Страшное свидетельство страшного времени. Свидетельство не ставшей уже далекой Великой Отечественной войны, а войны, отголоски которой не утихают и поныне. Войны, чьи свидетели не старенькие бабушки\дедушки, а наши ровесники. Этот дневник такой же памятник истории, как дневники Лены Мухиной и Тани Савичевой, только глубже, объемнее, полнее, и с новыми, современными реалиями. И автор их не ставшая историей старенькая бабушка, ни оставшаяся воспоминанием веках маленькая девочка, но молодая женщина, живущая здесь и сейчас. Смогла ли она найти себе место в мирном мире? Очень хочется надеяться, что смогла. Но судя по тому, что удалось "нагуглить", дается это ей нелегко, ой как нелегко!
Дневник начинается незадолго до первой чеченской войны, и вести его начинает маленькая девятилетняя девочка. Ее незамысловатый, но такой искренний язык задевает за самые отдаленные уголки души, самые глубокие, самые недоступные, и вытаскивает оттуда все то, что ты с таким усердием так долго там прятал.
Читая, вспоминала, что сама делала в эти самые дни, чуть ли не часы записей этого дневника, и становилось как-то не по себе от того, что в тот самый день, когда, например, тебе исполнилось 6 лет, и когда тебе впервые удалось задуть свечи на торте без участия брата, другая маленькая девочка в это самое время дрожала от страха, потому что стреляют, а мамы все нет. Вспоминалось очень многое из собственной жизни, как правило, что-то позитивное, потому что негатив мы стараемся забыть подсознательно, и становилось неловко, что в те самые моменты, когда мне было так хорошо, кому-то было неизмеримо хуже. И сейчас, в этот самый момент, кому-то также несоизмеримо хуже. Поневоле начнешь ценить то, что имеешь...
И так продолжается 10 лет. И за эти 10 лет ей выпадает пережить как постоянные обстрелы, грабежи, ненависть только за то, что носит русскую фамилию, хотя на самом деле:
Мать моей мамы – армянка. Отец моей мамы – донской казак. Мать моего отца – польская еврейка. Отец моего отца – чеченец. В родословной мамы были татары, грузины, осетины, армяне, украинцы, черкесы. В родословной отца – французы, испанцы, поляки, чеченцы
; так и вполне себе мирные: ее детская жестокость из любопытства, когда в аквариум вместо корма сыплется мышиный яд; ее первая влюбленность, совсем детская, чистая. А потом как-то вдруг внезапно она становится взрослой. Еще в предыдущей записи ребенок, а в следующей - уже совсем взрослая - фразы более осмысленные, обдуманные. Предложения из простых превращаются в сложные, многослойные. Полина становится рассудительной, ей не чужда иронии, начинает сквернословить, но уже видно, что она сильная, еще такая маленькая, но уже такая сильная, стойкая, с детства не желающая прогибаться под местных шестерок.
но и эта сильная девочка однажды не выдерживает и начинает рефлексировать, плакать и даже задумываться о смерти:
Еще, Дневник, я хочу поделиться с тобой своей печалью. Не думала, что могу быть подвержена депрессиям. Я сильная. Если не я, то никто. Я сверну горы и переплыву океаны. Я не могу быть слабой. Мне нельзя. Но почему-то в последнее время так хочется плакать, без явной на это причины.
Да и с чего бы не плакать, когда родная мать, вместо того чтобы помогать дочке, поддерживать ее хотя бы морально, кричит на нее и распускает руки, тем самым делая ее жизнь еще более невыносимой:
С мамой поругалась. Она, как война началась, стала сама не своя. Раньше, когда мир был, мы в парк ходили: на качелях катались, мороженое ели. А сейчас мама дерется, бьет меня. Вот и сегодня побила, да так, что рука моя была в крови. Она по ней линейкой ударила. Все из-за ящика со школьными тетрадками. Я его перевернула – искала пустую тетрадь, а назад сложила все неаккуратно.
– У тебя в голове проклятый дневник! – кричала мама. – Не хватало, чтобы ты еще на него школьные тетрадки переводила. Только и думаешь о дневнике и мальчишках. Ты некрасивая, тебя все равно никто не полюбит!
Понятно, что маме приходилось еще тяжелее, но читать такое было все равно дико. Судя по дневнику, на Полине был буквально весь дом: уборка, готовка, торговля на рынке, школа, и вдобавок тумаки от матери. А вокруг, тем временем, одни насмешки, унижения, подростковые проблемы, отсутствие настоящих друзей, голод, грязь, мародерство и постоянный страх войны. Но несмотря ни на что, даже когда мать желает смерти родной дочери, Полина реагирует удивительно по-взрослому, со взрослым сочувствием, состраданием и бесконечной любовью:
Мама злится все сильнее и сильнее. Ее характер совсем испортился. От голода, наверное. Я стараюсь не огрызаться. Я, наоборот, рассказываю маме что-то отвлеченное.
Помимо всего этого, ее постоянно преследуют странные сны про космос, космические корабли, египетские пирамиды, мудрецов и чью-то смерть. Все сны настолько подробные, настолько красочные, что порой мне казалось, что это не сны, а ее разыгравшаяся фантазия, навеянная книгами по парапсихологии, эзотерике и прочих науках о саморазвитии. Она увлекается йогой, борьбой, уверяет, что они помогают ей выжить:
Читаю книгу по айкидо. Я хочу быть сильной. Я не буду сдаваться.
И при этом она очень религиозна, чуть ли не до фанатизма:
Но я платок так и не сняла. Просто меня не будет на их фотографии. Ведь я Чечне – непризнанная дочь.
Она ненавидит Россию, да и с чего бы ей ее любить?! Ее жизнь загублена благодаря российскому правительству, и с этим не поспоришь. Да и если не углубляться в дебри межнациональных конфликтов, она просто другая, и все воспринимает по-другому, не так, как мы, русские:
Мне, привыкшей жить в строгом мусульманском мире, не нравятся местные свободные нравы, веселые люди в подпитии. Я хочу домой! Мне впервые так страшно. Оттого, что все эти люди не похожи на меня. Они не плохие и не хорошие. Просто – другие. Я не в силах понять их, словно сошла с инопланетного корабля, в длинных одеждах и платке времен древней Палестины.
Становясь взрослее, Полину часто, выражаясь языком тинейджеров, "прорывает на пафос":
Света нет, лишь свеча освещает мой дом.
А начиная с 2000-го года ее речь становится все более высокопарной, порой срывается на канцелярские фразы, типа "окно для передачи денежных средств" (в маршрутке). У некоторых это превращается в иронию, но Полине чего-то не хватает, и фразы кажутся тяжеловесными.
Наткнувшись на ее ЖЖ, в первый момент я подумала, что он кажется чересчур напыщенным, помпезным, но разве же можем мы ее за это осуждать?!
Наверное, кто-то назовет мой отзыв слишком восторженным, найдет к чему прицепиться, что опровергнуть, скажет, что не надо верить каждому слову. Может в чем-то вы и правы, однако, этот дневник, в первую очередь, памятник истории, и одного этого уже достаточно, чтобы его читали. Но даже если здесь что-то приукрашено, что-то преувеличено, человек, его написавший, переживший это все на собственной шкуре, уже по одному поэтому достоин восхищения и доброго отношения к себе.