ты с ума сошла! Приснилось тебе что ли, Дарья?!

– Всё, мам. Не спрашивай больше. Узнаешь ещё, теперь много найдётся охотников язык почесать.

– А тебе-то кто такое сказать мог?! Когда?!

– Да Елецкие и сказали, вчера.

С этим Даша отвернулась от матери, взяла свою школьную сумку и села за книжки и тетрадки. Это было самое лучшее занятие, которое она могла себе придумать – заняла голову задачками, чтоб не пробрались туда всякие ненужные мысли. И, как ни странно, ей это удалось, причём без особого старания. Просто сейчас, как Кирилла увидела, будто ещё одну задачку решила, ответ нашла. И стало всё равно. Досадно только, да и то, слегка – что голова безоглядно кружилась, что наивной была до глупости. А в жизни всё проще. Желания проще. Поступки предсказуемы. Если дурой не быть. Значит, не случилось ничего особенного, всё так и быть должно, как случилось. Просто она дура дурой была. До вчерашнего дня.

…Так случается, когда обрушивается на человека беда нежданная, негаданная, непоправимая. И он далеко не сразу чувствует в полной мере, что же случилось, как переменилась его жизнь. Вроде бы, в полном разуме человек: говорит, ходит, делает всё, что нужно и как положено. И даже думает, что всё понимает. Но, в самом деле, живёт, будто на автопилоте. И видит, и слышит, и понимает, но сознание и чувства принимают лишь половину от полной меры. Проходит месяц, другой, а то и через год навалится тоска невыносимая, душу точить станет, и жизнь сделается не мила… Тогда выходит человек из воли разума и такое в нём происходить начинает, что впору диву даваться – будто что-то там внутри сломалось, отчего всё вразнос идёт: и жизнь, и поступки, и чувства, и даже тело само по странному вести себя начинает.

Кирилл не помнил, как на улице оказался. Вот где главная-то боль ждала… такая, что будто угли из печи прям на живое сердце сыпанули. Пекло, жалило. Сначала больше всего обида пекла – что же она так? не спросив, не выслушав? как могла поверить любому, но не ему?

И вот этот вопрос «как могла?» встал, как кусок поперёк горла, не промелькнул в сумятице прочих. Ведь будто не Даша с ним говорила. Девчушка стеснительная, скромница, такие слова никогда не сказала бы. Да ещё вот так… да при матери… Что случилось с ней? И когда? А когда, как ни в тот короткий промежуток, как с автобуса домой шла и пропала куда-то! Елецкие! Ах же мразь! У Кирилла аж в глазах потемнело. Как смели к Даше руки свои поганые протянуть, рты поганые пораскрывать?!

И уже не стало обиды в помине. Только боль, боль… Что же они с нею сделали, так чтоб переменилась? Первый порыв был – к ним, ответа потребовать, заставить в клевете сознаться. Вторая мысль остановила. Как заставить? Кричать и кулаком в грудь себя стучать? По их головам стучать? Всё решил бы простой анализ. Да ведь не пойдёт Алка на этот анализ. И его сила против них ничто. У них своя сила. Требовать, кричать – так Галина милицию натравит. Доказывать там свою правоту? Посмеются только. Ведь нет никакого обвинения, только слова, которые к бумажке не прилепишь. Всё не то, не то. Не видел Кирилл, что может он противопоставить сейчас их лжи. Будто в болоте вяз – опереться не на что. Единственное, что опорой стать могло – вера близких людей, вера его слову. Но Елецкие выбили и эту опору. Мать с бабкой будто и хотели бы верить, да страху прокурорша на обоих нагнала, и, видать, так себя держала, что вопреки вере невольные сомнения душу скребли. А какая уж вера с сомнениями напополам? Даша… ох, Даша-Дашуня… что сделали они, если ты будто наизнанку вывернутая? Вот за это виноват перед ней, из-за него всё… из-за него… виноват без вины.

Кирилл мучился тем, что ничего не может предпринять вот сейчас, немедленно… Корил себя, что не спросил у Натальи, когда будет готов анализ крови. Хотя, конечно, не раньше этих бесконечных праздничных дней, будь они неладны!

Не знал ещё Кирилл, что не будет никакого анализа. Галина Георгиевна и тут промаху не дала. Знала – единственное, что не могла она уничтожить, как бутылку и стакан – след в крови, это осталось у Кирилла. Значит, следует позаботиться, чтоб изъять и последнее, единственное доказательство. Поэтому так расстаралась, что в середине недели Наталья сказала, краснея и пряча глаза:

– Кирилл, делай со мной что хочешь… нету анализа.

– Почему? – удивился он, ещё не совсем понимая, что значат для него эти слова.

– Я разбила пробирку… Заторопилась… Я ведь в тот же день хотела анализ сделать, как кровь взяла… ну и пошла вечером. А после свадьбы… сам понимаешь. В общем, разбила…

– Почему сразу-то не сказала? – помолчав, глухо спросил Кирилл.

– Боялась.

– Тебя заставили так сделать?

– Нет! Ты что? – поспешно вскинула на него глаза Наталья, и тут же они ускользнули в сторону. – Кто бы меня заставил?..

– Скажи правду – сейчас ещё не поздно повторить?

– Неделя же, считай прошла…

– Значит, поздно?

Наталья едва кивнула.

– Ты меня убила, – помолчав, сказал Кирилл.

– Прости…

– Конечно, что мне ещё осталось, – усмехнулся он, обошёл стоящую женщину и пошёл прочь.

Если б все сплетни-пересуды стали слышны сквозь стены, выползли бы из-под крыш, деревня зажужжала бы подобно разворошённому пчелиному улью. Вот это событие! Вот это небывальщина! Тут есть о чём посудачить: красотка Алька Елецкая, прокуроршина дочка! и Кирилл! ну, кто бы подумать такое мог?

– Вот дурак, нашёл с кем связаться!

– Ну, Алька тоже, та ещё вертихвостка!

– Мож теперь и наш черёд подкатиться? А чего? Попытка не пытка, за спрос в лоб не даст.

– Это смотря какой спрос. А то так влипнешь, не обрадуешься. Кира влип, а уж ты-то и подавно сиди – схрямают и не заметят.