– Вот Вы, наконец, и проснулись, простите, не знаю Вашего имени-отчества. Мы с Сергеем Петровичем, ― он кивнул в сторону «практиканта», ― заждались уже, второй день пошёл. Ну да ладно, главное, что Вы в порядке. Врачи говорят ― жизни ничто не угрожает. Надеюсь, мы сможем поговорить? ― его голос был сладок как патока и так же скользок. Меня чуть не вывернуло наизнанку, и я невольно поморщилась. Это жест от него не ускользнул ― правое веко задёргалось в нервном тике. Однако полицейский продолжил как ни в чём не бывало:

– Я полковник полиции Сироткин Иван Иванович, а как Ваше имя, девушка? ― застыл он в ожидании ответа.

Но я молчала, и не только потому, что этот Иван Иванович наводил на меня панический ужас ― просто не знала, что сказать. Наконец, собравшись с силами, прохрипела:

– Не помню, ничего не помню, ― театрально закатывая глаза и давая понять, что это всё, на что он может рассчитывать. Назвать ему своё имя я не могла при всём желании, а вот спросить, что же со мной случилось ― запросто. И пока он не очухался, поспешила засыпать его вопросами:

– Скажите, где я? Что случилось и как сюда попала? На меня напали и ранили?

Иван Иванович разочарованно отпрянул, его лицо стало унылым, «мёртвые» глаза смотрели сквозь меня, скучая, как будто он и так всё знал. Но, быстро взяв себя в руки, седой полковник снова деланно улыбнулся:

– Ну-ну, не так быстро, дорогуша, ― и от его слов опять скрутило желудок, теперь «рыбе» это явно понравилось. Улыбка Иван Ивановича больше напоминала ехидный оскал. ― Постарайтесь хоть что-нибудь вспомнить, и обещаю, я расскажу всё, что знаю, ― буравил он меня насмешливым взглядом.

Ничего не оставалась, как защищаться, используя древнейшее женское оружие ― слёзы.

– Не помню, ничегошеньки не помню, даже имя своё забыла; поверьте, голова раскалывается… ― и я заплакала, тихо подвывая. На сильную истерику просто не было сил.

Что ж, на этот раз победа была за мной: прибежавшая медсестра вывела посетителей из палаты, померила пульс и давление, напоив горьким лекарством, после которого я быстро успокоилась и уснула.

Новое пробуждение было не очень приятным: невыносимо ныл желудок, хотелось пить и есть, причём сильно. Видимо, я не слишком пострадала, во всяком случае, мой аппетит точно был в полном порядке. В палате стояла удручающая тишина, за окном чернела сентябрьская ночь.

– Ужин, похоже, пропустила ― какая досада… Боже, как же хочется пить ― сейчас осушила бы целое ведро воды. И картошечки бы сюда или макарошек. Что за мучение, ― я застонала, и чудо свершилось: вошла молоденькая медсестра, дав мне напиться из бутылки с трубочкой. Она улыбнулась вполне искренне и по-доброму:

– Бедняжка, ты, наверное, очень голодная, вон какая худенькая ― на лице одни глаза остались. Подожди, принесу поесть что-нибудь мягкое.

И через несколько минут она покормила меня отвратительно холодным протёртым супом, в тот момент показавшимся «бедняжке» просто кулинарным шедевром. В животе ещё голодно урчал несытый медведь, но на душе стало немного веселее.

После ухода доброй «сестрички» я осталась одна и пригорюнилась. Силы ко мне постепенно возвращались, а вот память ― нет.

– Завтра, наверное, опять придёт этот противный Иван Иванович, будет пытать, а в ответ и сказать-то нечего. Этот хитрец явно не из доверчивых простаков. Во что же я вляпалась, раз полиция ходит по мою душу? Где родные и друзья, если они вообще существуют, где мама? Хочу к ней, домой… ― и «бедняжке» вдруг стало так себя жаль, что я зарыдала от тоски и одиночества.

В палату вошла другая медсестра, нахмуренная и злая ― похоже, эти вопли её разбудили. Она молча и с каким-то садистским наслаждением вкатила мне укол, заставив уснуть. А наутро жизнь понемногу начала меняться: в палате появился новый доктор, внимательный и серьёзный. Он сказал, что физически я здорова, но из-за сильного шока ничего не могу вспомнить. Со временем всё пройдёт…

На вопрос о том, как я попала в больницу, немного поколебавшись, ответил, что «пострадавшую» нашли спящей в лесу, за городом у железной дороги. Вся одежда была в крови, а я бредила, постоянно что-то бормоча про одноклассников. Документов при мне не оказалось, и «скорая» привезла меня в ближайшую больницу.

– А полиция тут при чём? ― от волнения я снова задрожала, ― родители разыскивают, да?

Доктор внимательно посмотрел, держа руки в карманах белого халата. У него было очень напряжённое выражение лица, добрые глаза и печально опущенные уголки губ. Помедлив, он осторожно спросил:

– Ты и правда не помнишь, что случилось?

От этого вопроса я всхлипнула, вытирая слёзы:

– Вот и доктор не верит, что же делать?

Наклонившись, он вздохнул:

– Вообще-то, я не должен этого говорить, да, если честно, почти ничего и не знаю. Но слышал, что рядом с тем местом, где тебя нашли, ну, как бы помягче сказать… обнаружили несколько мёртвых подростков примерно такого же возраста. Возможно, ты единственная, кто выжил. Поправляйся, девочка, и пусть память поскорее вернётся. Будь сильной, желаю удачи, а она тебе понадобится, поверь.

Он ушёл, а я лежала, потрясённая его словами:

– Нашли в крови, какие ещё мёртвые люди? Единственная выжившая… ― это было уже слишком, ― зачем только доктору понадобилось так меня пугать? Разве не понятно, каким ударом стали его слова, я ведь и так в шоке. Возможно, он решил, что клин клином вышибают…

Схватившись за поручень кровати, потихоньку подтянулась и села. В груди разливалась ноющая боль, дышать было невыносимо трудно, и голова шла кругом… Я беспомощно глотала сухой больничный воздух, а он никак не хотел двигаться внутрь. Казалось, ещё немного, и не выдержу, умру на месте. А потом внезапно всё прошло ― меня отпустило: дышать стало легче, и голова прояснилась. Потому что я всё вспомнила и упала на кровать, почти теряя сознание…

Так и лежала, уставившись в потолок, кружившийся всё медленнее и медленнее, наблюдая боковым зрением, как вокруг суетятся знакомые медсёстры. Немного подождав, попробовала пошевелить губами, прислушиваясь к звукам собственного хриплого голоса:

– Я ― Ася Трифонова, улица генерала Смирнова, дом пять, квартира восемьдесят два, телефон…

Как заведённая, несколько раз настойчиво повторила имя, адрес и номер мобильного, пока на меня, наконец, обратили внимание и прислушались к словам. И только после этого выдохнула, закрыв глаза. Было слышно, как оживлённо переговаривались медсёстры, кто-то побежал, и из коридора донеслось пиликание набираемого телефонного номера.

– Спасибо, мамочка, что с детства заставляла дочку назубок учить домашний адрес, который, правда, часто менялся. Мамуля, я знаю, что тебя больше нет рядом, но ты так мне нужна, ― я мысленно разговаривала с ней и сглатывала слёзы, ругая себя за это.

Раньше у меня не было привычки плакать ― даже если наказывали или ругали, обижали и смеялись в лицо ― только усмехалась в ответ.

– Ну что за девчонка, и в кого она у нас такая? ― любил, улыбаясь, повторять папа, а мама всегда отвечала:

– В тебя, красавчик, в кого же ещё…

А теперь вот ревела по любому поводу…

― Папа… Что же такое случилось, что я ни разу о нём не вспомнила? Он же, бедный, наверное, сходит с ума. Ещё бы: обещала вернуться не позже десяти вечера, и пропала…

Разговоры вдруг стихли, и я услышала знакомое покашливание. Он пришёл, тот неприятный полицейский, от которого по коже бегали мурашки.

– Доброе утро! Слышал хорошие новости ― к Вам, Ася, вернулась память. Ну, не будьте букой, открывайте глаза, нам о многом надо поговорить.

И хоть сказано это было спокойным, даже ласковым тоном, почувствовав в его голосе скрытую угрозу, я приоткрыла один глаз. Он стоял рядом с кроватью, чуть сгорбившись, в том же тёмном, как и в прошлый раз, плаще, не отводя неприятного взгляда. «Практиканта» сегодня с ним не было, и меня так и подмывало спросить, где же он потерял такое чудо.

Словно приклеенная к лицу улыбка Ивана Ивановича вызывала тошноту и желудочные спазмы. В его глубоко посаженных глазах, казалось, клубилась тьма. Почему-то подумала, что простое русское имя Иван ему совсем не подходит, а вот какой-нибудь Люцифер ― пожалуй. Мысленно представила его с рожками и хвостом, да ещё в чёрно-красной накидке на плечах, и рассмеялась. Это прозвучало неуместно, словно насмешка. Не хотела же, ей-богу… И что я за дура?

Иван Иванович побагровел, а стоящая рядом медсестра выпучила глаза, решив, наверное, что от пережитого пациентка окончательно свихнулась. Не знаю, чем бы кончилась эта немая сцена, но тут раздались уверенные шаги, и знакомый властный голос произнёс:

– Посторонитесь! ― что прозвучало как сигнал о долгожданном спасении.

– Папа, папочка, я здесь… ― собрав все силы, закричала, или прошептала так громко, как только могла.

Отодвинув могучим плечом растерявшегося полицейского, папа в светлой ветровке и белом, накинутом сверху халате, словно ангел, разорвавший тьму, бросился ко мне и обнял, целуя:

– Как ты себя чувствуешь, малышка? Еле тебя нашёл, так спешил…

– Папочка, ― всхлипывая, прижалась к нему, не сомневаясь, что теперь всё будет хорошо, и никто не посмеет меня обидеть. Даже этот противный Люцифер с рыбьими глазами. Я взглянула на Ивана Ивановича, и испуганное сердце пустилось в неровный, смертельный галоп.

Он был удивительно бледен, тёмные глаза на узком лице казались пустыми, бездонными провалами. Чуть приоткрытый рот, нет, пасть, полная мелких острых зубов, была наполнена кровавой слюной. Я взвизгнула и зажмурилась, а когда разлепила веки, увидела испуганное лицо отца, нежно гладившего меня по волосам:

– Успокойся, зайчонок… Папа теперь с тобой, вместе мы со всем справимся, обещаю…

Я растерянно смотрела туда, где только что стояло отвратительное чудовище, но там никого не было. Всё ещё потрясённая, заикаясь, обратилась к медсестре:

– А где п-олицейский?

– Он только что ушёл. Такой внимательный и приятный мужчина, сказал, что не хочет вам мешать. Обещал зайти попозже, когда ты будешь одна.

– Одна… – это слово кувалдой било в висок, ― он вернётся и достанет меня. И никто не поможет…

Не знаю почему, но я была абсолютно уверена в этом и, плача от неизбежного страшного будущего, зарылась лицом в папино плечо.

– Кому пожаловаться? Кто поверит девушке «со сдвигом», пережившей такую трагедию? Никто, даже папа…

Я рыдала, а он продолжал успокаивать, повторяя снова и снова, что всё будет хорошо. Словно и правда в это верил, наивный…

– Его ни в коем случае нельзя втягивать в случившееся. Придётся тебе самой нести этот крест, а иначе погубишь обоих, ― кто-то невидимый прошептал эти слова мне прямо в ухо, и я ему поверила…

С этого дня всё изменилось: нас двоих перевели в отдельную палату, не разлучая до самой выписки. И неудивительно: вместе с работой в Генштабе у папы появилось много «полезных» знакомых…

Теперь в больнице всё шло как по маслу: врачи были очень вежливы и внимательны, каждый день приходил психолог, полиция тоже вела себя весьма… деликатно ― не докучала и лишний раз не беспокоила. Кстати, загадочный Иван Иванович с «практикантом» больше ни разу не появились. Это было странно, но приятно.

И следователям, и психологу я рассказала всё, что помнила о случившемся. Конечно, о своих видениях демонов-полицейских сообщать им не стала, иначе мне бы нашли больницу поинтереснее…

С этим делом всё было как-то не так ― о нём не писали в прессе, молчало и телевидение. Папа, смущаясь, попросил держать подробности произошедшего в тайне и «не распространяться», намекнув, что это указание «сверху». Я согласно кивала, раз надо ― значит, надо…

Похороны погибших одноклассников пришлось пропустить. Когда меня выписали домой, взяв подписку об обязательном посещении психолога, всё уже было кончено. Я не удивилась, узнав, что их гибель была объявлена несчастным случаем: мол, нетрезвые ребята, погуляв на вечеринке, решили прокатиться за город. Но не справились с управлением ― произошла авария… Наверное, так и сказали несчастным родителям.

Это было очень грустно, и порой хотелось открыть правду о том, как же всё было на самом деле, но подвести папу я не могла. Так что истину о страшной трагедии в лесу пришлось оставить на попечении своей совести, а она пока послушно помалкивала.

Я верила, что, вернувшись из больницы домой, сразу же почувствую себя лучше. Как бы не так… Поселившаяся в душе грусть по погибшей подружке и, как ни странно, нелюбимых раньше ребятах, сознание собственной неполноценности, проще говоря ― уверенность, что я постепенно схожу с ума ― всё это делало жизнь тяжёлой и безрадостной. «Депресняк» поймал Асю Трифонову в свои крепкие объятия ― глупо звучит, наверное, но это так: меня просто замучила тоска.

Я вернулась в университет, как никогда раньше, самозабвенно училась, нагружала себя любой работой и всё только для того, чтобы очередной пустой день закончился, и, наконец-то, можно было уснуть без задних ног, а главное ― без сновидений.

С некоторых пор я не переносила сны, ведь в них видела погибших ребят и Иван Иваныча-Люцифера с огромными когтями вместо рук, разрывающего их на части, а потом впивающегося мелкими острыми зубами в человеческую плоть…

– Ты ― следующая, ― слышался мне его мерзкий голос, и я просыпалась со слезами на глазах.

Регулярные посещения врача почти не помогали: от таблеток страшно болела голова, и невозможно было сосредоточиться. Я перестала их пить, просто изнуряя себя работой ― иногда это срабатывало. Главное, папа был рядом…

– Пока он здесь, монстр в дом не сунется, ― я верила в это и потому кое-как держалась на плаву. Но вот наступил день, когда расстроенный папа, обняв, сообщил, что уезжает в очередную горячую точку, иначе с работой можно будет попрощаться. И хотя он уверял, что готов всё бросить, устроившись простым охранником, его полные тоски глаза говорили о другом. Поэтому приходилось делать весёлое лицо, убеждая его, что я ― в порядке, а он обещал, что скоро вернётся. Мы оба знали, что лжём друг другу…

На время командировки из провинции приехала папина троюродная сестра тётя Клава, решившая пожить в столичном городе в своё удовольствие. Пришлось и на это согласиться, лишь бы папа успокоился. Мы не обещали писать или звонить друг другу, понимая, что это не всегда возможно.

Простились, и я осталась ждать его возвращения, совсем как мама раньше, с ужасом считая часы и дни, когда проклятый монстр придёт за мной. А то, что это рано или поздно произойдёт, сомнений не было, ведь настырный голос в голове не давал мне думать иначе…

Глава 3

Время шло, и, как ни странно, ничего ужасного не происходило: монстры из шкафа по мою душу не вылезали, страшные сны снились всё реже, и даже настырный голос в голове помалкивал. Папа иногда передавал весточки через знакомых, у него всё было хорошо. Во всяком случае, так он уверял ― и это радовало. Тётя Клава не докучала, целыми днями где-то пропадая, и, кажется, кого-то себе нашла. Иногда за завтраком она восторженно рассказывала о своём новом знакомом, но я только кивала, думая о своём, нерадостном. Так мы и жили.

Приближался Новый год. Я всё ещё надеялась, что папа вернётся к празднику: вместе нарядим ёлку и, как в детстве, пойдём смотреть салют. Но, честно говоря, не особенно в это верила… Девчонки из группы предлагали встретить праздник в компании на загородной даче одного из ребят. По понятной причине, я наотрез отказалась ― слишком свежи ещё были ужасные воспоминания. В нашей группе никто так и не узнал о том, что случилось в начале осени; однокурсники считали меня скучной, нелюдимой гордячкой, а я и не торопилась их в этом разубеждать.

Наступил последний день декабря, и стало очевидно, что папа не приедет, значит, и этот Новый год мне предстояло встречать в одиночестве. Тётя Клава извинилась, сказав загадочным голосом, что у неё «планы» на вечер, и, раздражённо пожелав ей повеселиться от души, я закрыла дверь. Вытащив с антресолей ёлку, поставила её посреди комнаты, ещё час просидела, перебирая старые игрушки, но так ни одной и не повесила ― чувствовала себя брошенной и ненужной, даже позвонить было некому…

Однако ближе к двенадцати, притащив из холодильника салат и шампанское, включила телевизор и, усевшись на пол перед «глупым ящиком», начала праздновать. К бою курантов я была уже хороша ― сказалась неумение пить, зато на душе стало гораздо легче. Покричав «ура», даже успела загадать желание, и как только за окном начали взрываться петарды, нетвёрдой походкой побрела к балкону, прихлёбывая шампанское прямо из бутылки.

На улице люди веселились, поздравляя друг друга, и глядя на праздничный салют, хохоча, взрывали хлопушки. Мне вдруг стало так завидно и захотелось туда, к ним, что, не раздумывая, кое-как обувшись и натянув пальто, я поспешила на улицу, так и не выпустив из руки недопитую бутылку шампанского.

Мне даже в голову не пришло задуматься над вопросом ― взяла ли с собой ключи и закрыла ли входную дверь ― в тот момент было не до этого. Выйдя в холл перед лифтом и с трудом попадая пальцем в кнопку вызова, ждала, нетерпеливо прихлопывая ногой в такт известной новогодней песенке, раздававшейся из-под соседской двери.