Глава 4

Среди пациентов, с которыми я работал как психотерапевт, был некий Френсис Новак.

Френсис был молодым мужчиной двадцати двух лет; его отец – поляк, мать – пуэрториканка. Родители Френсиса развелись, когда ему было девять лет. Местонахождение отца с тех пор оставалось неизвестным. Френсис имел неполное (одиннадцать классов) школьное образование, не владел никакой специальностью. Он жил в одном приюте в Бруклине, а его мать с младшей сестрой – в другом приюте. Женат Френсис никогда не был, детей не имел.

Полгода назад он был арестован за участие в квартирной краже. Во время уголовного разбирательства у следователей возникли вопросы относительно психической адекватности Френсиса. Парня направили на специальную медкомиссию, где пытались понять причины его столь странного поведения: почему он нигде не работает, не учится, живет непонятно как. Медкомиссия пришла к заключению, что у Френсиса есть какое-то нарушение психики, не позволяющее ему социально адаптироваться. Но какое именно – так и не установили. Отделались «депрессией средней тяжести» и с этим диагнозом отправили в суд, где рассматриваются дела подсудимых с психиатрическими нарушениями.

За участие в квартирной краже Френсиса приговорили к году условно. Но судья согласился, что у парня «есть проблема», поэтому государству следует взять над ним опеку. Френсису предложили пособие по безработице, пообещали поставить на очередь на субсидированную квартиру. За это он должен был посещать нашу психиатрическую амбулаторную клинику. На такие условия Френсис согласился, хотя больным себя не считал.

Родным языком Френсиса был английский, вторым – испанский. В его лице не было ничего славянского, хоть его отец и был поляком и сын носил польскую фамилию. На вид парень был чистокровным латиноамериканцем.

Худоба, близкая к истощению. Чудовищная бледность лица, в которое, как в гипсовую маску, воткнуты черные пуговицы-глаза. Коротко остриженные темные волосы, черная жесткая бородка на узком подбородке и черные усики еще больше подчеркивали эту бледность. Взгляд – совершенно отрешенный. Во всем облике – какое-то отчаяние, затравленность.

Так бы я начал описывать наружность Френсиса. Вся одежда на нем болталась, старые широкие джинсы он носил приспущенными ниже пояса, шнурки кроссовок всегда были развязаны. Ходил Френсис очень странно: засунув руки в передние карманы джинсов, широченным шагом, раскачиваясь из стороны в сторону всем корпусом. Будто на шарнирах. Во время сессий он никогда не смотрел мне в глаза, а куда-то в угол потолка.

Не знаю, как он проводил свободное время до нашего знакомства. Когда мы познакомились, Френсис серьезно готовился… вступить в молодежную уличную банду. Я об этом узнал, когда спросил его, почему он носит футболки с изображениями пистолетов, черепов, молний и так далее.

– Ты что, член банды?

– Почти что… – пробормотал он.

Оказалось, что в банду он еще не вступил. Но собирается. Пока решает в какую.

– Скорее всего, вступлю в «Латин Кингз». Сегодня это самая сильная банда в Америке.

Latin Kings – действительно одна из самых крупных молодежных банд в США. Ее «главный офис» находится в Чикаго, а в Нью-Йорке «филиал». В основном в нее входят латиноамериканцы, но есть и белые, и чернокожие. Количество членов исчисляется не в десятках, а сотнях тысяч. Это целая армия со своей идеологией ненависти к «государству белых миллионеров», со своим «Манифестом» и многоступенчатой иерархией. На нижней ступеньке стоят «уличные рыцари», а на верхней – главари движения, Короли. Сегодня им принадлежит власть на улицах многих американских городов и в тюрьмах среди заключенных. А завтра они захватят политическую власть в стране.

– Очень интересно. Не пойму, однако, что в этой банде нужно тебе? – спросил я, после того как Френсис изложил мне все эти сведения о Latin Kings.

– Что нужно мне? Там у них порядок, справедливость, братство. Может, когда-нибудь я там стану Королем, – снова устремив отрешенный взгляд в потолок, он принялся рассказывать о ритуалах этой банды, об истории ее возникновения, о ее Королях, словом, всю информацию, которую он добросовестно почерпнул из различных источников, включая улицу и Интернет.

С того дня мы нашли с ним излюбленную тему для наших бесед.

Я, конечно, догадывался, что в банде Френсиса привлекает не жестокость и насилие. Его влекло обманчивое впечатление братства, дружбы, любви – того, чего ему так не хватало в своей жизни.

Я был уверен в том, что ни в какую банду он никогда не вступит, все это он придумал себе, чтобы заполнить пустоту своего существования. Парень изображает из себя крутого мачо. В своем воображении видит себя среди «хороших, добрых» убийц, напридумывал себе бог весть что. Миф о своем мнимом могуществе помогает ему заглушить чувство собственной ничтожности.

Однако порой он так оживленно рассказывал о своем бандитском будущем и о былых уголовных похождениях, так сверкали его глаза в эти минуты, что я, признаюсь, начинал теряться в сомнениях. Может, он и в самом деле хочет стать бандитом? Ведь участвовал же он в квартирной краже, и кто знает, какую роль в этом преступлении исполнял?

– Ты хочешь стать бандитом? О’кей. Но давай попробуем посмотреть на ситуацию под другим углом, – предлагал я. – Может, все-таки имеет смысл заняться чем-то другим? Может, лучше пойти в колледж? Ты же не глупый парень. Выучишься на программиста, потом устроишься на работу, купишь классную тачку, поедешь с герлфренд отдыхать в Майами.

Френсис, однако, не разделял моего энтузиазма насчет «заняться чем-то другим». Ехать отдыхать во Флориду на собственном авто и даже с герлфренд не хотел.

– Хочу вступить в «Латин Кингз». Жалко, что мне дали лишь год условно, а не посадили за решетку. В тюрьме я быстрее сделал бы карьеру.

Значит, Френсис вступал в банду, а я следом за ним входил в его бред и обсуждал его ближайшие уголовные планы. Наши беседы на эту тему продолжались несколько месяцев, но дальше разговоров дело, к счастью, не шло. Я не имел ни малейшего понятия о том, как вступают в банду: существует ли специальный обряд посвящения? Нужно ли кого-то ограбить, убить, чтобы доказать верность ордену?

Глава 5

Как-то раз у меня была встреча в районе, где находился приют Френсиса. И я решил зайти к нему в гости.

Френсис был крайне удивлен моему визиту. Пригласил войти в комнату, а сам сел на кровать с разбросанной постелью. Предложил мне стул, но я встал у окна, опершись на подоконник.

– Не переживай, ничего не случилось. Просто находился неподалеку отсюда, думаю, дай заскочу к тебе.

Он подозрительно покосился на меня. Затем пожал плечами, мол, ваше право. Достал из пачки сигарету, закурил.

– У тебя случайно и для меня сигаретки не найдется? – спросил я.

– Вы курите? – он протянул мне пачку.

– Балуюсь иногда.

Я и вправду курил очень редко. И сейчас, после второй затяжки, слишком сильно вдохнул дым в легкие и закашлялся. Улыбка скользнула по лицу Френсиса.

– Это правда, что пачка сигарет нынче стоит десять долларов? – спросил я.

– Да, но у нас тут, в приюте, продают ворованные сигареты оптом, за десять баксов можно купить три пачки.

Я завел нейтральный разговор о погоде. Френсис чувствовал себя здесь куда свободней, чем в моем кабинете. Оно и понятно: госпиталь – это учреждение, где он должен отбывать повинность, лечиться непонятно от чего. А здесь, хоть и в приюте, все-таки он был дома.

Ну и, разумеется, такое знаменательное событие в его жизни – сам «ку-ку доктор» пришел в гости. Мистер Виктор собственной персоной! Ведь, между прочим, к нему в гости никогда не приходили ни мать, ни отец, ни друзья, ни подруги (последних, впрочем, у него и не было). Приходили только дежурные по приюту с проверками, работники по уничтожению домашних насекомых и социальный работник от суда по надзору за его лечением. ^[1]

В комнате чувствовался тяжелый запах хлорки, нестиранной одежды и сигарет. На столе стоял старенький компьютер. Все стены были украшены плакатами с изображениями бандитов в шрамах и с пистолетами и кинжалами.

И совсем не к месту в этой галерее насилия в дальнем углу на стене висела репродукция с изображением какого-то католического святого.

– Да-а, бро, страшновато у тебя здесь…

Вдруг из-под половой тряпки выбежал большой таракан и помчался к батарее. Я попытался раздавить его ногой, но он выскользнул из-под моих туфель. Я пустился за ним вдогонку, норовя пристукнуть, пока он не скрылся в щели под отклеенным от пола плинтусом.

Моя тараканья охота здорово позабавила Френсиса, он даже рассмеялся. Вот потеха – «ку-ку доктор» гоняется в приюте за тараканами!

– Сбежал, подлец, – пожаловался я.

– Тараканы – еще не беда, пусть себе бегают, от них вреда нет. Лишь бы не клопы. Помню, я когда-то жил в другом приюте, с мамой и сестрой. Вот там был настоящий кошмар: мы каждое утро просыпались в кровавых волдырях от укусов клопов, никакие мази не спасали. Мы снимали с себя всю одежду и спали голыми на резиновых ковриках. Сколько мамаша ни орала, ни требовала, чтобы потравили, – бесполезно. А в другом приюте водились мыши, мы по всей комнате сыпали яд и потом находили дохлых мышей повсюду, даже в духовке.

– За это ты так не любишь свою мать?

– Мать? Из-за нее я болтался по приютам и чужим домам. Из-за отца и из-за нее… – нахмурившись, он сжал в кулаке уголок одеяла. – Никто не знает, что со мной делали в тех приютских семьях. В одной доминиканской семье были две сестры, старше меня на три года, мне тогда было тринадцать. Эти суки с длинными руками и толстыми жопами привязывали меня к кровати, снимали с меня штаны и издевались над моей «дылдой», – он опустил голову, указывая вниз, между своих расставленных ног. – Тянули его, лили на него какую-то вонючую жидкость. А когда приходил их папаша, они жаловались ему, что якобы я их лапаю, и меня наказывали. Я никому не рассказывал правду, боялся, что меня отдадут в еще худшую семью, – он шмыгнул носом, готовый вот-вот расплакаться. – Один раз я взобрался на крышу дома, хотел прыгнуть, чтобы разбиться насмерть…

Сейчас этот грозный Френсис, этот уже почти король одной из самых кровавых молодежных банд Америки, был похож на беспомощного мальчика, у которого почему-то выросли усы и борода.

Вдруг за стеной послышались звуки музыки – кто-то играл на пианино.

– Рональд. Он недавно здесь поселился и притащил с собой электронное пианино.

Прислушиваясь к мелодии, Френсис закрыл правый глаз, а левый раскрыл так широко, что бровь над ним сильно изогнулась:

– Идиот, кто же так играет Моцарта?!

– Ты что, умеешь играть на пианино?

– Да. В школе, где я учился, у нас был класс музыки. Я даже играл в школьном оркестре. Это самое лучшее, что у меня было в жизни. Учитель говорил, что я гений и стану звездой. Но потом мать посадили за проституцию, меня из той школы забрали и сдали в приют…

А за стеной кто-то играл на пианино.

– Ну-ка, погоди, – я достал из кармана мобильник. – Джеймс, ты не возражаешь, если я сейчас к тебе подъеду с одним парнем?

Спрятав мобильник, я застегнул молнию своей куртки:

– Давай-ка, друг, поедем к настоящему королю.

* * *

С чернокожим Джеймсом я был знаком почти два года – в клинике Гарлема лечил его жену Маргарет от депрессии, в которой она находилась после самоубийства ее сына. Джеймс был старше своей сорокапятилетней жены на шестнадцать лет, но выглядел еще молодцом: стройный, подтянутый, словом, в отличной форме. Мне импонировала его манера одеваться этаким стилягой тридцатых годов прошлого века – он отдавал предпочтение фасонным пиджакам с накладными карманами, свободным рубашкам со стоячим воротничком и узконосым блестящим туфлям.

Оно и понятно – Джеймс работал в сфере шоу-бизнеса, причем не просто работал, а почти тридцать лет был владельцем студии звукозаписи Magic Music Corp. Когда-то записывал музыку на виниловые пластинки, а теперь – на компакт-диски и в электронном виде.

Джеймс любил разную музыку, лишь бы, как он говорил, это был «гуд продакт» (хороший продукт). Записывал джаз, спиричуэлс, рок, фолк. Повсюду на стенах его студии висели виниловые пластинки, некогда записанные им и получившие призы.

Яйцеголовый, с мелкими черными пружинками волос, высокий, с болтающимися фалдами расстегнутого пиджака, Джеймс ходил, пританцовывая, по широким коридорам и залам студии, словно шоумен. Здесь же он вел и школу звукозаписи, обучал желающих работать на этой чертовски сложной аппаратуре стоимостью, по его словам, два миллиона долларов. Он был знаком и с русской музыкой, знал Чакоффски (Чайковского), а однажды записывал церковное пение каких-то русских раскольников из Пенсильвании.

Как я уже говорил, с Джеймсом я познакомился благодаря его жене, которая после самоубийства сына была в таком шоке, что безостановочно ела, напрочь потеряла сон и даже начала галлюцинировать. Джеймс сам привозил Маргарет в клинику на сессии, исправно ждал ее в зале, проявляя завидную заботливость.

Маргарет у него была третьей женой, не считая многочисленных прежних любовниц; общих с ней детей у них не было. Не будучи красавицей, Маргарет после трагедии с сыном вовсе утратила женскую привлекательность и совершенно перестала следить за собой. Но Джеймс, несмотря на все это, был ей безумно предан.

Через год после трагедии Маргарет стала постепенно возвращаться в норму, даже иногда улыбалась. Она была одной из первых и самых успешных моих пациентов. Моя интернатура к тому времени закончилась, но связь мы сохранили. Порой перезванивались. Изредка я заходил к Джеймсу в студию. В благодарность за мою помощь, невзирая на полное отсутствие у меня музыкального слуха и голоса, Джеймс настойчиво предлагал мне записать у него сольный концерт, даже готов был бесплатно обеспечить меня хором и инструментальным аккомпанементом.

…Итак, мы с Френсисом – в студии Джеймса. Спросили у секретарши, где маэстро, и пошли в зал.

Джеймс был в комнате звукозаписи, за огромным пультом. Еще два парня лет двадцати, в наушниках, сидели за тем же пультом, нажимая какие-то кнопки и двигая рычажки.

– Стоп! Стоп! Ван секонд! – командовал Джеймс. Завидев меня, приветственно кивнул и жестом попросил подождать.

Эта комната была разделена с залом толстым стеклом. А в зале играл джаз-банд. Я предложил Френсису присесть на скамейку. Никак не ожидая очутиться в настоящей студии звукозаписи, да еще в сопровождении самого «ку-ку доктора», ошеломленный Френсис беспрекословно сел.