любовь забылась. Возвратилась.

И стало хуже.

Холеным пуделем затявкала эстрада

полезли в зал мартышки с баобаба

мой телевизор пролетел семь этажей.

Отжил свое. Прибил, если прибил

кого-то незнакомого с усами

набитого лиричными стихами

для быстрого захвата женской плоти

перед инфарктом от кряхтенья хора муз.

С сомнений началась поэма.

На лист ложится тень от головы

в ней стонет тундра —

редкие костры задуты беспощадными ветрами

затоптаны железными слонами

ведомыми с дистанции прогрессом

компактным пультом в крошечной ладони

сестры камней, уснувшей подо мной.

Я умираю. Трогая ногой

фанерный выступ на конце ее кровати

Юпитер, где ты?

и к какой вселенской дате

ты дашь свободу спутникам своим?

Она нужна.

Увы, не только им

мне не проснуться, если я не верю

кому-нибудь – себе? Исключено.

Морфей пусть вставит палицу Орфею

пролезет

знаю

много

ничего

промокший светлячок глядит из тины

я позову его со мной смотреть хоккей

следи за шайбой, братка

не умней

спокойно лезь на левое колено

на правом, как я вижу, надоело

тебе впиваться в мой второй экран

я первый выбросил.

Пошел он на таран

с бредущей мимо черепной коробкой.

Как крики? Их я не расслышал.

Мне помешало волненье в часах

пробивших отбой безвременной силе

накопленной сердцем за ночь ожиданья

сигнала с луны, стоящей героем

на страже небес – мы вольемся в них морем

чернеющей крови, крепленого пойла

прозревшим паяцам судьба подневольна

Индия свистнет

запылает на карте

езжайте ко мне, неустанно стегайте

ленивых быков из светящейся яшмы

становитесь людьми без страха очнуться

и громко взреветь от пейзажа под дубом

где вас обучает компьютерным играм

седой патриарх в монастырской спецовке

знающий дело

бурчащий массовке:

«Не заслоняйте поникшего бога

братайтесь с надеждой увидеть мессию

он выбирает не нас

не Россию

погода чудесна. Стрельба – к переменам

сытая жизнь разгоняет по венам

неверие в близость ужасной развязки

положат мой труп не на снег

на салазки

протащут их лесом

рванув, опрокинут

сейчас я здоров, но не меньше покинут

гляжу в свою суть, как Коперник на звезды

сподвижники серы

тупы, малорослы

ноющий свет закрепляет желудок

танцующий Кришна туманит рассудок

я бы порвался гитарной струной

будь я храбрее. Будь я собой».

Радуга сверху, ноги в тепле

пожелтевший лазурный, тебя не понять.

Меня не унять

я родился таким

в надвинутой шляпе, со шрамом над глазом

ломающим кактус нетвердой рукою

накормлен землей

обеспечен иною

гордостью места, куда мне вернуться

еще предстоит, налакавшись из блюдца

кислящей отравы, непальского яда

я – атом, блоха

истребитель, монада

простуженный Лейбниц догнал меня в мыле

«Мы это были? Не мы. Мы не были.

Казалось, что будем, но сбились с дороги

взывали к свинье

обивали пороги…» – я не дослушал.

Запомнив в лицо, монотонно пошел

познавать себя дальше транзитом до сфер

недоступных для взглядов

строителей тиров с живыми гусями.

Завтра я встану. Сегодня я лягу.

Лоб источает соленую влагу

сотру ее платьем, забытым Еленой

она в меня верит.

Загрустившей Сиреной манит принять

подзывающий берег

как Одиссея с гранатой зажатой

между литых ягодиц

«Ну, раздевайся скорей – будет блиц».

Приходит утро. Жизнь уходит.

С восходом солнца стало меньше

минут, отпущенных на бег. На стук.

На ласки с крокодилом

заплывшим в ванну через шов

в пространстве куба из миров

благой сансары.

Мы пропадем.

Узнаем худшее, свернем

нам надо думать.

Ни о чем. И только так, тогда поймем

суровый замысел Системы

поющих нищих

стон Венеры

она звалась и Афродитой —

порочна, чувственна, но праздна

от связей с смертными заразна

вся в белой пене, с дурным глазом

меня рвало.

Над унитазом.

Я что-то съел той звездной ночью

читая скрученный пергамент

где говорилось о Египте

словами предков Бомарше.

Кому-нибудь я вырву ноги.

Напьюсь, взорвусь, совсем убоги

мои задачи, если встану

дойду до двери

вновь к дивану

вернусь, шатаясь от раздумий.

Танцор под гимны полнолуний

кофейный столик бьет виском.

Грозится выжить. Терпит сырость

с кровавым цветом на полу

перелезая через горы – бери, метель

я не смогу. Поем с ножа сухой свинины

волью дешевого вина

«Подуй на рану пылесосом»

себе сказал. И глас козла

издал от радости, что мыслю

не заикаюсь, восхожу

Пречистой деве я служу

мой грех – неважно.

Будь я лучше

меня бы змеи не кусали

дарил бы мудрость мне туман

я им окутан

нудный гам купивших ружья пацифистов

волнует слух, разит в подбрюшье

урод не пойман

смех, удушье, блеск табакерки с кокаином

рывки планет

толпа к картинам ушедших в бедности изгоев

несется, жаждая увидеть

сокрытый смысл отдачи жизни

во имя страха потерять

свободу гнаться за фантомом.

Покажите. Объясните. Подведите нас вплотную

палец в рот засунув, встанем

затаим в кармане дулю

второй час полета к цели

непонятной, скрытой дымкой

поплескать бы кислотою

резануть Сезанна финкой

хохотнуть и сбацать мамбо

учинить над гидом зверство

набиваясь в тень от тучи

занимая свое место

изнуренные плясуньи выбираются на сушу.

Им поклон Морского деда —

он с холста сошел помятым

насмотревшимся рассвета

на соседней акварели

предъявившей голых фавнов

обнимавшихся в прилеске.

Ему грустно. Ноют зубы

дрожит мясо на костях

«Отвлачив сто лет покоя

я на воле, как в гостях.

Со скандального Афона

мне пришлют вязанку дров

благодарен. Грею клона.

Не тебя ли, брат Иов?».

Опустевшей мошной под белой луной

беззвучно тряся – забывшись, остался.

Возвысит ли горе, возьмет ли болезнь

ответь. Не ответишь.

В святые ты, ночь моя, метишь

зализывать раны не смея.

Вращаешься, бдишь, считаешь часы

я бы понес твою ношу

солнце убьет, но ты воскресишь

меня, обещая: «Не брошу.

Сама я вернусь, побывав под землей

попомни – я лжива

бессмертна

заняв одиночек опасной игрой

я смою их краски с мольберта».

Механика смерти, пыльца сорняков

для всхлипов других поколений

придут – не задержатся.

Жалость к себе и к себе

лишь к себе миллиардов людей

сияющий взор божьей коровки

олень наступил на пятно.

На столб от звезды, и его понесло

рогами в чащобу, копытом мне в грудь

я человечен. Небрит. Иллюзорен.

Целым селом сошлись посмотреть

что со мной сталось

как я курю

сижу в васильках

«Дочка, смотришь?»

«Смотрю».

Через лорнет наблюдает лесник

«Пропал он, Савельич?»

«Решительно сник».

Выброс энергий сочувственной темы

напутствует сердце работать, не спать

помериться силой с глистой пессимизма

пожухлые травы невольно лизать

«Уходит…»

«Не трожь. Пропусти, пусть идет»

«Спасибо, Савельич»

«Кто пил, тот поймет».

По исхоженным тропам

с жарой в левом глазе

небосвода касаясь макушкой

разгоняя кивком самолеты

молча приветствую павших.

Честно делюсь с ними миром.

Крадусь за белеющей крысой

хочу накормить ее сыром.

За тридцать шагов до утеса

собравшего птиц суицида

я думал без помпы и лая

«Значит, такая планида».

Горстка отважных индусов

ворует составы с халвою

они не в обиде на Кришну

и он не кричит им: «Урою!».

Жизнь прекращать пока рано.

Годы не те, да и жены

просят трудиться в ночное

на платья, сережки, кулоны.

Тельняшки кислотных матросов

пропитаны солью из Фриско

солью земли проигравших

дети цветов, вам не низко

висеть на флагштоке историй

навеянных бурей с избытка

возможностей делать карьеру?

Мне жаль, но вторая попытка

не будет допущена расой

считающих власть своей кассой

английский премьер, китайский генсек —

разные лица

одно содержание

на главную роль набирая дыхание

сорвавшийся юнга гребет

к сестре под созвездием Рака

четвертую ночь напролет

не спит, разогнав свою лодку

до уровня броских корветов —

счастливой дороги

советов

тебе не дадут в криках чаек

будды тебя не удержат

узники тесных подвалов

заваленных скалами нормы

взывают о быстрой кончине

скопом шепча: «Нам здесь орды

мы покорились, нам ясно

числом не сломать хребет неба

отнявшего с доброй улыбкой

любую надежду побега».

Переселиться в невесомость

узреть волхвов, купить им выпить

скатиться вниз с гудящей головой

вводите в кому

дождь ногой

мне наступает на мой зонт, который слаб

податлив ветру, в висках раздувшему пожар

зайти бы сходу в первый бар

взять стопку водки

хлеба с семгой, но денег мало.

Сырость рубит.

Латинский крест плывет над домом

для сумасшедших и таких

что знают выход – не очнувшись

напичкав химией костяк

и жир по венам, обманувшись

гонявших с гонором собак

вдруг потерявших свой ошейник.

Прошитый нитью автомата

вошедший в стадию распада —

чудесных снов, философ хлама.

Предсмертный возглас «Хари Рама!»

лишь как обычно привлечет

ворон доесть твои останки

Господь седел, точа болванки

из разомлевших индивидов

он усмехался. Не метался

знакомый звон в ушах велел

худому скульптуру раздеться

придвинув зеркало, лепить

с себя бугристого Геракла

на льве довезшего мешок зеленых яблок

недозревших – для них, от страха онемевших

вельмож, сбежавших за царем

встречать фартового безумца.

Отставший спал. Ходил по книгам

мешая с пьянством лунатизм

ушибы, шрамы, мистицизм – во всем.

Как есть. Навечно. Грозно.

Чеширский потрох одиозно

ведет свою игру один.

Дай лампу, лес

я Аладдин – заметив плотность под осиной

потру, сумею пожелать

не пахнуть перед кошкой псиной

фригидных женщин не пугать

моим размером

в час фламенко мне оставаться в стороне

щелчок – ответ

прорыв – «Уйди!»

ударный выкрик из груди

прыщавой мисс меня прогнал

направив прочь, смахнул со стула

привел к расклейщику афиш.

Мы пошептались о тромбонах

испанском джазе

махаонах

кто с кухни бабочкой вспорхнул

я пропустил.

Пойдя на шум

исхода духа об газон, всплеснул руками

вызвал лифт

стучал по стенам чем придется

жизнь тяжела, но в ней дается

хороший шанс не длить потливость

спеша за счастьем, как баран

бежит за мухой

рвется к морю

примите, волны – вас не стою

в вас утону, в вас исцелюсь

мне на могилу сядет гусь

бывалый клюв, речной смутьян

настройщик голоса подруги

залившей перья соком вышек

о, нефтяных

подбросив фишек

на вечер в видном казино

раба земля не сдвинет брови

продлит страдания детей

костлявый образ в кандалах

вращавший жадными глазами

пройдется с чертом по оврагу

дойдет вечерней красотой

вы заблудились

успокой

меня шуршащая трава, скажи решающее слово

привыкни к ходу сапогов

они на мне, я из кустов

в бурлящих грязях спотыкаясь

иду туда, где суше падать

на звезды бросив краткий взгляд

резьба по телу – нож сонат

исполнит их беспутный месяц

зависший в полной тишине

команда – быть.

Искать вовне

для снов приятную картину

держать удар

растить щетину, не заплывая за буйки

накрыли стол, сорвали траур

сглотнули штык порожних встреч

умели впрок себя развлечь

пальбой по крысам

вилкой дружбы

забравшей зрение щенка —

расти до метра, но пока

тебя за крысу примет даун

потративший в солярии купюры

врученные на бедность государством.

Кто без греха, швырните в него урной

с дешевой библией под спудом кожуры

бананов

мандаринов – не нужны

откормленным лошадкам эти притчи

«Мы рано на работу убегаем

мы ноги об упавших вытираем

Иисус, ну раздели же нашу радость

наполни чашу – нас пусть не минует

напьемся до припадков, до колибри

поющих о любви в любой мороз

Спаситель, вырвись

пожелай нам яко босс

зарыться в телефонную трясину

кого-то обвинять и убивать

так безобидно, в рамках разговора

«Забью, прирежу, хэй, держите вора

меня тут обокрали, взяли душу

я ваше равновесие нарушу

догнав не вас – конфуцианского харона

везущего ее на свой причал.

И вот погоня… Всем, всем, всем

отбой.

Я сам ее, расслабившись, отдал».

5. Затикавшая бомба

Я ищу этот город в потухших глазах

бродящих собак, сиротливых прохожих

в созвездии птиц над приютом мутантов

несчастных людей, плачущих тихо

деревья на трассе

камень и воздух

стоящий стеной перед мягким железом

милости ждать бесполезно

взгляни же под мост

там болото

мосты прогибаются с треском

приложенных ночью усилий

достаточно будет едва ли

ты улыбнись – нас снимали

щелчок фотокамеры или затвор

передернул смотрящий на Мекку

мне верится, он не попал

вьетнамец, принявший ислам

посмейся над ним, закрывая лицо

и думай что дальше

тесна ли удавка столицы

надежен ли я в темноте —

для моей любви к тебе

не найти слона, который смог бы

по центру вез бы

она нелегка.

Заплатив за проезд кислой грымзе

поедем с автобусом в парк

водитель, возможно, наш друг

пепел смахнет, руль оставит

накормит мороженой вишней

жизнь удается не всем

завывает шакалом мой хрен

я слышу один, не видя дороги

остров калек, судьба Атлантиды

столбы рвутся в небо рекламой гондонов

оденьте

согреют

«Пять звезд» кинотеатр

коньяк – тут поменьше

хлебаем в подвале

устало дрожа

вдвоем засыпая.

Волосы лучами теми же прямыми

окрасило солнце, капля Вселенной

Голгофа не снилась

крест на веревке впился мне в грудь

щетина пролезла

как-то сумела выбраться к свету

потрогай, Элен

если ты дышишь, дойдем до угла —

для начала

неспешно

путники утра, приятного робким

искателям смысла работы на отпуск

борются с ветром, болтающим кости

отдам тебе куртку, станет попроще

мне, как мужчине

прими, не волнуйся – я не уйду

мы еще погуляем

вкопаны шины, на них замираем

курим без слов

продолжение скоро

ногами, шагами, куда нам податься

московская правда

война за киоски

кому подожгут, кого изувечат

выпадет чет, может, нечет

демоны смерти всеядны

ворота к могилам открыты

следы на клумбе – нет, не наши

топтали нас, но сами мы

довольно, милая, добры

к тому же осень

глухой стон драчливых юношей

больных

веселых девочек, пропавших

познав печаль юлы взросленья

кр-ррутись

вр-рращайся

ход морщин с рожденья задан

дряблость тела

затронет душу: «Не успела

я не была расчетливой

стук в сердце».

Ежедневно платя дань безумию

набираем во сне номера

пошедших за знанием братьев

медведей зарытых берлог

их сестры встают в новолунье

варят несладкий компот

зачерпни его синей ладонью

выплюнь, глотнув, на паркет

пол, как тогда, зашипит

несведущий вскрикнет: «Пора!»

Господи, сколько я жил

пытаясь понять, что зима

лучшее время для рыб

подплывая, целующих лед

холодно ветреной, солнечной

из-под ресниц серебро

кто что увидит – в метро

крыша вагона не лед

губы поджаты, взгляд сух

спустились продрогшие слуги

беспечно рванул машинист

стены мелькают, мечты умирают

газеты шуршат, ноги ноют

стада подъезжают к загону

бетонному дому под ливнем

могильного лунного света.

Носом в цемент и окрепнешь

застынешь незыблемой твердью

свобода, за ней справедливость

жалость, отвага

плешивость

первоцветом пылает разлука

танк разлучается с башней

едет, давит, гонит, давит

не стреляет

возит мусор – вволю наевшись обмылками

предоставленных мудрым даров

напугаем потасканных женщин

заказав им бутылку вина

«На тот столик неси —