– Я и не собираюсь. Пусть меня проверяет любая комиссия. Я правда ничего не помню. Я же говорил, меня накачали наркотиком, действующим на память. Я очнулся в чужом подъезде от крика и собачьего лая. Никого я не собирался убивать, у меня семья, ребенок маленький.

– Никого не собирались убивать… А зачем купили пистолет?

– Просто так. Сейчас у многих есть пистолеты. Это модно, престижно.

– У многих? У кого, например? Можете назвать поименно ваших знакомых, имеющих огнестрельное оружие?

– Я не стукач.

– Вы не стукач… Ну, хорошо, а вам известно, что незаконное приобретение, хранение и ношение оружия наказывается лишением свободы на срок до трех лет?

Саня молчал и глядел в пол.

– Я задал вам вопрос, – мягко напомнил Илья Никитич.

– Да, – еле слышно произнес Саня, не поднимая глаз.

– Значит, купив пистолет, вы вполне сознательно пошли на уголовное преступление?

– Я не считаю это преступлением.

– Убийство тоже не считаете преступлением?

– Я никого не убивал, – Саня решительно помотал головой, – меня подставили.

– Кто и зачем?

– Понятия не имею.

– Понятия не имеете, – удовлетворенно кивнул следователь.

Дурацкая манера повторять почти каждую фразу собеседника Саню просто бесила. Собственные слова сразу казались глупыми, неубедительными, словно старикан пережевывал их своими вставными челюстями и получалась жидкая словесная каша вместо осмысленных, продуманных ответов.

– Если бы я знал, кому понадобилось меня вырубать, разве я не сказал бы? Я изо всех сил пытаюсь вспомнить, но не могу.

– Пытаетесь, но не можете… – повторил Илья Никитич. – А что именно вы пытаетесь вспомнить? Что вам кажется самым важным?

– Ну, во-первых, пистолет я из дома не выносил. Мне просто некуда его было положить.

– Да что вы? – удивился Илья Никитич. – Он у вас такой удобный, легкий, карман не оттянет.

– Нет. В дубленке наружные карманы маленькие, а во внутреннем у меня лежал радиотелефон. Пиджак из тонкой ткани, было бы заметно, если бы там лежало что-то тяжелое.

– Хорошо, а внутренний карман пиджака?

– Там бумажник.

– Но есть еще карманы брюк, ваш «вальтер» запросто туда влезет.

– Нет. Торчит. Брюки узкие.

– Значит, все варианты перепробовали?

– Какие варианты? Я его не брал с собой. Вообще не брал, понимаете?

– Ладно, допустим. В котором часу вы вышли из дома?

– Спросите у моей жены.

– И куда направились? Или об этом тоже спросить у вашей жены?

– Кажется, я был в ресторане.

– Отлично, – обрадовался Илья Никитич, – это уже кое-что. В каком именно ресторане?

– Там танцевала полуголая девушка со звездами на груди, и еще там рассыпалась куча долларов по ковру. Но все это очень смутно, как в тумане.

– Действительно, туману много. Название ресторана, конечно, забыли?

Саня молча кивнул и опустил голову так низко, что Илья Никитич видел только его темно-русую макушку.

– Значит, вы помните, что незадолго до убийства были в ресторане, но пистолета с собой не брали? А каким образом оказались в подъезде убитого, рядом с трупом?

– Я не убивал.

– Послушайте, Анисимов, а может, вы просто забыли, как выстрелили в Бутейко?

– Пожалуйста, не надо издеваться, – Саня вжал голову в плечи, словно опасался, что старик сейчас ударит его, – я не вру вам. Я не мог выстрелить человеку в висок. У меня бы просто рука не поднялась. А мой пистолет должен был лежать дома, в ящике письменного стола.

– Но оказался каким-то мистическим образом на месте преступления. Ладно, Александр Яковлевич, сегодня я свяжусь с вашей женой, она принесет вам смену одежды, а это все мы отправим на экспертизу и узнаем, в какой именно карман вы положили пистолет, когда отправились убивать приятеля.

– Я не…

– Да-да, я понял, вы не убивали, – кивнул Илья Никитич. – Вы давали Бутейко деньги в долг?

– Да. Три тысячи долларов.

– Когда это было?

– В июле.

– Вы брали у него долговую расписку?

– Нет, конечно.

– А сроки возврата оговаривали?

– Нет.

– Значит, вы полностью доверяли Бутейко?

– Не знаю. На этот вопрос я сейчас не могу ответить. Простите, у вас случайно нет сигареты?

– Случайно есть. Пожалуйста.

Илья Никитич не курил, но держал в своем столе на всякий случай пачку «Ротманс» и дешевую одноразовую зажигалку.

– Не можете ответить… – задумчиво повторил, давая Сане прикурить, – что, очередной провал в памяти?

– Если вы считаете, будто я здесь комедию ломаю, то ошибаетесь. Я не симулирую, не строю из себя психа. – Саня жадно затянулся и заговорил очень быстро, затараторил, словно текст был выучен заранее: – Артем Бутейко был мне должен три тысячи долларов. После кризиса у меня возникли серьезные проблемы. Но из этого не следует, что я убил Артема. Разве покойники возвращают долги? Мне нужны были деньги, а не огромный тюремный срок, не высшая мера. И потом, я бы сразу убежал.

– Вы были слишком пьяны.

– Если бы я собирался убивать, разве стал бы пить перед этим?

– Логично, – кивнул Илья Никитич, – но и выпить для храбрости в такой ситуации тоже логично. Из-за неприятностей после кризиса, из-за сложностей с деньгами вы много и сильно нервничали. Накопилась злоба, она требовала выхода. А тут – должник, который не возвращает деньги. Люди в своих поступках далеко не всегда следуют логике и здравому смыслу. Гораздо чаще ими руководят слепые эмоции, особенно в тех случаях, когда происходит убийство. Вы ведь дважды угрожали Бутейко.

– Угрожал? Ерунда какая… Нет, я напоминал ему о долге, но это нельзя назвать угрозами.

– Расскажите, пожалуйста, подробно, какой разговор состоялся между вами, когда вы в первый раз потребовали вернуть долг.

– Я просто позвонил, спросил, как дела. Я ждал, что он сам вспомнит о деньгах, но он не вспомнил. Я спросил прямо: когда собираешься возвращать? Он ответил, что пока не может точно сказать. Сейчас у него все настолько плохо, что на хлеб не хватает. В общем, он стал жаловаться на жизнь, как все в таких случаях.

– У вас большой опыт общения с должниками? – улыбнулся Илья Никитич.

– Нет… а почему вы так решили? – растерянно моргнул Саня.

– Вы сказали, как все в таких случаях.

– Ну, я имел в виду… я говорю не о своем опыте, просто известно, как люди тянут резину и жалуются на жизнь, когда речь заходит о деньгах… – Саня почувствовал, что краснеет, стал запинаться и в итоге замолчал.

– Ну, хорошо. А потом, через два дня, вы пришли к нему домой и опять говорили о деньгах. Мать Бутейко уверяет, что слышала угрозы.

– Ничего она не могла слышать. Да, я просил его вернуть хотя бы часть. Артем пробил свою программу на телевидении. То есть у него появилась возможность хорошо заработать. Между прочим, это еще раз подтверждает, что убивать его мне было невыгодно. Я просил, а не угрожал.

– Вы пришли к нему специально ради этого разговора или был какой-то другой повод?

Внезапно Саня замолчал. Илья Никитич с удивлением заметил, как резко изменилось его лицо. Он побледнел, глаза тревожно забегали. Казалось, он мучительно пытается решить для себя что-то важное. Илья Никитич дал ему время подумать, не торопил.

– Да. Повод был, – наконец медленно выдавил Саня сквозь зубы, – я зашел, чтобы посоветоваться с его отцом.

– Очень интересно, – радостно кивнул Илья Никитич, – пожалуйста, конкретней.

– Я не могу… А в общем, теперь уже неважно. Я принес показать отцу Артема одну вещь, чтобы он оценил ее. У моей жены есть старинное кольцо. Большой изумруд, бриллианты. Оно ей досталось от прабабушки. Я просто хотел узнать, сколько оно может стоить. Ну, на всякий случай. Мало ли что? Мы сейчас очень нуждаемся в деньгах. Я ничего не сказал Наташе, она бы ни за что не разрешила продавать кольцо. Она много раз повторяла, что ее прабабушка даже в Гражданскую войну, в голод, берегла эту вещь.

– Разве Вячеслав Иванович Бутейко имеет отношение к ювелирному делу? – искренне удивился следователь.

– Имел когда-то. Но об этом в их семье не принято говорить.

«Почему?» – чуть было не спросил Илья Никитич, но сдержался. Он всегда старался не спешить с вопросами, которые вызывали у него особенный интерес.

– Ну и как Вячеслав Иванович оценил кольцо? Оно действительно оказалось дорогим?

– Нет, – тяжело вздохнул Саня, – он сказал, что в изумруде трещина и еще какие-то повреждения, а бриллианты очень мелкие, показатели чистоты низкие. В общем, больше трех сотен долларов за эту вещь получить нельзя. Я Наташе ничего не стал говорить. Принес кольцо, потихоньку положил назад, в шкатулку. Вы тоже не говорите ей, хорошо? Ей будет очень обидно, если она узнает, что я оценивал кольцо и что оно на самом деле так дешево стоит. Это ведь единственная ее фамильная драгоценность.

– Ну, специально не буду сообщать. А там уж – как получится, – улыбнулся Илья Никитич. – Вы давно знакомы с Бутейко?

– Учились в одном классе.

– Дружили?

– Нет, – Саня повысил голос, ответил слишком поспешно и даже шлепнул ладонью по столу для убедительности.

– Значит, в школе вы не дружили. А в последнее время какие между вами были отношения?

– Да никаких не было отношений! Просто приятели. Бывшие одноклассники.

– Кто из ваших общих знакомых мог знать о долге?

– Многие.

– Что значит – многие? Вы давали деньги при свидетелях?

– Нет. Артем забежал ко мне домой на пятнадцать минут, мы выпили по чашке кофе, я дал ему деньги.

– Ваша жена была дома в это время?

– Не помню… А, ну конечно, Наташи не могло быть дома. Весь июль она прожила с сыном на даче у моих родителей.

– Стало быть, никто не видел, как вы давали Бутейко деньги и какую именно сумму?

– Никто.

– Почему в таком случае вы утверждаете, что о долге знали многие?

– Да потому, что Артем в последнее время жил в долг. Он брал у всех, кто мог дать, и суммы были примерно одинаковые, от двух до четырех тысяч. Об этом все знали, кроме его родителей.

Илья Никитич задумался на секунду, чуть прикрыл глаза и беззвучно отбил пальцами дробь.

«Все, кроме родителей… однако о долге стало известно со слов матери убитого. Она сразу назвала Анисимова убийцей и вспомнила про деньги. Позже, придя в себя после короткого обморока, назвала сумму – три тысячи. Собственно, о долге известно только с ее слов. Про угрозы тоже».

– Александр Яковлевич, а какие вообще у Бутейко были отношения с родителями?

– Ну, как вам сказать? Сложные.

– Можно конкретней?

– Понимаете, родители Артема люди старомодные, все из себя добропорядочные, правильные и наивные до ужаса. Таким ничего нельзя объяснить. Если бы они узнали хотя бы приблизительные суммы его трат и его долгов, у обоих бы волосы дыбом встали.

Неожиданно для себя Саня хрипло засмеялся и не мог остановиться. Он вдруг вспомнил, что отец Артема совершенно лысый. Следователь спокойно и терпеливо ждал, когда закончится приступ дурацкого нервного смеха. Но Саню уже просто трясло, из глаз брызнули слезы. Хохот перешел в плач. Следователь участливо предложил воды. Зубы стукнули о стекло. Вода попала в дыхательное горло.

– Я не убивал Артема, честное слово, – забормотал он, захлебываясь слезами и кашлем, – я понимаю, доказать невозможно, все против меня, улики, свидетели, но я не убивал. Конечно, вы мне не верите. Но я точно знаю, Артем не говорил родителям про свои долги. Его мама не могла знать. И никаких угроз она не могла слышать. Просто у нее шок – понятно, единственный сын.

Кашель отпустил. Илья Никитич молча протянул ему бумажный носовой платок. Саня вытер глаза, шумно высморкался и немного успокоился, стал говорить медленно, монотонно, и следователю опять показалось, что он произносит заранее подготовленный текст:

– Артем не вылезал из светской тусовки, каждый день должен был появляться на всяких презентациях, в ресторанах, в казино, поддерживать знакомства со знаменитостями. Ему хронически не хватало денег. Он одевался в дорогих бутиках. Он вообще был страшно озабочен своей внешностью, многие часы проводил в примерочных магазинов, знал названия всех фирм-производителей одежды, мог лекции читать по истории костюма, но никогда этого не афишировал. Одевался нарочито небрежно, но в этой небрежности была особенная стильность, был шик. А шик – дело дорогое.

– И родители не замечали, что на нем дорогие вещи?

– Артем уверял их, будто покупает шмотки в самых дешевых комиссионках. Для них что Версаче, что фабрика «Красная швея» – один черт. Тряпка, она и есть тряпка.

– Подождите, но в Москве давно нет комиссионных магазинов, – заметил Илья Никитич, – этого они тоже не знали?

– Родители Артема в последние годы покупали что-либо только в угловом гастрономе. Только еду покупали. Кефир, хлеб, макароны. Всем, кто приходил в гости, предлагали горячие черные гренки. Знаете, ломтики ржаного хлеба, обжаренные в подсолнечном масле. Со сладким чаем очень вкусно. Представляете, много лет подряд, из года в год, одно и то же угощение, жареный черный хлеб. С ума сойти можно. А одежду они не покупали вообще. Носили старую. У отца Артема все носки состояли наполовину из штопки. Пиджаки и пальто перелицованные. Ну, знаете, когда вещь распарывают по швам, выворачивают наизнанку, потому что там ткань меньше изношена, и сшивают заново. Мать Артема целыми днями сидела за швейной машинкой. Старенькая такая машинка, с ножной педалью, которая выглядит как фрагмент литой чугунной ограды.

Саня бормотал, глядя в одну точку, и все ждал, когда же следователю надоест слушать этот бред. Но Бородин сидел молча, расслабленно откинувшись на спинку стула, и глядел на Саню сквозь прикрытые веки. Сане даже показалось, что старик заснул. Ну и ладно, спокойной ночи. Он покосился на Илью Никитича, без спросу вытянул из пачки еще одну сигарету, прикурил.

– Педаль качалась медленно, тяжело, у Елены Петровны отекали ноги. Она многие годы сидела за этой машинкой. И никогда, ни разу не сшила ничего красивого, нарядного. Обметывала простыни, сострачивала огромные, как паруса, пододеяльники. Артем как-то пришел в школу в плюшевой темно-зеленой рубашке, такой узкой, что казалось, сейчас лопнет по шву, и заявил, будто это последний писк моды, будто какой-то родственник привез из Парижа для своего сына, но у того слишком пузо толстое, не смогли застегнуть пуговицы. На самом деле мать нашла на антресолях старое покрывало и сшила ему рубашку. А узкая она потому, что осталось очень мало невытертой ткани. – Саня загасил сигарету и перевел дух. В кабинете стало тихо. Молчание длилось несколько минут.

«Он не верит, – с тоской подумал Саня, – ничего у меня не получается. Сейчас он отправит меня назад в камеру».

Этого он боялся больше всего. Каждая минута в тихом кабинете, наедине со спокойным вежливым старичком, без вони и ужаса перед соседями-уголовниками, была для Сани сейчас на вес золота. Саня готов был болтать хоть до утра, лишь бы побыть здесь еще немного.

Следователь продолжал сидеть неподвижно, только веки его чуть приподнялись, глаза оживились.

– Ну что же вы замолчали, Александр Яковлевич? – произнес он с едва заметной улыбкой. – Я вас внимательно слушаю. Бутейко пришел в школу в рубашке, сшитой из старого покрывала. Что было дальше?

– Дальше? Ну что могло быть дальше? Все стали спорить, обсуждать эту несчастную рубашку, разглядывать ее, щупать. Кто-то из девочек обратил внимание на то, что швы обработаны зигзагом, а не оверлоком, то есть рубашка сшита на домашней машинке. Но Артем никогда не смущался, если его ловили на вранье. Он заявил, что это тоже писк моды. Самые знаменитые модельеры продают вещи «хенд-мейд», сделанные вручную. В итоге он добился, чего хотел. Весь класс был занят его рубашкой, его персоной. Когда рубашка «хенд-мейд» всем надоела, он выдумал другое. Притащил в школу какую-то брошку со стекляшкой и заявил, что это старинный бриллиант. Рассказал совершенно дикую историю, будто бы его дед копал колодец и нашел шкатулку с драгоценностями. Там, кроме прочего, был этот камень. За ним охотятся все коллекционеры и бандиты мира. Сто пятьдесят лет назад его снесла курица где-то на Урале.

Саня замолчал, вжал голову в плечи. Он ждал, что следователь сейчас взорвется, стукнет кулаком по столу, крикнет, мол, хватит мне голову морочить, не устраивайте из допроса балаган. Какая рубашка? Какая курица? Какое отношение вся эта ахинея имеет к убийству Бутейко? Но вместо этого старик мягко произнес:

– Ну что же вы? Продолжайте, пожалуйста. Я вас внимательно слушаю.