Ранняя народная русская литература, которая лишь отчасти хранится в памяти крестьянского населения, отличается поразительным богатством и полна глубокого интереса. Ни одна западноевропейская нация не обладает таким поразительным богатством народного творчества в форме преданий, сказок и лирических народных песен (причем некоторые из них отличаются необыкновенной красотой) и таким богатым циклом эпических песен, относящихся к седой древности. Конечно, все европейские нации когда-то обладали такими же богатствами народной литературы, но значительная их часть была утрачена ранее, чем научные исследователи поняли их ценность и начали собирать их. В России эта драгоценность осталась сохраненной в отдаленных, незатронутых еще цивилизацией, деревушках, особенно в области, расположенной вокруг Онежского озера; и когда фольклористы в конце XVIII и в XIX веке обратили на нее внимание, они застали еще в северной России и в Малороссии сказителей и певцов, ходивших по деревням со своими первобытными струнными инструментами, распевая былины, происхождение которых терялось в глубокой древности.
Кроме того, значительное количество очень старых песен поется до сих пор в русских деревнях. Каждый крупный годовой праздник – Рождество, Пасха, день на Ивана Купалу – имеет свой собственный круг песен[1] При свадьбах, сопровождаемых очень сложным обиходом, и при похоронах женщины-крестьянки поют также весьма древние песни. Многие из этих песен, конечно, подверглись с течением веков значительным искажениям; от некоторых уцелели лишь отрывки; но, памятуя народную пословицу, что «из песни слова не выкинешь», женщины в многих местностях России продолжают петь эти древние песни, хотя смысл многих слов уже недоступен их пониманию.
Помимо песен имеются также сказки. Многие из них общеиндоевропейского происхождения[2]; параллельные сказки можно найти в собраниях сказок братьев Гримм; но некоторые имеют монгольское и тюркское происхождение; некоторые же по основе своей – чисто русские. Вслед за тем идут песни, распеваемые странствующими певцами, каликами перехожими; песни эти также очень древнего происхождения. Они почти целиком заимствованы из Византии, и героями, и героинями их являются представители Древнего мира, как, например, «Акиб, ассирийский царь», «Прекрасная Елена», «Александр Великий», «Рустем Персидский» и т. п. Понятно, какой интерес представляют эти русские версии византийских легенд для всякого исследователя в области фольклора и сравнительной мифологии.
Наконец, значительное место в русской народной словесности занимают эпические песни, былины, которые соответствуют исландским сагам. Даже и в настоящее время их можно иногда услышать в деревнях северной России, где их поют так называемые «сказители», аккомпанируя себе на специальном инструменте, также имеющем очень древнее происхождение. Старик-сказитель произносит речитативом одну или две фразы, аккомпанируя себе на инструменте; затем следует мелодия, которую каждый певец исполняет с собственными модуляциями, и затем снова начинается спокойный речитатив эпического рассказа. К сожалению, эти старые барды быстро вымирают; но около 35 лет тому назад некоторые из них были еще живы в Олонецкой губернии, и мне удалось услышать одного из них, привезенного в Петербург А. Гильфердингом; старый певец пел свои удивительные былины в Собрании Русского географического общества. Собирание эпических песен, к счастью, было начато заблаговременно – еще в XVIII веке этому делу посвятило себя несколько специалистов, – и в настоящее время Россия обладает едва ли ни самым богатым собранием подобного рода песен (около четырехсот), спасенных от забвения.
Героями русских эпических песен являются богатыри, которых народное предание объединяет вокруг стола киевского князя Владимира Красное Солнышко. Одаренные сверхъестественной физической силой, эти богатыри – Илья Муромец, Добрыня Никитич, Микула Селянинович, Алеша Попович и т. д., изображаются путешествующими по России, очищая страну от великанов или от монголов и турок. Или же они отправляются в отдаленные страны для добывания невесты своему князю Владимиру или самим себе; на пути они переживают, конечно, всякого рода приключения, в которых волшебство играет немалую роль. Каждый из героев этих былин носит индивидуальный характер. Так, например, Илья – крестьянский сын не гонится за золотом и богатствами, он сражается лишь с целью очистить родную землю от великанов и иноземцев. Микула Селянинович является олицетворением силы, которой одарен крестьянин, обрабатывающий землю: никто не может выдернуть из земли его тяжелого плуга, в то время как он сам поднимает его одной рукой и бросает за облака. Добрыня имеет те же черты борца с драконами, которые присущи святому Георгию. Садко олицетворяет богатого купца, а Чурило Пленкович – щеголя, в которого влюбляются женщины.
В то же время в каждом из этих героев есть черты несомненно мифологического характера. Вследствие этого ранние русские исследователи былинного эпоса, находившиеся под влиянием Гримма, пытались рассматривать былины как отрывочные отражения старой славянской мифологии, в которой силы природы олицетворялись героями. В Илье они видели черты бога-громоносца. Добрыня олицетворял, по их мнению, солнце в его пассивном состоянии – активные боевые качества солнца оставлялись Илье. Садко был олицетворением мореходства[3] и морской царь, с которым он имеет дело, был своего рода Нептун. Чурило рассматривался как представитель темных сил[4] и т. д. Так, по крайней мере, пытались объяснить былины ранние исследователи.
В. В. Стасов в своем труде о происхождении русских былин совершенно разрушил эту теорию. Путем очень богатой аргументации он доказал, что русские эпические песни вовсе не были отражениями славянской мифологии, но представляют заимствования из восточных сказаний. Таким образом, оказывалось, что Илья был Рустемом из иранских легенд, помещенным в русскую обстановку; Добрыня является Кришной из индийского фольклора; Садко – купец восточных и норманнских сказаний. Все русские эпические герои имели восточное происхождение. Другие исследователи пошли даже дальше Стасова. Они увидели в героях русской эпики малозначительных местных деятелей, живших в XIV и XV веках (Илья Муромец действительно упоминается как историческое лицо, в одной из скандинавских хроник), которым были приписаны подвиги восточных героев, заимствованные из легенд Востока. Согласно этой теории, герои былин не имеют ничего общего с эпохой князя Владимира и еще менее с древней славянской мифологией.
Постепенная эволюция и переход мифов из одной страны в другую (причем эти мифы с успехом сливались по мере того, как они проникали в новые страны с преданиями о местных героях) может послужить некоторым объяснением этих противоречий. Нельзя отрицать мифологических черт в героях русской эпики; но дело в том, что эта мифология носит не специально-славянский, а общеиндоевропейский характер. Из этих мифологических олицетворений сил природы постепенно выросли на Востоке их человеческие воплощения в форме героев.
В более позднюю эпоху, когда эти восточные легенды начали проникать в Россию, деяния их героев были приписаны русским богатырям, и восточные герои были помещены в русскую обстановку. Русский фольклор ассимилировал их; но, сохраняя их наиболее глубокие, полумифологические черты, основные особенности их характеров, русский народ в то же самое время придал иранскому Рустему, индийскому победителю драконов, восточному купцу и т. д. новые, чисто русские черты. Он, так сказать, лишил их тех одеяний, которые были наброшены на них на Востоке, когда они впервые были очеловечены иранцами и индийцами, и надел на них русскую одежду, – совершенно так же, как в сказках об Александре Великом, которые мне пришлось слышать в Забайкалье, греческому герою были приписаны бурятские черты, а местом действия оказывалась такая-то «сопка» из забайкальских гор. Но все же русский фольклор не ограничился простым переодеванием персидского принца Рустема в русского крестьянина Илью. Русские былины, по их стилю, поэтическим образам и отчасти по характеристике героев, являются самостоятельными созданиями народного творчества. Их герои имеют отличительные черты русского характера. Так, например, они не прибегают к кровавой мести, как это бывает в скандинавских сагах; их действия, особенно «старших богатырей», продиктованы не личной корыстью, но проникнуты общинным духом, представляющим характерную особенность русской народной жизни. Словом, они – настолько же русские, насколько Рустем был персом. Относительно времени возникновения этих былин предполагается, что они были созданы между десятым и двенадцатым веком и приняли ту форму, в которой они дошли до нас, в XIV столетии. С того времени они подверглись лишь незначительным изменениям.
В этих былинах Россия обладает драгоценным национальным наследием редкой поэтической красоты <…>.
Несмотря на богатство своего эпоса, Россия не имеет собственной «Илиады». Не нашлось в те времена поэта, который вдохновился бы героическими деяниями Ильи, Добрыни, Садко и т. д. и создал бы из них эпическую поэму, подобную поэме Гомера или «Калевале» финнов. Это было сделано лишь по отношению к одному только циклу преданий – в поэме «Слово о полку Игореве».
Создание поэмы относится к концу XII века или началу XIII (рукопись ее, погибшая во время московского пожара в 1812 году, носила следы XIV или XV столетия). Поэма, несомненно, является единоличным трудом одного автора и по красоте и поэтичности может быть поставлена наряду с «Песней о Нибелунгах» или с «Песней о Роланде». В ней излагается реальное событие, случившееся в 1185 году. Игорь, князь киевский, выступает со своей дружиной против половцев, которые занимали степи юго-западной России и постоянно нападали на русские поселения. На пути через степи князя встречают мрачные предвестия: происходит затмение солнца, и оно бросает тень на княжескую дружину; звери предостерегают Игоря, но он не обращает на это внимания: поход продолжается. Наконец, его дружина встречает половцев, и начинается великая битва.
Описание битвы, в которой вся природа принимает участие, – орлы, и волки, и лисицы, которые лают на красные щиты русских воинов, – поистине замечательно. Войско Игоря разбито.
«С утра до вечера, с вечера до света летят стрелы каленые, звучат сабли о шеломы, трещат копья булатные, в поле незнаемом, среди земли половецкой. Черная земля под копытами костьми была посеяна, а кровью полита: возросла на ней беда для земли русской. Что мне шумит, что мне звенит рано перед зарею? Игорь полки поворачивает: жаль бо ему милого брата Всеволода. Билися день, билися другой: на третий день к полудню пали знамена Игоревы. Тут разлучилися братья на берегу быстрой Каялы. Недостало тут вина кровавого; тут и кончили пир храбрые русичи: сватов попоили, да и сами легли на землю русскую. Поникла трава от жалости, и дерево к земле преклонилось от печали». (Перевод Белинского. Сочинения. Изд. Венгерова, т. VI.)
Вслед за тем идет один из лучших образчиков древней русской поэзии – плач Ярославны, жены Игоря, которая ожидает его возвращения в Путивле. (Передаю его в том же переводе Белинского.)
«Ярославнин голос раздается рано поутру: ”Полечу я по Дунаю зегзицею, омочу бобровый рукав в Каяле-реке, отру князю кровавые раны на жестком теле его!»
Ярославна рано плачет в Путивле на городской стене: “О ветер, о ветер! Зачем, господине, так сильно веешь? Зачем на своих легких крыльях мчишь ханские стрелы на воинов моей лады? Или мало для тебя гор, чтобы веять под облаками, лелеючи корабли на синем море? Зачем, господине, развеял ты мое веселие по ковыль-траве?”
Ярославна рано плачет в Путивле на городской стене: “О Днепре пресловутый! ты пробил каменные горы сквозь землю половецкую, ты лелеял на себе ладьи Святославы до стану кобякова: взлелей же, господине, мою ладу ко мне, чтобы не слала я к нему по утрам слез моих на море”.
Ярославна рано плачет в Путивле на городской стене: “Светлое и пресветлое солнце! всем и красно и тепло ты: зачем, господине, простер горячий луч свой на воинов моей лады, в безводном поле жаждою луки им сопряг, печалию им колчаны затянул?”»
Этот небольшой отрывок может дать некоторое понятие об общем характере и поэтических красотах «Слова о полку Игореве».
Несомненно, эта поэма не была единственной, и помимо нее в те времена, вероятно, составлялись и распевались многие подобные же поэмы героического характера. Во введении к поэме действительно упоминается о бардах, особенно об одном из них, Баяне, песни которого сравниваются с ветром, несущимися по вершинам деревьев. Такие Баяны, вероятно, во множестве ходили по русской земле и пели подобные «Слова» во время пиров князей и их дружин. К несчастью, лишь одна из этих поэм дошла до нас. Русская церковь безжалостно запрещала – особенно в XV, XVI и XVII столетиях – пение эпических песен, имевших распространение в народных массах; она считала их «языческими» и налагала суровые наказания на бардов и вообще всех поющих старые песни. Вследствие этого до нас дошли лишь небольшие отрывки ранней народной поэзии.
О проекте
О подписке