Глава 7

Мы прошли ко мне в кабинет, я прикрыл дверь. Только начал расспрашивать Леонтия Прохоровича о сыне Гришке, как телефон, до того молчавший, вдруг ожил и надсадно зазвенел.

– Петров слушает, – ответил я, беря трубку.

Сначала – только всхлип. Потом голос. Женский и знакомый, но почему-то жалобный.

– Андрей Григорьевич… Мельников пропал.

– Что?

– Это… это Краснова. Надежда Ивановна… из музея. Вы же… помните?

Я выпрямился на стуле и прижал трубку крепче к уху, чтобы посетитель не слышал звук из динамика.

– Конечно, помню. Просто вы меня сразу огорошили. Давайте по порядку. Что случилось?

– Он… Он исчез, потерялся… – голос её дрогнул. – Валентин Ефимович так и не вернулся. Обещал сразу – с озера – заглянуть в музей, рассказать о своих наблюдениях, выводах… Но не пришёл.

– Может, задержался? – осторожно предположил я. – Дел у него, сами понимаете… Или забегался. Люди науки – они такие.

Я старался не выдать лишнего и потому говорил кратко, но следил за голосом, чтобы звучал помягче.

– Нет, – перебила она. – Он бы пришёл. Или передал через администратора гостиницы какую-то информацию. Я звонила в гостиницу, его и там не было. Он еще там, вы понимаете – на Чёрном озере…

Я молчал. А она продолжала – громко дыша в трубку, обдавая женским страхом за человека, которого едва знала. Хотя, похоже, тут я ошибаюсь – она в ученого уже влюбилась, еще по переписке. Сейчас таким никого не удивишь.

– Я разберусь. Съезжу на место, – пообещал я и, посмотрев на часы, продолжил: – Прямо сейчас мне некогда, но обещаю, что сегодня же проскочу туда и все проверю. Обойдемся пока без заявления, мы ему не родственники и заявлять не можем, ведь прошло слишком мало времени. Но уверяю вас, сегодня же я все проверю, только чуть позже.

– По… позже? – даже через трубку я ощутил, как Краснову охватил тихий ужас.

– Ну да… Вечером. Да хоть даже если и ночью придется. Я проверю, я же вам пообещал.

– Ночью не надо, Андрей Григорьевич, лучше тогда до утра подождите.

– Все будет нормально, план действий оставьте мне.

– Вы не поняли… Вода… она же должна снова потемнеть. По моим расчётам, скоро. Он… он там один…

– Успокойтесь, пожалуйста, успокойтесь. Где именно он был, вы знаете?

– Не точно… Валентин говорил: северный берег, ближе к старому кордону. Где камыши и впадина – место с замуленным дном… вроде как, там… Я могу дать вам старую карту.

– Я примерно понял, где это, – успокоил я женщину, хотя понятия не имел, что там за камыши и впадина, но это можно будет у местных спросить по ходу дела, сейчас главное – панику не разводить. – Как только все выясню, позвоню вам на домашний. Ну или через музей вас найду.

– Спасибо, – прошептала она. – Звоните в любое время дня и ночи. Только… прошу вас, Андрей Григорьевич… не ездите туда ночью. Пожалуйста. Я вас очень прошу. Уже темнеет. Я… я знаю, как это звучит, но… лучше утром. Лучше при свете. Вода… она скоро…

– Надежда Ивановна, я не из пугливых, – сказал я, уже с некоторым трудом скрывая раздражение. – Байками меня не испугать.

– Это не байки… – прошептала она. – Люди пропадают как раз в эти дни. Именно ночью.

– Буду осторожен, – пообещал я. – До связи.

Я повесил трубку и выдохнул. В голове гулом отдавался её голос, дрожащий, натянутый, как леска. И страх в нём – не бабья тревожность, а настоящий. Тот, что приходит не от суеверий, а от чего-то реального. От чего? Разберемся… Никогда у меня не было подобных дел. где всё так запутано и неясно. Есть труп, есть убийство. есть маньяк – и я его ловлю. Вот на чём мы специализировались, а тут… чертовщина какая-то.

Благо, я не верю в мистику и прочую хрень. Но осадочек на душе остаётся. Когда я не могу понять своего противника, всегда такой осадочек. И кто он вообще – это противник? Ну не озеро же. Ха!..

Помощников брать я с собой на вечернюю вылазку не собирался. Лучший помощник у меня всегда с собой – девятимиллиметровый Макаров. А вот с кем из местных можно работать – пока неясно. Честные тут, конечно, есть, должны быть… но пока они для меня – тени. А к тени я спиной не поворачиваюсь.

– Что-то случилось? – спросил Лазовский. Голос у него спокойный, но во взгляде сквозило любопытство.

– Да ничего особенного, так… рабочие будни, – ответил я. – Давайте лучше поговорим о вас и вашем сыне. Услышал тут в коридоре, что заявление от вас не хотели принимать. Так?

Он кивнул, не отводя взгляда.

– Ну да… Но их понять можно… Не впервой. Гришка, бывает, уходит. А потом – сам возвращается. Но сейчас – другое, слишком долго его нет, ушел еще вчера вечером. Мать беспокоится. Я… тоже.

Он скользнул беспокойным взглядом по кабинету, вернулся ко мне.

– Часто уходит?

– Не так чтобы. Но если уж уходит – к утру возвращался всегда. А сейчас… уже пошёл второй вечер. Тишина. Вот я и пришёл, чтобы хоть зафиксировали. Хотя, если честно? – он чуть усмехнулся. – На наших я особых надежд не питаю. Но жена… вы ж понимаете. Надо было что-то сделать. Чтобы, так сказать, совесть была чиста.

– Понимаю. Но по правилам, Леонтий Прохорович, теперь к вам домой должна выехать группа. Осмотр места происшествия провести. Жилище – последнее место пребывания. Так положено.

– Домой? – он удивился и чуть поджал губы. – Обыск, что ли?

– Не обыск. Осмотр. Никто вас ни в чём не подозревает. Просто – протокол заполнить, но с понятыми, как положено. Я тоже приеду и все проконтролирую.

– Да? Сколько раз писал – никто и не думал приезжать. А теперь вот… – он посмотрел на меня и пожал плечами. – Ну, если теперь всё по-другому – поехали со мной, я на машине.

– Хорошо, – кивнул я. – Сейчас дежурному скажу: пусть поднимает дежурного следователя, криминалиста и оперативника. А мы с вами – уже и поедем.

– Да, конечно, – коротко сказал он и направился к выходу.

Я же задержался на секунду. Посмотрел на телефон. Он уже молчал, будто знал, что сказал достаточно. Но мне казалось, за молчанием этим кто-то прячется. И слушает. Твою маковку! Мне уже самому всякая чертовщина надумывается. Пора уже разобраться с тайнами этого городка.

* * *

Красный «Москвич-412» громко ворчал, пробираясь по окраине города. Лес начинался почти сразу за последними дворами. Мы свернули на широкую улицу, поросшую бурьяном. На ней – один-единственный дом.

– Приехали почти, – кивнул на строение Лазовский.

Огромный особняк. Я приподнял бровь. А вот это уже интересно: дом – массивный, кирпичный, с двумя подъёмами на крыльцо, с резными балками под крышей, явно построен в царские времена. Стеклянные витражи на верхнем этаже, облупившиеся лепные узоры – всё говорило, что строили его с размахом и вкусом. Но сейчас особняк обветрен и придавлен временем, живет несбывшимися мечтами о реставрации. Такую махину отремонтировать – нужна куча денег. Вряд ли это по карману семье Лазовских.

– Откуда в Нижнем Лесовске такая барская постройка? – когда машина подъезжала к дому, поинтересовался я будто из любопытства, почти как турист.

На самом деле для меня сейчас важна каждая деталь.

– До революции жил здесь промышленник. Поговаривали, что он занимался контрреволюционной деятельностью. Советская власть дом культурной и исторической ценностью не признала – жилище врага народа не может охраняться государством. И остался особняк простым зданием. Большим, да. Места тут, как считается, на три семьи. Но нам повезло – заселили одних.

– Повезло… – повторил я, присматриваясь к теням у боковых стен. – За привилегии и заслуги выделили жилплощадь с таким размахом?

– Какие уж тут привилегии, Андрей Григорьевич, – пожал плечами Лазовский. – Я – работник на фабрике, на «Красной нити». А супруга моя – воспитатель в детском доме. Люди обычные.

– Вы не похожи на обычного труженика, скорее, на руководителя, – хитро заметил я.

– Ну, да… ИТР-вец, главный технолог.

– Наверняка и достижения трудовые имеются? Ветерана труда получили?

Тот в ответ лишь кивнул. А я подумал, что и звание победителя соцсоревнований в его копилке наверняка имеется. Всё-таки статус, вот и дом такой дали. Ну еще и вспомнил разговор на турбазе, что семья Лазовских в городе уважаемая. Вот только Леонтий Прохорович – всё-таки не академик и не великий писатель, чтобы такие площади получать от государства.

Собеседник, видимо, уловил мой немой вопрос и пояснил:

– Да вы не думайте, мы люди простые. А дом? Ну просто никто больше не захотел в него заселяться.

– Вот как? Почему же?

– Озеро рядом, лес с плохой репутацией… Боязливый у нас народ. И потом – история с прошлым владельцем. После того, как вся его семья погибла в аварии, он сам… – Лазовский провёл пальцами по своему горлу и чуть вверх. – Повесился на балке в подвале. Вот люди и обходят стороной дом, суеверничают.

– А вы, значит, не верите во всё это?

– А во что тут верить? Люди умирают, Андрей Григорьевич, всегда так было: от болезни, от войны, от старости и ран. Смерть – это не мистика, это жизнь. А дом добрый нам достался. Правда, топить приходится много зимой, в холодное время мы часть комнат вообще закрываем, нам на четверых хватает и трети от его площади.

– У вас, значит, есть еще дети?

– Тоже сын… Игорь. Ну хоть он нормальный, – тихо скрежетнул зубами глава семейства.

Я не ответил. Мы стояли у старой калитки. За ней начинался двор, заросший лопухом, с облупившейся скамейкой у штакетника. Забор был не чета строению и смотрелся, как колченогая дворняжка рядом со старым породистым догом.

На втором этаже вспыхнул свет.

– Анна, наверное, зажгла. Проходите, Андрей Григорьевич.

Конец ознакомительного фрагмента.