Достал сигарету из пачки, и прикурив, не глядя бросил горящую спичку в сторону пепельницы. – В данном случае философия отступает перед требованием момента. Я просто хочу посмотреть на себя оттуда, как будто с другой стороны. К тому же, тут мне теперь —омерзительно.

–А! – Ипполит оглушительно хлопнул в ладоши. – Ну вот. Ты бы лучше подумал о том, отчего мимолетная женщина так тебя перегнула. Ты её, может, любил всерьез? Мне казалось довольно ясным, что ты собирался что-то менять. Она ведь очень хотела остаться с тобой.

Шумлянский уставился на светящийся между спиралей дыма профиль мудрого друга. Тот, как всегда, выглядел умиротворенным. Альберт знал, что внутренний мир, стиснутый в черной коробке в таинственной сердцевине невозмутимого Ипполита приглашается к диалогу безбожно редко. Хм. Запись внутренних голосов за минуты до катастрофы. Интересно было бы вскрыть, скажем, Лизину голову. Совершенно ведь… черт возьми, не ясно, с чего она вдруг умерла.

– Нет, я не сильно любил её. – выдавил Альберт. – Но было в ней что-то, что заставляло меня стыдиться своих желаний. Теперь её нет, но мне всё ещё стыдно, и с каждым днем становится все стыдней. – С отвращением закончил Шумлянский и потянул вниз воротник рубахи, который его как будто душил. – А этот мальчик во сне, в автобусе, за рулём – он смотрел на меня так мягко, такой был знакомый взгляд… Захотелось в ответ обмануть его, просто чтобы узнать, что будет. Как в детстве – кошке к хвосту жестянку старую привязать.

Беззвучно клубился дым, тоненько пела труба. Два графически безупречных тела, лежа в креслах у кухонного стола, летели в космосе вместе с планетой.

Раздался звонок. Входная дверь, которая оказалась не заперта, рывком распахнулась. На пороге сгустилась фигура жены Ипполита.

Мужчины враз встрепенулись.

– Ипполит! Я соскучилась! – прогудела Хлоя, вшагивая в прихожую и заполняя ее собой. – Альтик! Где тапки? Неси мне Лизкины!

Альберт чмокнул Хлою в румяную щёчку (вот же порода – как с гуся вода!). Порыскал по коридору, сунулся в кладовую, помедлил под дверью в спальню.

На старой, но все ещё крепкой двери кто-то когда-то изобразил вселенную-озеро. Альберт шутил, что она через замочную скважину наполняет комнату. Дверь, усыпанная соцветиями галактик, сулила гряду великих вершин. Девчонки, ведомые по коридору к мечте, неизменно смягчались, считая рисунок гарантией скорой награды.

С тех пор, как Шумлянский за этой дверью нашел неживую Лизу, звёзды приобрели пророческий ореол.

Он осторожно, бочком протиснулся внутрь, к выключателю. Зацепил обо что-то локтём. Шелестнуло, глухо тюкнуло в пол. Свет зажёгся.

Осветилась кровать безнадежно пустая. Под ногами у Альберта обнаружились тапочки с белыми лилиями. Рядом валялась упавшая с полки Лизина кожаная тетрадь. Наклонился, поднял и то и другое, вышел и плотно дверь за собой затворил.

Новое место казалось раем. Сначала Лиза спала, как после прогулки в лесу. Проснувшись, нашла свое тело мягким, радостным и приятным. Мельчайшие мышцы были расслаблены. Лиза не помнила в прежней жизни ни дня такого единства с собственным существом. В этом вельветовом забытьи круглые мысли ползли по мягким канавкам. В приятном тумане тихонько щелкнуло, как будто сработал затвор фотоаппарата. Появился фокус и резкость, и Лиза увидела заусенцы на пальцах, волосы на висках, щетинку у краешка рта. Лиза смотрит на Альберта. Он сидит в старом кресле, обнимаемый завитками овчины, а на лице его – царственная тоска. Из святой безмятежности Лиза рванулась к Альберту, силясь утешить его, обнять. Взбунтовались Лизины мышцы, не желая прощаться с покоем. С каждой секундой натягивались внутри бессмысленно злые, рвущие тело на части струны, сводящие ноги и руки в судорожные узлы. Боль в животе стянула все тело в колючий ком. Лиза вскричала, что было силы: «Альберт!», но получилось «А-а-а-ум!». В ответ на ее крики в кадре явилось улыбчивое лицо, и сладкая жидкость опять попала на губы. Краем памяти Лиза знала, что если что-то освобождает от боли, то вызовет привыкание, но было так сладко – не думать, просто закрыть глаза.

Родственный пряный запах клубится рядом, ладони скользят по коже, гладя каждый изгиб лица. Лиза мутно поглядывает вокруг. А вокруг – плавные переливы цвета. Струны, терзающие её тело, прячут жала и исчезают – так волны соленого океана впитываются в песок. Напевает смутно знакомый голос. Лиза ползет по бархатным мозговым канавкам. Нет, подождите… я не должна забыть: овчина, тугие кудряшки шерсти. Родной человек в тесной кухне, в кресле. И рядом кто-то другой. Кто он, и знаю ли я его? О чём они говорят? Я не помню имён. Это тревожит. Делает больно. Лучше забыть это всё.

Ла! Ма! Ама! А-а-а! ама. Ма-ма. Мама. Мама.

Лиза взглянула на Альберта. Тело его полулежало уютно на белом сиденьи дивана, а подбородок касался груди. Ипполит бросил Альберту на колени книгу и вышел в другую комнату. Лиза приблизилась к Альберту и опустилась на пол возле него. Уткнулась лицом в ткань на его плече. Ей временами казалось, что она готова отдать этому человеку слишком уж много, и ни одно его проявление не виделось ей чрезмерным. Звуки из туалета, запах зубов, складки кожи, и даже перхоть – всё это было ей мило и дорого. Всё это было родным, и оттого прекрасным необъяснимо. Не отрывая взгляда от книги, Альберт рассеянно опустил ладонь на макушку Лизы. Она благодарно вздохнула и заключила: мы с ним – одно. Мы подходим друг другу как лайковая перчатка и живущая в ней день за днём рука. Впрочем, тут же оговорилась она, это ещё не всё. Можно ли рассказать кому-то, как сплетаются отражения на лакированной дверце? Победитель выносит тело любимой из боя, воздев над собой как флаг. Как тряпичная кукла, в которую ласково проникает рука кукловода – одушевленная каждым движением пальца – она покоряется так. Бесстрашно летит в пространство, в которое рушатся стены комнаты, дома и мироздания. Мужчина ведёт свою шакти строго вперёд, крепко держа за локти, сквозь удивление и туман. Она делает неуверенные шаги к собственной сути, и от касаний ее ступней взлетают стайки колючих искр. Навстречу ей из молочной мути выступает незыблемая вершина, и воздух становится празднично-золотым. Изумленная радостью дэви в янтарных всплесках стремится к цели, чтобы коснуться собой снежного острия.

Вершина ей покоряется. Новая высота кружит голову, и дыхание становится будто бы ни к чему. Но несколько терций спустя женщина чувствует, что эта вершина была только первой ступенькой сияющей лестницы, и путь наверх уже невозможно остановить.

Лиза прижалась горячей щекой к мягкой ладони Альберта. Каким же невзрачным и скучным с виду бывает мужчина, знающий бесконечность!

Я, безусловно, счастливая – упоенно вздохнула Лиза.

Она устроилась поудобнее, открыла свою тетрадь и записала:

"Процессы поглощения и выделения чего бы то ни было телом и сознанием идентичны сами себе и всему мирозданию. Вдох и выдох, любовь и ненависть. Вращаясь на оси времени, «я» обращается к внутреннему реактору, производящему ток в теле или в уме. Залитые солнцем слияния рек, невидимые иголки, которые ищут в высокой траве прихожане забытых церквей.

Мы гуляем по парку.

Асфальт безупречно крепок под слоем лиственной шелухи. Ты идешь со мной рядом и говоришь, что реально то, что можно потрогать. Мы идем вшестером: я, какой себя вижу я, обнимающая того, каким я тебя вижу. Ты, каким себя видишь ты, обнимающий ту, которую видишь ты.

И двое реальных людей идут через желтые волны тоски, обнимая за плечи друг друга."

Лиза немного подумала и зачеркнула тоску.

Объявили посадку. Гурьбой топоча по трапу, людишки заполнили самолет. Пристегнувшись, Шумлянский простился с холодной Москвой за стеклом и закрыл глаза.

Взлетели.

Лиза-нежная появилась во сне практически сразу, как будто его ждала. Потянулась к нему, распростершись на лоскутках полей и дорог.

Лиза.

Белые плечи, ласковый профиль, пряди змеились до горизонта под округлым носом его самолёта. Лиза-сонная перевернулась во сне на живот, и ее волосы затянули Альберта в ночь. Альберт шёл по сельской дороге от города, вдоль фруктовых садов, спящих за каменными заборами. Мелкие камешки разбегались от его ног.

Альберт внутренне знал, что ищет ребёнка с глазами карими, и уверенно шёл вперед. Альберт очень устал, и едва волочил ноги. Он не мог оглянуться. Не мог повернуть назад. Мир тяжело лежал на его плечах, укутанных пледом колючим.

Он шел в темноте, свесив голову на уставшей шее, и потому не заметил корову, стоящую посреди дороги. Корова была большая и безучастная ко всему. Фары автобуса осветили ее опущенные ресницы, единственный (правый) рог и крутые бока. Взвизгнули тормоза. В пролетающем мимо окне Альберт увидел глаза человека, глядящего с изумлением на него.

Оцарапав бока ветвями яблони, автобус свернул с дороги и канул в ничто.

У мальчика (обладателя карих глаз) было три имени. Первое имя сказал Господь-Отец с просьбой запомнить вот что:

Те, кто тело освоил, но первое имя забыл, безнадежно увязнут в своей свободе.

Это мальчишка накрепко уяснил.

Мальчик родился, от сердца крича «Рам!», и всё улыбалось ему в ответ.

Второе имя дала человеку мать. Она назвала его Бачча. На время, пока не пришёл его папа, земной Отец. И оказалось, что «бачча» – слово, которое значит «малыш», а значит мама дала ему нежность.

Третье придумал папа: имя Бикрам, и оно было схоже с Первым, и мальчик разулыбался от радости. Старики говорят, что легко отличить счастливого от несчастного – те, кто помнит святое Имя, смеются над временем и не вязнут в его морщинах.

Бикрам понемногу свыкся с младенческим телом, которое он исследовал: трогал, натягивал и вылизывал каждый край, до которого мог достать. Вскоре тело стало привычным, и он просыпался в нём с каждым разом всё проще и всё уютнее.

Счастье скользит, как топленое масло. Бикраму уже четыре. Он ловко ныряет под мамину руку – туда, где тёплая грудь наполняет тугую ткань ее чоли. Мальчик прячется целиком в складках юбки сари, мама смеется и вертится, силясь его поймать, но малыш убегает, радостно хохоча.

Куры шуршат в кустах.

Мальчика привлекает колодец. В колодце – всегда луна. Она, наверное, прячется там, когда по небу в сияющей колеснице мчится сияющий Сурья. Сурья суров, но его езда сопровождает цветение планеты. Вода в колодце всегда чиста и очень холодная, потому что луна ведь сделана изо льда. Не зря же тает на небе она ночь от ночи?